Случившийся здесь в этот день корреспондент молодежного журнала лихорадочно строчил в блокноте и щелкал фотоаппаратом. Эта пара была настоящим олицетворением молодежи 60-х годов. Два интеллигента: она – аспирант-микробиолог, он – выпускник Академии художеств.

И свадьба – самая образцовая, самая современная. Жаль, корреспондента на эту свадьбу никто не пригласил, так что пришлось додумывать детали самому!

А было оно так. Много-много молодежи, много-много танцев под патефон, много-много песен под гитару и только два старика: седенькая мама Анатолия и стройный, с военной выправкой и орлиным взглядом папа Альбины. Но они никому не мешали.

Виктор Игнатьевич Левин чинно молчал в углу и вдумчиво занимался напитками. А Кира Константиновна тихо сияла, как девочка, и даже пропела для студентов всех времен хрустальным голосом «Гаудеамус игитур».

Молодожены были в этой компании самыми серьезными людьми. Они скромно улыбались, с достоинством принимали озорные поздравления, ели все, что стояло перед ними, танцевали, когда требовалось, и целовались, когда было «горько».

И через девять месяцев Анатолий, как и положено образцовому супругу, привез Альбину в роддом.

Альбина твердо знала, что едет рожать сына. Она приготовилась к этому сама и приготовила мужа:

– Я выращу из него настоящего мужчину!

Анатолий добродушно улыбался, соглашаясь с тем, что настоящего мужчину может вырастить только она.

А Кире Константиновне, своей свекрови, Альбина заявила: «Какие вы всегда глупости говорите!» – когда та предположила, что скоро будет нянчить маленькую внучку. Какая может быть внучка?! Что за ерунда?!

Альбина перечитала массу пособий для будущих матерей, заказала себе в университетской библиотеке солидные книги по гинекологии и акушерству, добросовестно записала все рекомендации врача в женской консультации и настроилась на самые быстрые и правильные роды, поскольку все в своей жизни Альбина делала быстро и правильно.

Так думала она, подъезжая на скорой помощи к роддому. А через шестнадцать часов, обезумев от муки, она вдруг оборвала хриплый натужный стон, ощутив внутри себя блаженную пустоту. Она лежала и удивлялась этой пустоте и легкости. А врачи тем временем встревоженно возились где-то рядом, вне поля ее зрения, и ей очень нравилось, что никто не мешает отдыхать.

Но вдруг нежащийся ее слух обеспокоила досадная помеха в виде тоненького печального звука, не то чириканья, не то мяуканья, и тут же облегченный вздох всей акушерской бригады: «Ну слава богу!».

– Смотрите на свою вредную девчонку! Всех напугала!

И показали Альбине маленького синенького паучка, беспомощно свесившего лапки с широкой акушерской ладони и трясущего темной головкой в слабом писке.

– Какая еще девочка… Мне такую не надо… у меня сын… – прохрипела Альбина.

Но врачи нисколько не удивились: они и не такое слыхали от только что разродившихся мам.

Едва оправилась Альбина от первого разочарования, как постигло ее настоящее унижение. Первые двое суток девочку ей не приносили. Все соседки по палате, спрятавшись под марлевые маски до самых глаз, уже вовсю кормили своих младенцев и гордо показывали друг другу их круглые личики. А Альбина, скрипя зубами о зависти, поворачивалась к стенке.

Наконец Альбину вызвал к себе врач-педиатр и сообщил убийственную новость: у девочки серьезная сердечная недостаточность и, возможно, это врожденный порок сердца. Поэтому ей, Альбине, придется здесь, в роддоме, задержаться.

– Этого не может быть! – задохнулась Альбина от возмущения. – Я с детства спортом занимаюсь, не курю, не пью!.. Я всю беременность специальной гимнастикой занималась!..

– Голубушка, что поделаешь, бывает и так. Может быть, ваши родители, а может быть, и дальние родственники были предрасположены.

Альбина замолчала. О своих дальних родственниках она ничего сказать не могла.

С Анатолием врач тоже побеседовал. И долго-долго расстроенный папа Толя комкал один лист за другим в справочном бюро у окошка посылок, сочиняя веселую записку для Альбины, чтобы поднять ей настроение.

Но, получив окончательный, самый смешной вариант, Альбина разозлилась: «Шут гороховый! Зубы скалит! И почему это так: мужчинам хиханьки, а мы, женщины, только страдаем!»

Как все это было несправедливо! У всех соседок были здоровые крупные дети, а у нее, спортсменки, – синенький заморыш с пороком сердца. Все они через день-другой поедут по домам, а она торчи здесь еще невесть сколько! А Анатолий в это время будет дома «ножки обмывать» с друзьями-художниками и сочинять ей развеселые писульки!

И когда их спустя две недели все-таки выпустили домой с направлением к специалисту-кардиологу, Альбина еще долго наказывала мужа ледяным холодом за эту несправедливость.

Дома выяснилось, что Альбина торопилась совершенно напрасно: в роддоме было не в пример лучше. Первые два месяца своей жизни маленькая Галя почти не спала по ночам. Она лежала в кроватке, как-то не по-младенчески раскинув тонюсенькие ручки, и жалобно плакала от кормления до кормления. Альбина лежала, обхватив пылающую голову руками, а Анатолий сидел рядом с ней и поглаживал одеяло.

– Может, она голодная? – нерешительно спрашивал он иногда.

– Кормить не чаще чем через три часа с ночным перерывом в шесть часов. Иначе будет диспепсия, – сурово отзывалась Альбина.

А про себя думала: «Наверное, голодная. Ей же много не высосать за кормление, она же слабенькая…»

– Может, давай я ее на руках поношу? – спрашивал Анатолий еще нерешительнее.

– К рукам не приучать! – еще суровее отвечала Альбина.

А про себя думала: «Взял бы и поносил – спрашивает еще!»

В конце концов она, измученная бессонными ночами, все-таки засыпала. И тогда Анатолий бесшумно поднимался, брал девочку на руки и, умиляясь ее беспомощной легкости, прижимал к сердцу. И девочка действительно затихала, только смотрела на полутемную в свете ночника комнату огромными глазами на крошечном личике.

Через два месяца Галя перестала плакать, заулыбалась и начала наконец толстеть. Теперь она, как будто в благодарность родителям за прошлые их муки, послушно спала всю ночь. А утром, покормив ее, Альбина натягивала в кроватке резинку с нанизанными погремушками, и Галя ласково им улыбалась, переводя взгляд с одной на другую, а потом и засыпала незаметно до следующего кормления.

Альбина была очень горда собой.

– Вот видишь, – говорила она мужу, – к рукам не приучали – теперь ребенок спокойно развивается сам!

Теперь она могла вернуться к любимому делу, прерванному родами. Ее ждала кандидатская диссертация.

Побывали они у кардиолога. Девочку долго крутили, вертели, слушали, простукивали, опутывали проводами и наконец подтвердили диагноз роддома – врожденный порок сердца.

– Ну что ж, отчаиваться не надо, – утешал врач. – Таких детей в наше время рождается немало. До четырех лет будьте предельно осторожны с ней, потом сделаем операцию. Такие операции у нас отработаны – особой опасности не будет. А потом все со временем нормализуется.

Альбина аккуратнейшим образом записала все рекомендации, предостережения, упражнения и рецепты в общую тетрадь с красиво разрисованной наклейкой:

«Галя Сироткина.

Начато – июль 1963 года».

И тут же почувствовала себя настоящей, прирожденной матерью.

А в это время по замызганному переулочку в районе Литейного большими шагами шла высокая плечистая женщина и тащила за руку мальчика. Он очень старался тоже вышагивать, но не получалось пока.

– Дрался сегодня?

– Не дрался.

– В угол ставили?

– Нас вообще не ставят в угол, ты чего! Мам, а будем ужинать?

– Картошки нажарю.

– С лучком?

– С лучком.

Николай Морозов был счастливым человеком. Правда, до пятого класса он этого не знал. Просто жил себе да жил вдвоем с мамой, как все живут. В детский сад когда-то ходил, потом в школу. Год за годом, класс за классом – так и до пятого дожил.