– Так ведь как в Молдавии? Плюнь на землю – персик вырастет! А здесь, трах-тарарах, все лето в земле ковыряешься к небу задницей! – усмехалась бабка Нина.

В посылках сына всегда кроме еды были и книги. Вера Ивановна была учительницей и учила когда-то всех-всех, кто сейчас работает в местном совхозе. И маму Свету когда-то учила. И даже бабку Нинку – кто бы мог подумать!

У бабки Нины были сын и дочь, муж погиб в войну. Дочь с зятем не приезжали, только открыточки присылали к праздникам – у них под Ленинградом была своя дача. Зятя бабка не жаловала:

– Больно нехорош спьяну – руглив! Ругаться-то я сама люблю, а другим не позволяю!

Сын приезжал к бабке Нине в сентябре, ожесточенно работал весь отпуск: копал картошку, пилил с матерью дрова, чинил все, что требовало починки, красил все, что требовало покраски. Закончив дела, сразу уезжал в город, к семье.

А к Дусеньке не приезжал никто. Единственный из троих вернувшихся с войны сыновей давным-давно уехал с женой и детьми на север, там укоренился, дождался внуков. Да здоровье уж не то, опять с инфарктом в больнице там, в Норильске, лежит. А дети его и забыли совсем про одинокую старушку. А внуки и знать не знают про свою прабабушку.

Ну а баба Катя была как перст одна. В войну погиб муж, а десять лет назад в пьяной драке сложил голову сын.

– Гляди-ка, баба Катя печку нашу топит, – кивнула мама подбородком вперед.

Над серым домиком с покосившимися столбиками крыльца курился дымок. Ступенька под Колиными ногами прогнулась и плаксиво скрипнула. Плотно закрытая дверь отошла от стены с трудом. Из сеней тяжело пахнуло сыростью и печалью.

Но на кухне было тепло и весело. У печки хлопотала кругленькая старушка в застиранном цветастом платье. Белая косыночка сползла с седой головы и чудом держалась на затылке.

Увидев входящих, старушка что-то с грохотом уронила, всплеснула ладошками и запричитала:

– Да о-о-ой, да ми-илые, да голубенки вы мои-и-и!

– Тетя Катенька!

Мама стряхнула на пол всю свою поклажу и обхватила старушку обеими руками, чуть не оторвав от пола.

С минуту они стояли так, покачиваясь, и плакали. Потом баба Катя вырвалась из маминых рук и схватилась за Колю:

– Да о-о-ой! Да о-о-ой!

Едва дотянулась на цыпочках, расцеловала и опять заойкала:

– Да ведь как есть Никола Морозов в парнях! Ты подумай! Эх, дед, дед, не дожил, не посмотрел на свой патретик!

Потом обхватила руками девочек. Они едва держались на ногах, но стойко дали себя потискать. И опять счастливые слезы и причитания. А мама уже распаковывала большую сумку.

– Вот, тетя Катя, смотри. Тут булочка тебе ленинградская, свежая, вчера горячую брала. А тут колбаска. Холодильника-то нет у тебя? В самое холодное местечко убери и съешь быстро. Здесь сырки плавленые. Смотри, ешь, долго не храни. Тут тебе карамелечки к чаю.

И еще что-то, и еще что-то. Баба Катя радовалась как маленькая каждому гостинцу, расцветала, ойкала, всплескивала ручками:

– Ну и Светка! Ну ты и Светка! Да о-ой, да о-ой!

А Коля тихонько вошел в комнату. Здесь еще сильнее пахло тихой, ласковой печалью. Высоченная и широченная железная кровать сразу же завладела Колиным вниманием. Ему хотелось рассмотреть и темный шкаф с зеркалом, в котором почти ничего не отражалось, и шаткий столик с лампой-грибочком, и огородик за окном, и картинки на стенах.

Но с кроватями надо было разобраться срочно.

Он откинул покрывало. Белье было желтенькое, пахнущее старым шкафом, но чистое и отглаженное, только что постеленное. «Тоже баба Катя», – ласково подумал Коля.

Половицы заскрипели. Девчонки, держась за руки, приковыляли за ним в комнату и теперь сонно смотрели по сторонам. Коля вывел их в сени, к умывальнику, сполоснул мордашки, протер мокрой тряпочкой запыленные ножки, взял под мышки и перенес на кровать.

Очутившись на подушках, обе блаженно заулыбались. Коля стянул с них платья, прикрыл одеялом и подвернул край матраса валиком – для безопасности.

Мама с бабой Катей на кухне все разбирали сумки и мешки. А на столе там стояло что-то, прикрытое полотенцем, вкусно пахнущее. Выудив из-под полотенца две оладушки, Коля понес их в комнату, но сестренки уже крепко спали. Пришлось съесть самому.

С наслаждением жуя, он рассматривал картинки и фотографии на стенах. Картинки были выцветшие, потертые, из старых журналов: цветы, осенние пейзажи, красавицы в старинных платьях.

В углу висела икона. На ней бородатый дед с посохом. А рядом с этой иконой маленький деревянный прямоугольничек, совсем темный, с облупившейся и почерневшей краской, смутно обрисовывавшей женскую фигуру под покрывалом.

Фотографий было мало. Был беленький серьезный мальчик в матроске. Была девочка в школьной форме с бантом на стриженых волосах.

А еще была большая фотография целого восьмого класса Красавинской восьмилетней школы. И там наконец Коля узнал маму со светлой косичкой и только тогда догадался, что девочка с бантиком – это тоже мама. Да и мальчик в матроске – батюшки! – и это мама.

А на другой стене висела очень старая фотография под стеклом с трещинкой. Стекло было пыльное. Коля стер ладонью пыль, стараясь не порезаться о трещину, и всмотрелся.

На стуле сидел мужчина с очень широкими плечами, темноволосый, темноусый, красивый, как все умные и добрые русские мужики. Рядом стояла щупленькая женщина в косыночке и держалась за широкое плечо мужчины. Дедушка и бабушка.

Окинув взглядом фотографии, Коля вдруг понял, что это все, что есть. Весь семейный альбом на стене.

А у них с матерью что? Колины детсадовские и школьные фотографии. И девчонки этой зимой в первый раз сфотографировались со своей группой.

А какими они были в три месяца, когда он выплясывал с ними по комнате? Забыл. И не вспомнить.

И, уже возвращаясь к матери на кухню, Коля подумал: «Вот зарабатывать начну – куплю фотоаппарат!».

Мама с бабой Катей уже сидели за столом и держали друг друга за руки. Обе оглянулись на его шаги:

– Ой, – спохватилась мама, – там бы девчонок-то уложить…

– Спят, – коротко отозвался Коля. Он вдруг понял, что так сильно устал, что рот тяжело открыть.

Баба Катя опять запричитала:

– Ну сынок, ну голубчик! Утешеньице-то материно! Весь в деда! Аннушка-то Михална была за ним как за каменной спиной.

И Коля даже про себя не улыбнулся этой «каменной спине», вспомнив, как беспомощно и доверчиво держалась молодая женщина на фотографии за плечо мужа.

Запах печали быстро выветрился из дома. Пахло теперь густыми сытными кашами, щавелевыми щами и цветами, которые девчонки тащили со всех лужаек и раскидывали по всем углам. А ступенька крыльца уже не плакала, а весело взвизгивала, как пес при виде хозяина.

Каждый день приносил новый подарок.

На первое же утро в деревне Колей был открыт целый сарай сокровищ: ящики столярных инструментов, гвоздей, шурупов, шайбочек, гаечек – все заботливо ухоженное, укрытое от пыли и сырости. А еще штабеля досочек, реечек и брусков. А в глубине на стенке – даже дух захватило! – велосипед.

Своего велосипеда у Коли не было никогда. Зато был хороший друг Серега, и у него в первом классе был «Орленок», потом – «Школьник», теперь – «Спорт». Серега не жмот, Коле дает кататься сколько влезет. Даже сказал Коле однажды:

– Ты больше меня с велосипедом возишься. Я только ездить умею, а ты как хозяин.

Но все это, конечно, только слова.

А вот теперь свой, наследный, хоть и старый, но вполне надежный.

Коля вытащил его на свет божий, обтер ветошкой – здесь же, на гвоздике, висела – крутанул колеса.

«Надо бы подкачать» – а вот и насос в углу на полке. «Надо бы смазать» – а вот и масленка тут же, рядышком. Как будто сам дед Николай под руку подложил.

Велосипед наполнил жизнь множеством интересных приключений.

Сделав поутру все необходимое – воды натаскать, огородик полить, подвинтить, что на глаза попадет, – Коля выкатывал из сарая велосипед. Заботливым глазом осматривал все суставчики, подкачивал шины и кивал маме: «Поехал».