– Чего-то не хватает, чего-то не хватает, чего-то не хватает…

Он озабоченно повернулся направо, налево – и углядел Парадоксова, гвоздём вычерчивавшего на доске крестики-нолики.

– Ты чего просто так стоишь, ничего не делаешь?! Забил?

– Рецессивный… Нет. Доминантный… Щас.

Гена послушно прислонил доску к плечу, выбросил гвоздь, достал изо рта новый и попытался его забить. Потом еще один. Потом другой. Глядя на него, Сенька поняла, что поговорка насчёт работы, боящейся мастера, должна иметь продолжение, касающееся ее отношения к архипрофессорам под воздействием дурманящих средств.

– Ну вот, другое дело, – поглядев на ход работ, довольно буркнул Агафон, отвернулся, но тут же снова насупился. – Чего-то не хватает, чего-то не…

Гвозди сыпались на головы группе поддержки внизу под регулярные всплески в громкости постулатов генетики.

– Что?..

– Что за?!..

– Что у вас там происходит?!

Выкрики снизу отвлекли чародея. Лик его помрачнел еще больше.

– Это кто там ещё?

Парадоксов, не понимая разницу между риторическим вопросом и экзистенциальным, выплюнул остатки гвоздей и ёмко ответил:

– Наши.

– Наши?..

Физиономия волшебника просветлела.

– На-а-аши! – блаженно протянул он, словно леденец смаковал.

И не успела Серафима опомниться, как повинуясь взмаху рук чародея под его счастливый рёв: "Наши пришли!" на новую веранду ракетами взмыли все, кто стоял внизу, и кучей-малой приземлились на свежеокрашенный дощатый пол.

– Новоселье! – с улыбкой в сто свечей воскликнул маг. – Располагайтесь, люди добрые! Гостями в моём тереме будете! Давайте знакомиться!

Может быть, вновьприбывшие попытались познакомиться. Может, представиться. Но скорее, подозревала Серафима, рассказать его премудрию, что они про него думают, в нескольких частях, с прологом, эпилогом и антрактами на дополнительный набор воздуха. Как бы то ни было, отдельных слов было не разобрать: шум и гам стоял, как на базаре в воскресный день. Когда ловили конокрада. И, начинала подозревать ее высочество, с приблизительно таким же исходом в перспективе.

Агафон, не понимая перевозбужденного состояния дорогих гостей, сперва пятился к стволу-фасаду, но упершись спиной в стену, ввязался в перепалку с азартом истинно деревенского парняги, иногда ухитряясь перекрывать вопли почти десятка голосов.

– Да перестанешь ты стучать когда-нибудь, или нет, Парадоксов?! – отвлеклась от наступления на мага Лариска и повернулась к Гене, азартно забивавшим виртуальные гвозди в отсутствие настоящих. – Дятел нашелся! В ушах от твоего стука звенит! Сама себя не слышу! По голове себе постучи!

– А ты не кричи на чужих… архипрофессоров – тогда слышать будешь! – взвилась Наташа, среагировав на ключевое имя, и всеобщий ор показался монотонным бубнением. – На Демьяна своего кричи иди!

– С чего это она на меня кричать должна?! – иерихонской трубой возгласил боярин Похлёбкин.

– Тошно-тошно, батюшка! – поддержала его боярыня Серапея, не замечая внучки, прикусившей язык от счастья: насчет "своего" Демьян не возразил. – Не должна! Иштинный швет, не должна! Вот жамуш за тебя выйдет – тогда должна будет кришать, хошет-не хошет, ноблеш облеж, а шейчаш она по жову щердша кричит!

– Милые бранятся – щепки летят! Два сапога – одна сатана! – сообщил всему миру[124] Дай У Ма, потрясая цитатником Шарлеманя Семнадцатого перед носом огорошенного таким поворотом боярина.

Гена, подхихикивая, принялся выстукивать молотком по доске марш Крендельсона. Доска отзывалась то стальным звоном, то гудением меди, то бряканьем разбиваемого стекла, то поросячьим визгом.

– Дай сюда! – не выдержал Иванушка, доселе тщившийся сохранять невозмутимость и объективность.

Учёный со шкодной ухмылкой увернулся и, не переставая тарабанить – уже не в лад, невпопад, бросился в толпу, расталкивая новосёлов весело каркающей доской. Царевич ринулся за ним. Уровень громкости благородного собрания вырос еще на несколько делений.

– Отдай, бяка, фу! – догнав, Иван под хор советов и одобрений принялся вырвать из рук Геннадия орудия аудиопытки.

Почувствовав, что проигрывает, тот вывернулся и отшвырнул их с горестным воплем: "Не доросли вы еще до моей музыки!"

Агафон едва успел пригнуться, когда молоток, сбив самоварную трубу, просвистел над его головой, пробил ставни, и с грохотом, звоном и бряком заскакал по невидимой комнате в стволе. Еще миг – и доска врезалась в дверь, как таран, проламывая расписные створки.

– Дом! Мой дом! Кто посмел?!.. – возопил возмущенный волшебник.

– …И когда всё это безобразие завершится, разрешите нижайше поинтересоваться?! – перекрывая шум-гам-тарарам, как водопад журчание ручья, вежливо прогремел незнакомый голос.

Новосёлы замерли. Даже Агафон и Гена застыли и открыли рты, не сводя взглядов с раскуроченной двери. Чтобы видеть получше, царевна вспорхнула – и забила крыльями как какая-нибудь колибри, позабыв, как летать. Потому что недобитые створки обрушились, вдруг разбегаясь по полу веранды лианами, а в дверном проеме, сразу ставшем похожим на гигантское дупло, показалось неведомое существо. Не мышонок, не лягушка… Квадратное лицо, белый вотвоясьский халат поверх птичьего тела, циркуль в человеческих руках, тонкие аистиные ножки, палочками торчащие из-под полы, а вместо ступней – два дракона. И то, что драконы мелкие, местные, бескрылые, и что ступни, тоже птичьи, начального воздействия на лукоморцев не самортизировало.

"Разлюли твою малину…" – ошалело думала Сенька, раз в пятый ощупывая взглядом явление с головы до драконов и обратно. – "Неужто гриб, зараза, подействовал?"

– Гоу… Гоу-гоу… – в разлившейся тишине сиплый голос Дая, мечущегося между лукоморским и вотвоясьским, прозвучал неожиданно громко. – Гоу…Ман. Приветствуем вас… препочтительнейше… Гоу Ман… старательнейший… и любимейший… помощник наиуважаемого Фу Фу… Верховного владыки Востока… благородный и учёный муж… птиц… дух…

– Ларишка, ашь, Ларишка! Шего толмач заигогокал аки конь? И это што ишшо за чучело? – боярыня Серапея подалась вперед, моргая подслеповатыми глазками. – Или тут халаты продают? Так мне белый не надо, так и шкажи ему, такой ушвинячишь – не отштираешь. Про синий шпрощи, ш драконами крашными, ешть у них или нет. Ешли тшену шкинут, я куплю.

И, не дожидаясь ответа, накинулась на Гоу Мана:

– Ты пошто, бештолковый, ледащий товар покупателям выштавляещь, а добрый прячешь? Какой ты пошле этого купетш?

– Моя не купетш… купетц… – неуклюже попытался оправдаться дух на не менее неуклюжем лукоморском, но несущийся под откос кабриолет полёта мысли Серапеи так просто было не остановить.

– Купетш без шметки – как птитша без крыльев!

Гоу Ман кинул взгляд на свои верхние конечности, и лицо его из квадратного стало вертикально-прямоугольным.

– Обидно…

– На обиженных воду вожят! – торжествующе сообщила Серапея, не замечая, как Лариска, багровая от конфуза, дергает ее за рукав, пока тот не оторвался.

– Ничего тут не продают! – яростно наматывая рукав на кулак, шипела она ей в ухо. – И не чучело это! Это дух!

– Тут вотвоясьский дух, тут Вотвоясью пахнет… – мечтательно улыбаясь, продекламировал Парадоксов с закрытыми глазами.

– Дух?! Привидение, што ли? – оживилась старуха и вперила взор маленьких выцветших глазок в Гоу Мана. – Это жначит, кого-то тут рядом жакопали, неправедно жижни лишенного! Надо на могилку шходить в полночь на молодую луну, жапор-траву шушоную в головы покрошить, или гриб-могильнитшек воткнуть шляпкой вниж, кошть куриную к нему паутиной примотав. А в ноги шешть перьев иж хвошта белой птитшы жакопать, и медовухой полить!

– Какие перья?! – с видом привидения, изводимого по рецепту боярыни, взвыла Лариска.

– А вон, гляди, шойдут и такие, – Серапея двинулась к хвосту Гоу Мана. – Хоть и жавалящие, дома шроду такие бы не купила, а на безрыбитше и ботинок – каращь. Молодой шеловек, можно мы иж вашей курошки перышков надёргаем?