– Извините… Но ваши слова… – первым обретя дар речи, потрясённо забормотал Маяхата, – не делают вам честь как нашему верно… поданому… поднятому… поддатому… Я имею в виду, что двухи паших… вухи давших… духи ваших… предков, то есть… поколения тайсёгунов, служивших моему роду верой и правдой… должно быть, стыдятся?..

Лёлька безмолвно взвыла. Ну кто, кто так правит, кошки-матрёшки?!

– Прикажите его схватить и бросить в темницу, – сквозь зубы, усиленно делая вид, что происходящее ее не касается, прошипела она в сторону Маяхаты[268]. – Побудьте тираном!

– Но это же тайсёгун! А если армия взбунтуется? Может, лучше под домашний арест? На одну ночь? И один на один попросить, чтобы он потом извинился прилюдно… если его не затруднит… но если затруднит, то не надо… – император в поисках сочувствия глянул на княжну, понял, что все взгляды, уши и носы[269], включая ее, уже прикованы к Вечному и Шино, и смолк.

– Во имя любви к отечеству, во имя перспектив его величия я бы на вашем месте, Шино-сан, поразмыслил, как эту ошибку можно исправить, – прищурившись, медленно говорил чародей. – А после этого мы с вами…

– Мы – с вами?! Знайте свое место, Ода-сан! Вы на своем должны ковать оружие возмездия и помалкивать! – отрезал Шино и шагнул к сундуку. – А я на своём буду сам за себя размышлять. Мои предки приняли гири в отношении рода Маяхат и были верны клятве с тех пор! И меня ничто не заставит изменить ей! "Верность и честь" наш девиз. Не забывайте, с кем разговариваете, Извечный!

– Да, тайсёгун. Моя вина безмерна, тайсёгун, – прошипел сквозь зубы Ода. – От земли до неба, тайсёгун. От забора до обеда, тайсёгун. Мелкими шажками, тайсёгун. Нет меры, нет, тайсёгун, нет…

– Безмерна? Вздор. Всему есть мера, – Миномёто, больше не в силах скрывать недоумение, холодно покосился на Вечного и выговорил: – Но это тоже решать не вам.

Во взгляде мага, направленном на Шино, Лёлька заметила что-то колючее, мелькнувшее и тут же пропавшее. Что-то, не понятое и не пойманное, скорее всего, даже самим Таракану. Но за себя княжна могла твёрдо сказать: она ловить это "что-то" не собиралась, и никому бы не посоветовала, а если бы оно вдруг на неё напало, то дала бы дёру с такими воплями, что мало бы не показалось.

Но несколько мгновений спустя Ода уже стоял, как ни в чем не бывало, перекатываясь с пяток на носки и чуть склонив голову: живое воплощение картины Гдетатама Намазюки "Почтительный верноподдатый, выпив пятилитровое ведерко сакэ по поводу неожиданной радости приглашения ко двору, ожидает всяческих благ от своего благородного сюзерена на южном склоне чайного холма У Ди".

– Приступайте, Ода-сан, с благословения… С моего благословения. И нашего священного тэнно.

Шино обернулся к императору и поклонился – без малейшей насмешки.

– Воля тайсёгуна закон для меня, – почтительно склонил голову Извечный.

Надежда Лёки на то, что он не сможет убрать сеть, не оправдались. Похоже, времени в обществе амулета Грома Таракану зря не терял, хотя, наверное, и несколько сотен лет в роли ученика самого могущественного Вечного пошли на пользу. Несколько уверенных прикосновений под ритмичные слова заклинания – и кристальные бруски вспыхнули невыносимо-белым, упали на землю, оплавляя ее до стекольного блеска, и рассыпались в пыль. Сеть, удерживавшая амулет Грома, растаяла.

Княжна надеялась на более продолжительный и зрелищный процесс, чтобы было время подумать, а если ничего не придумается, то хотя бы посмотреть на очередную порцию фейерверков и спецэффектов – но не сбылось и это.

– Улетай! Лети! Лети же!.. – Ярик, сжимая кулаки, подался вперед, словно гипнотизируя сундук. Но тот стоял между камней, словно никогда не выписывал по небу головокружительные кренделя.

– Открывайте, – тихо скомандовал тайсёгун.

Ода сосредоточенно свёл брови и положил обе руки на крышку притихшего ящика. Еще минуты три прошло в декламации заклинаний, призывавших на помощь всех духов, божеств, фауну и даже флору империи. И когда девочке уже начинало казаться, что хоть на этот раз у великого Таракана что-то не получилось, вокруг них из земли вскипело синее облако. Но не успели зеваки испугаться, как оно устремилось к Оде с сундуком, взревело васильковым пламенем… и рассеялось. Между почерневшими, как остывающие угли, камнями, на месте сундука, все увидели оскалившегося льва, сжавшегося для прыжка. Грива и хвост его, похожий на лошадиный, сплетались из языков огня, а по ослепительно-рыжей шкуре пробегали алые искры.

Ода поднёс к нему руки, точно к очагу в студеную ночь, и зажмурился от удовольствия: толстые малиновые лучи, потянувшиеся от зверя к пальцам Вечного, были видны даже не искушенным в магии.

– Еще… еще… – шептал Вечный, причмокивая, словно поедал нечто очень вкусное. Хотя так оно и было. Как молоко через соломину, он торопливо всасывал магию льва – и страшные раны на голове его затягивались, оставляя не менее страшные рубцы и непроходящий малиновый отблеск в глазах, рваный, как огонь на ветру.

Тем временем пылающие очи Грома, обводившие застывшую в ужасе толпу, остановились на Лёльке и сузились.

– Вы меня за кого-то другого принима…е…те… – забормотала та, попятилась, повалилась, споткнувшись – но успела увидеть, как зверь молча взвился в прыжке.

– Нет!.. – сиплый писк Ярика, бросившегося ее закрывать, в повисшей тишине прозвучал громче крика.

– Стой! – из темноты метнулась на защиту знакомая мальчишеская фигурка.

– Яри!.. – мелькнуло в темноте грязное розовое кимоно.

Но быстрее княжича, Мажору и Синиоки оказался Тихон. С шеи княжны метнулся навстречу опускающемуся льву бело-розовой высверк. Ударная волна швырнула людей к остаткам ограды. Вспышка, короткий грохот раздираемого громом воздуха… и все привычные звуки ночи поглотила тишина.

Открыла Лёлька глаза от оглушительного рёва:

– Не-е-е-ет!!!

Таракану? Придавило?

Обрадованная, она спешно отыскала взглядом источник – и лицо ее разочарованно вытянулось. Мало того, что Вечный оставался на ногах и невредимым, так еще и Тихон пропал! И амулета Грома было не видать, если разобраться… Зато на том месте, где они должны были столкнуться, над оплавленной землей висел, вращаясь, сыплющий искрами бесформенный ком. На его поверхности непрестанно захлёстывали друг друга, сливались и разбегались две краски – белая и малиновая. А рядом, протягивая к комку руки и не в силах получить ни единого, даже полупрозрачного лучика, метался Таракану.

Тайсёгун наблюдал за ним, пока Ода не остановился, тяжело дыша и утирая рукавом кровь из открывшихся ран на голове.

– Вы надеетесь разделить эти… сущности, Ода-сан? – тайсёгун с сомнением кивнул на красно-белый ком, бесцельно дрейфующий по выжженной усадьбе Тонитамы.

– Разделить их? – Вечный запрокинул голову и расхохотался. – Я не понял, что это было и откуда пришло, но скорее моря отделятся от земли и повиснут в небе!

– Но как тогда вы…

– Так, как собирались – мы с вами – поступить в самом начале, Шино-сан, – глаза Таракану вдруг стали отражением глаз Миномёто: такие же холодные и беспощадные.

– Да… – медленно выдохнул Шино и повернул голову в сторону детей, сбившихся поодаль испуганной кучкой. Взгляд его скользнул мимо лукоморцев, словно они стали невидимыми, и остановился на своих.

– Мажору. Синиока. Дома я услышу ваш рассказ о том, как и зачем вы тут оказались, и что означают ваши действия. А сейчас немедленно уходите.

И, привычный к повиновению, не дожидаясь "да, отец"[270], уставился на лукоморцев.

Ивановичи – лица бледные, как саваны – попятились. Лёлька, проклиная на чём Белый Свет держался, свою самоуверенность, беззаботность, длинный язык, пришедшую мысль перессорить противников и не пришедшую – дать дёру, как только представился случай, схватила за руку брата. Расталкивая зевак, кинулись они было наутёк – и упали, связанные по рукам и ногам невесть откуда взявшимися веревками. Мажору и Синиока бросились к друзьям – но тут же упали рядом, связанные таким же небрежным волшебным манером.