Все глазели на пламя, гомоня, как растревоженный птичий двор, и никто не обращал внимания на происходящее сзади. Так никем и не замеченные, дети собирались двинуться дальше, но Лёлька не удержалась. Приложив палец к губам, она юркнула между служанкой и поэтом поглядеть на пожар поближе.

На лужайке, чуть впереди зевак, стоял человек в черно-белом кимоно клана Совета и размахивал руками, то ли от полноты чувств, то ли пытаясь магией погасить огонь. Чуть поодаль лежал еще один человек в черно-белом кимоно. Над ним склонился другой такой же. А под окнами рвалась из захвата Накажимы, воздевая руки к пламени и что-то выкрикивая, Чаёку.

– Предательница, – прошипела девочка и повернулась уйти.

В этот момент дайёнкю рванулась с такой силой, что развернула телохранителя тайсёгуна, и до слуха Лёльки долетело:

– …они не вышли, не вышли!!! Они там!!! Помогите!!! Пустите меня!!!

"Они – это кто? Они – это они? В смысле, мы?"

– Пустите!!!..

– Там целой щепки не осталось, камни плавятся, какие вам дети, Чаёку-сан! – словно маленькую, снова и снова увещевал ее Накажима – и слова его, в конце концов, проникли в сознание девушки. Она вскрикнула, закрыла лицо руками и обмякла в его руках. Он бережно опустил ее на траву, и дайёнкю закричала – тонко, на одной ноте, раскачиваясь, как безумная.

– Чаёнушка!!! – забыв про заговор, побег и опасность, Лёлька бросилась к дайёнкю, обхватила ее плечи и притиснула к себе что было сил. – Чаинька, миленькая, хорошая, не плачь, не плачь, мы живы, живы, только не плачь так, пожалуйста!

Она замерла, словно не веря.

– Мы живы…

Растолкав вамаясьцев, подбежал Ярик и обхватил Чаёку и Лёльку, всхлипывая и хлюпая носом.

– Ребятки?..

В следующий миг она обнимала их, в голос рыдая и смеясь.

Тень упала на них, покачиваясь от яростной пляски пламени над головой, как подумала Лёлька. Подняв голову, она увидела еле державшегося на ногах самурая в обгоревшем черно-белом кимоно, покрытого копотью и ожогами, и другого у него за спиной, готового подхватить его, если начнет падать.

– Чаёку-сан, – проговорил он, склонив голову и всеми силами стараясь устоять. – Я виноват… Но всё началось внезапно… я не видел… не слышал… всё было тихо… и вдруг… Я выламывал дверь… рубил… но…

– Хибару-сан?.. – девушка подняла голову и полным ужаса взглядом уставилась на говорившего. – Но мне обещали, что вы не пострадаете!

– …но дым… я упал… и если бы не Отоваро-сенсей… – по инерции молодой самурай, которого Ивановичи смогли узнать только теперь, пробормотал еще несколько оправданий – и замолк. Глаза его расширились – и тут же сузились, грозно сводя над переносицей брови.

– Обещали? Вам обещали?! Значит, вы знали?! Знали, что пожар… и дети… и я… и…

Лёлька испуганно ойкнула, сжалась, ожидая вспышки гнева – но Забияки резко выпрямился, и взгляд его стал отстраненно-холодным.

– Да. Я не имею права задавать вопросы и сомневаться в мудрости Вечных. Простите глупца, дайёнкю Кошамару. Я ничто. Совет – всё. Ваш приказ – моя жизнь.

Поклонившись – и едва не упав в процессе – он развернулся и неестественно твёрдым шагом направился прочь. Отовару, бросив на девушку непередаваемый взгляд, двинулся за ним.

– Забияки?.. Забия…ки! За…бия…ки… – дрожа, прошептала Чаёку.

– Бедные детки! Какое несчастье… то есть счастье… но в общем, всё равно неприятность не по плану, – прожурчал над их головами вкрадчивый баритон.

Дайёнкю застыла.

– Таракану-сан, – пролепетала она и умолкла. Но Ода Таракану не ждал от своей нареченной слов. Не переставая прицокивать языком и покачивать головой, он сгреб всех троих, как очень добродушный и заботливый паук – рой мотыльков, и поставил на ноги.

– Ай-яй-яй… Остаться без крова… пережить такой испуг… Бедные малыши, охранять которых мы поклялись своей честью… или не поклялись… или не честью… или не охранять… но какое это имеет значение… – приговаривал он, заботливо отряхивая то Лёльку, то Ярика от невидимой грязи: паук оказался еще и чистоплотным.

– Да ладно. Ничего. Бывает. До свидания. Нам пора, – девочка выскользнула как бы невзначай из его хватки, мысленно благодаря скользкий шелк сарафана, ухватила брата за рукав и потянула за собой.

– Стойте. Вы куда? – паук озадаченно замер.

– В сад камней. Помедитируем. Возблагодарим Мимаситу за всё, что есть, и чего она нам не додала, проникнемся югэном…

– Нет-нет-нет-нет-нет! – Таракану решительно замотал головой. – Не могу допустить, чтобы бедные погорельцы остались один на один со своим несчастьем!

Не объясняя, что предпочитают несчастье такому спасению, тем более, один на один, Ивановичи рванулись, но чужие крепкие руки ухватили их и остановили, как бабочек – сеть.

– Мои самураи, – лучась добром и вниманием, пропел Ода, – сейчас вас проводят.

– Куда? – Ярик испуганно глянул на Вечного, прочитал ответ в его глазах, снова рванулся – без толку.

– Ко мне во дворец, конечно, – прозвучал знакомый голос над их головами, и лукоморцы сами не поняли, как рухнули на землю. Лёлька вывернула шею вправо – и не увидела никого, кроме самурая Совета, валявшегося коленопреклоненно носом в траву. Влево – и улыбка в первый раз за весь вечер расплылась по ее лицу.

– Как мы рады вас видеть, ваше величество!

Таракану проводил их с выражением лица паука, в сети которого залетел самолёт, и Лёлька, оглянувшись, едва удержалась, чтобы не показать ему язык.

По их с Яриком настоянию к свите тэнно из десятка телохранителей и такого же количества придворных[256] присоединились Отоваро, Хибару и Чаёку. Последние двое шли на расстоянии друг от друга максимально возможном без перехода на разные стороны Запретного города. По лицам всех трех можно было мало что прочитать, но неподвижность глаз и молчание говорили за себя долгие речи.

– Не печалься, дайёнкю, – император остановился перед коридором, ведущим в крыло с его покоями, и губы его тронула слабая улыбка. – Найдется и на твоей улице синхрофазотрон.

– Да, ваше величество, – склонилась девушка с таким видом, будто Маяхата только что зачитал ей смертный приговор.

– Препоручаю гостей вашим заботам, – кивнул тэнно Сагу Перевраки и Сада Мазо, потрепал лукоморцев по головам и направился в окружении придворных и охраны почивать дальше.

Не успел он отойти и на пару шагов, как Перевраки и Мазо набросились на Ивановичей с расспросами.

– Как?..

– Почему?..

– Отчего?..

– Что?..

– Что – что? – Яр первым не выдержал и затряс головой, точно пытаясь утрясти вопросы, больше в нее не помещавшиеся.

– Что случилось у вас в покоях? – выдохнул Сагу с бумагой и пером наизготовку, приготовившись записать историю – и не исключено, что в стихах.

– Пожар? – резонно предположила Лёлька.

– Нет, то есть да, конечно! Но как вы оказались на улице, в то время как все полагали вас безвременно отправившимися в царство теней?

Отоваро насторожился.

– Вышли, – обезоруживающе улыбнулся княжич. Придворный литератор закатил глаза.

– При каких обстоятельствах, хотелось бы узнать вашему скромному слуге. Я хотел бы написать поэму о чудесных и ужасных событиях сегодняшней ночи, и посему просто обязан знать всё до малейших подробностей.

Тут вышли из ступора даже Чаёку и Хибару: поэму писать они не собирались, но подробности знать пожелали тоже. Лёка потупилась:

– Всевидящий Пруха позаботился о нас, Перевраки-сан. Мы уже спали, когда кто-то словно шепнул: оденьтесь и выходите на улицу! Мы оделись и вышли.

– Как? – нахмурился Забияки, но под взглядом Иканая выдохнул и кивнул: – А. Ну да. Оделись и вышли. Чего тут непонятного.

– Пруха воистину велик! – изрекли вельможи, торопливо хватаясь за лукоморские амулеты. Еще более велик, чем они думали минуту назад, если позволил своим подопечным выйти из закрытой комнаты так, что караульный их не заметил.