На привале их ждал небольшой – часа на два – пикник и большой сюрприз, чтобы не сказать, два.
Первый они приметили сразу, как только вошли под навес, устроенный для монаршего прохлажденья расторопными слугами в чистом поле. На мягких расписанных батальными сценами циновках в ожидании трапезы расположились Маяхата, пара его приближенных с лёлькиными амулетами на кимоно, и Шино со своими воеводами. Бросив случайный взгляд на соседний навес, Ивановичи к своему удивлению увидели две маленькие фигурки, степенно восседавшие в уединении: незнакомого мальчика лет десяти… и Синиоку. Наряженная в аккуратненькое голубое с ласточками и облачками кимоно, девочка сидела напротив сотрапезника, скромно потупившись и положив руки на коленки. Но глаза ее, похоже, хоть и узкие и полуприкрытые, зрили не хуже широко раскрытых лукоморских, ибо с первым шагом Ярика под императорский тент голова чуть наклонилась, а губы дрогнули в робкой полуулыбке. Предмет обожания тут же расплылся в ответной улыбке, и не видел, как старшая мудрая сестра, не отводя от Маяхаты проникновенного взора, поклонилась со словами:
– Если ваше величество не возражает, мы сядем по лукоморскому обычаю – младшие с младшими.
Император глянул на пару мест, свободных слева от себя, и чуть уязвленно пожал плечами:
– Ну если вы будете себя чувствовать комфортнее таким образом…
– Спасибо за понимание, – улыбка Лёки была насколько кроткой, настолько короткой. Исполнив долг благодарности, она потянула брата за рукав: – Знай свое место, юный победитель обормотов. Пусть взрослые говорят про свои взрослые дела. Нам под тот навесик.
И, сделав вид, что ей абсолютно безразличен обожающий взор княжича, степенно прошествовала к соседней поляне, куда прислуга уже тащила отведенные им столы.
Мальчик в компании с Синиокой оказался новым наследником Шино – Мажору. Поджатые губы, оценивающий взгляд с прищуром, неподвижное лицо – всё говорило о том, что ни набиваться в друзья, ни изъявлять благодарность за неожиданное продвижение по иерархической лестнице он не собирался. Синиока тоже сидела как деревянная, хоть глаза ее и косили время от времени в сторону Яра. Тот от смущения вместо соевого соуса угодил куском рыбы в ненавистный васаби, и если бы не бдительность сестры – быть конфузу.
В отличие от брата, не обуреваемая никакими чувствами, кроме юмора, Лёлька под конец обеда предложила сделать новым знакомым амулет как придворным Негасимы. Мажору отказался, заявив, что его хранит негасимая Мимасита и котэнгу, а если понадобится, то и вся армия Вамаяси. Девочка, кольнув брата непередаваемым взглядом, согласилась. Пошарившись в карманах, Ивановичи нарыли клочок бумаги, зеленую пуговицу и черную нитку. После недолгих страданий княжна выложила рядом совершенно случайно завалявшийся со вчера императорский огненный опал в золотой оправе. Принесенной проворными слугами тушью Ярик, сняв амулет-переводчик, с совершенно серьезным видом вывел на листочке "Ты мне нравишься", перемотал всё ниткой, продетой через пуговицу, привязал опал, и под декламацию написанного приколол к ее кимоно Синиоки.
– Теперь мне будет всегда везти? – девочка робко дотронулась до новой брошки.
– Теперь ты будешь находиться под моим покровительством, – торжественно ответил Ярик и покраснел, давая себе обещание не сачковать больше ни на одной тренировке.
Второй сюрприз поджидал их, когда они забирались в свой паланкин[187].
Мимо них, ведя в поводу пару коней, прошел Обормоту. Голые чумазые ноги были исцарапаны, соломенные сандалии стоптаны, а одежда простотой могла посоперничать с нарядом слуги. Если кто не стал скрывать своих эмоций по отношению к лукоморцам, так это он, и не надо было лишний раз говорить, какого рода они были и из каких разделов уголовного кодекса.
– Его сделали конюхом?! – с ужасом спросила Лёлька Чаёку, поджидавшую их у носилок.
– Нет, Ори-сан. Но близко к тому. Как сын наложницы, да к тому же в немилости у отца, он теперь на положении чуть лучшем, чем сын простого самурая домашней свиты.
– Он нас ненавидит… – не сомневаясь ни минуты, проговорил Ярик.
Девушка замялась, но не видя смысла отрицать очевидное, кивнула.
– Но вам его опасаться нечего, – тут же торопливо добавила она. – Он не может причинить вреда личным гостям императора.
– Да кто его опасается! – княжна пренебрежительно выпятила подбородок. Если бы в последний миг ноблесс ее не оближил, она бы сплюнула сквозь зубы.
Словно услышав ее слова, Обормоту обернулся. От его взгляда Ярик нервно поежился и мысленно ответил сестре: "Я".
Остаток пути до следующего привала княжичи проделали со скоростью неторопливого носильщика, что было выше скорости усталого пешехода, но определенно ниже лошадиной. Но кого им было жалко даже больше носильщиков – так это коней. Застоявшись во дворце, животные рассчитывали на скачку за городом, когда от топота копыт пыль по полю летит – ну или неуклюжие наездники, а вместо этого… Недовольные кони военных шли, прядая ушами, скаля зубы и кося. Но в армии не забалуешь, и несколько попыток пробежаться были пресечены поводьями в натяг и в бок кнутом, хотя по лицам седоков было видно, что они сами не прочь присоединиться к своим скакунам – или даже сбегать с ними наперегонки. Но кто сказал, что в императорской колонне главные люди – тэнно или тайсёгун? Главные там – носильщики.
Чаёку, Забияки и Отоваро, как свита важных иноземных гостей, шли рядом, и то болтали ни о чем с выданными лукоморцам опахальщиком и зонтодержателем, то многозначительно молчали между собой. Несколько раз княжичи хотели пригласить друзей присоединиться к ним в паланкине, но мысль о восьми несущих его людях отбивала всякую охоту.
Перекусывали Ивановичи снова с наследниками Шино, раскланявшись с императором по пути. Яр сидел рядом с Синиокой, хоть и под бдительным взором ее няньки, где-то потерявшейся в первый раз. Лёлька с Тихоном устроились рядом с ним. Мажору был всё так же сдержан и невыразителен и смотрел строго перед собой, точно от взгляда на Лёку он мог заболеть или подавиться своим рисом, завернутым в какие-то грязные тряпки[188].
На десерт был подан чернослив – с миндалём вместо косточки, как девочка выяснила опытным путем, с подозрением выплюнув на ладонь нечто продолговатое, но податливое.
– Это миндаль. Такой орех, – снисходительно пояснила нянька. – Это чернослив с миндалём.
– Ну хоть не с минтаём, как всё остальное тут у вас, – с интонацией, лишний раз доказывающей, что действие равно противодействию, проговорила княжна, и поняла, что после этих слов просто не может сунуть его обратно в рот.
Оглядев тесное пространство навеса, она приметила пустой котелок из-под риса шагах в пяти от нее на траве и с выражением крайней легкости бытия запустила орехом туда. Он глухо стукнул о дно, девочка хмыкнула, победно огляделась… и встретилась взглядами с Мажору. Не опуская глаз, он склонил голову, сунул в рот черносливину, выплюнул орех, прицелился… и второй миндаль присоединился к первому. Лёлька зыркнула на него, на котелок – и закусила губу. Шино кидал с расстояния почти вдвое большего, чем она! От выражения непередаваемого самодовольства на его физиономии княжну могло спасти только одно.
Чувствуя на себе заинтересованные взгляды брата и его пассии, она медленно сжевала черносливину, выдавила губами орех в ладонь, с видом снайпера на городской стене прищурилась – и забросила его мальчику в чайную чашку, уже опустевшую. В ответ на нянькин ах и мажорин ох она с приподнятыми бровями и видом полной отрешенности чуть повела плечом и воззрилась на небо.
Удар возмездия не заставил себя ждать. Не прошло и полминуты, как в недопитую чашку Лёльки навесом хлопнулся миндаль, разбрызгивая светло-желтую водичку, по какому-то недоразумению именуемую в Вамаяси чаем. Яр захихикал, Синиока зааплодировала, а нянька крайне вежливо сообщила, что таким высокорожденным особам не пристало заниматься ерундой.
