Это был день как тысячи других дней, когда я, по обыкновению, обходил свои лавки, проверяя их работу, товар и количество покупателей, и вдруг увидел… Я даже не знаю, как её назвать… девушка, юная женщина… волшебница… богиня… Богиня красоты и любви?.. Но таких не значится среди наших Богов, и любовь, и красота, я думаю, не в ведении Богов, они не подвластны никому, кто дарит их, кто ими управляет?..
Я не знаю, кто одарил эту незнакомку такой пленительной наружностью, такой непередаваемой прелестью, но я остолбенел, увидев её. Надо знать меня с детства, чтобы понять, что со мной произошло необычайное, неправдоподобное, то, что не происходит с такими людьми, как я. Я никогда не был подвержен чувствам вообще, особенно похоти, над которой я потешался всю жизнь. Я сам много раз с успехом использовал эту человеческую слабость, нанимая ловких блудниц, чтобы помогали мне уговорить одних снизить цену на товар, что нужен был мне или, наоборот, купить мой по более высокой цене.
И вот я, охваченный внезапным, никогда не изведанным дотоле огнём, как сухая трава, ослеп, оглох и ослабел, глядя на неё, эту женщину, будто вобравшую в себя весну и лето, всё солнце, лёгкие облака и прохладный ветер, прозрачную воду Моря и кристальные брызги его волн… я никогда не замечал всего, что перечислил. Но я изменился всего за несколько мгновений, даже, может быть, за одно, за один взгляд, последующие только затягивали меня глубже в бездну, в которую я даже не верил прежде.
Она одета просто, но лишь на первый беглый взгляд, потому что вышивки на её странном платье необычны и чересчур красивы для девушки, пешком и с корзинкой, прохаживающейся по торговым рядам, как и пояс на изумительной талии. Довольно высокая, гибкая и тонкая, какая-то слишком тонкая и гибкая, слишком белая кожа, блестящие волосы пышными волнами, сплетённые в свободные в косы, слишком правильные и утончённые черты лица, и свечение, которое заворожило меня, и, когда я погрузил мой взгляд в её глаза, бездонные, как ночное небо – вот такой невиданно странной, не похожей ни на кого я увидел её и престал быть прежним человеком, Гайнером из Каюма. Теперь я видел только её…
Я ещё сам не знал, чего я хочу, что толкает меня идти за ней, не отрывая взгляда, как нитка за иголкой я пошёл за ней вдоль улицы вплоть до самой повозки, возле которой она остановилась. Она и говорить со мной не стала, даже взглядом не удостоила, а я сулил ей всё подряд от мешка злата, привязанного к моему поясу, до моего дома, сердца, которое уже не надо было обещать, оно уже было её, вот там, в пыли под ногами, под вышитыми носками её изящных постоп…
Тут и появился этот наглый, косматый и краснорожий мужик, эта образина, который отогнал меня от неё. И увёз её неизвестно куда. Ибо никто в Каюме не знал их, ни мой слуга, что был со мной, никогда их раньше не видел и никто из тех, кого я расспрашивал, не знал, кто такие эти двое.
И всё же после многочисленных расспросов мне удалось кое-что узнать: несколько лавочников сказали, что чудесной красы девушку уже видели в городе, что с нею не всегда бывал тот человек, которого застал я. Они приезжали из какой-то дальней деревни в год от силы пять раз, покупали ворвань, шкуры и пергаменты, нитки, ткани, меха иногда, и украшения нередко, а ещё заказывали разным мастерам мудрёные штуки, назначения которых не всегда и мастерам тем самым объясняли. Платили, не торгуясь, будто и не замечая денег, а значит, были очень даже достаточны. Тем страннее был вид спутников или спутниц красавицы, потому что молодых и прекрасных собою как она сама с ней никто не видал, будто в насмешку. Всё или дядьки страшного вида, али тётки и старухи тоже не слишком приятные. Бывали и дородные молодые бабы.
– Эдакая, знашь, обхвата в два, и эта берёзка рядом с нею, будто с дубом! – хохоча рассказывали о таких спутницах неизвестной красавицы. Но ни имени её, ни откуда она приезжает, никто не знал.
– Живуть идень-ть хутором уединённо, мало ли чудаков-от, вашец…
Но и в деревнях ближних и дальних отсюда с севера и до юга я не нашёл их. Они не могли быть с востока, так издалека не доехать на той повозке, на которой я их видел. Но и в деревнях помнили чудную девушку, правда тоже рассказывали странно и смутно, будто являлась она редко, раз в несколько лет, как волшебница али потворная баба, с повитухами старыми приходила тож. Мне и помощники мои стали намекать на то, что такою прелестью обычная женщина обладать не может, такою, что свела бы с ума меня, Гайнера…
Но их глупости не волновали меня, за эти недели поисков я определился с моими желаниями: я знал теперь – она должна быть моей, принадлежать мне, потому что охладить мой ум, мою взыгравшую душу, и внезапно разгоревшееся тело, могло только обладание ею. До сих пор ничего я не хотел так сильно, даже золота и влияния, завоеванию которых посвятил свою жизнь с детства.
Я родился незаконным сыном неизвестного отца и незамужней помощницы в лавке. Был ли моим отцом хозяин той самой лавки или какой-то другой человек я не знаю до сих пор. Я рос на задворках мира, но уже в семилетнем возрасте мне улыбнулась удача и с того дня я начал становиться тем, кем стал – богачом и избранником судьбы. А вышло всё очень просто: в лавке, где прислуживала моя мать, и я был на посылках, произошло событие, которое изменило мою жизнь раз и навсегда. Случилось вот что: внезапно упал и умер человек, вошедший сюда за покупками. Пока все хлопотали вокруг него, поднимали и уносили тело, притворно сокрушаясь, сочувствовали вдове, я сидел в своём привычном углу, где меня никто не мог видеть. И вдруг я заметил, что в этом самом моём углу появилось что-то новое. Этот предмет я обнаружил только, когда унесли покойника, потому что перестал так пристально и в оторопи наблюдать за происходящим в лавке и пошевелился, наконец. Я обнаружил кошель туго набитый золотом. И поскольку он был в моём углу, куда откатился из рук умершего, когда тот упал, перед тем приготовив его, чтобы расплатиться, я решил, что он мой.
Вот с этого я и начал строить своё богатство. И начал я с того, что, обдумав всё как следует, понаблюдав за окружавшими меня людьми, я занялся тем, что стал давать деньги взаймы, с тем, чтобы вернули мне на четверть больше, чем я отдал, а потом и наполовину. Несколько раз меня попытались обмануть и, чтобы этого избежать впредь, я привлёк себе в помощь мальчишек постарше и сильнее, которым платил десятую часть долгов, которые они помогали мне вернуть… Мои богатства стали преумножаться очень быстро. Так что я был очень умный мальчик с самого детства. И необыкновенно удачливый.
Уже после я занялся торговлей, что было куда интереснее и живее, чем то, чем я накопил первый мешок золота. Моя мать, не верила в то, что может теперь не прислуживать никому и жить в доме, который принадлежит мне, её сыну, а значит и ей. Она смотрела на меня как на сказочного героя, почти как на Бога, не в силах поверить, что я остался её сыном, хотя перестал быть оборвышем.
И вот я, человек, понимающий только звон золота и слова честной или не очень честной сделки, вдруг почувствовал в себе то, чего во мне не должно было быть, потому что в моей душе не было того, на чём растут все эти цветы с шипами и без, ничего мягкого и теплого, лишь строгий порядок, жёсткий и беспрекословный. Теперь порядка там не стало, будто внутри меня взорвалась бочка с ворванью и теперь всё разбросано и перепутано, и всё пылает яростными и не подчиняющимися языками пламени…
Хотя бы ещё раз увидеть её…
И я увидел…
Прошло седмиц пять с того дня, как моя жизнь изменилась из-за неё, я был в Салазе, на полдне нашего приморья и здесь на рынке, мелькнули двое. Красивый малый и… она… она! Я не мог ошибиться, видений у меня никогда не бывало. Они именно мелькнули всего лишь на какой-то миг у рядов, где продавали арбузы. Я сам заглянул сюда, потому что дочка просила привезти из Салаза арбузов, которые не выращивали и не продавали больше нигде в приморье, только в Салазе, вокруг которого простирались степи.
