– Я ведь буду надеяться на ответные чувства, Саша, и когда война закончится, снова попрошу твоей руки.

Я улыбнулась, мысленно поблагодарив его за то, что помог мне не придумывать ложь.

– Ну, ладно, пора мне, – грустно произнес Антон. – Хотелось бы подольше с тобой поговорить, да идти надо. Ты в этом доме живешь?

Я молча кивнула.

– Можно мне зайти как-нибудь? Если получится…

Я опять кивнула.

Он медленно взял мою руку в свою и, поднеся ее к губам, поцеловал сквозь старенькую потертую варежку, чем страшно смутил меня. Заметил это и постарался успокоить:

– После войны, Сашенька, моим первым тебе подарком будут красивые кожаные перчатки. Так что жди меня, ни за кого замуж не выходи!

После этого заявления он вдруг отдал честь, щелкнув каблуками своих сильно поношенных сапог, и, перебежав на другую сторону улицы, скоро исчез из виду.

«После войны», – сказал он. Встретимся ли мы с ним после войны? Столько людей погибает каждый день! Доживем ли?.. Как страшно!

Я с грустью смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за углом…

Не знаем мы своего будущего. Не дано нам это. Но всегда у нас есть выбор принять какое-то решение. Интересно, что бы было сейчас со мной и с ним, если бы я послушалась родителей и вышла за него замуж?

Неисповедимы пути Господни…

В эту минуту я еще не знала того, что мне не придется дожидаться окончания войны, чтобы встретиться с Антоном. Наша встреча уже предугадана и спланирована небесами. Встреча, которая произойдет очень скоро!..

Я не спеша гуляла по городу. Конец марта, однако по-прежнему было прохладно.

Дошла до дома Алексея. Здание казалось необитаемым. Темнели зашторенные окна, на воротах висел замок.

"Странно, – подумала я. – Вроде бы сюда кого-то поселили. Почему никого не видно? А где сейчас Алексей? Власть в городе сменилась. Может, вернется обратно, в свой дом?"

На рынке, несмотря на перемены в городе, как обычно царило оживление. Шныряли беспризорники. Неужели с приходом в город белых бездомных детей выгнали на улицу, как когда-то большевики также бесцеремонно закрыли тетину гимназию?.. Я пыталась разглядеть среди детей знакомые лица, тех, кого совсем недавно пыталась зарегистрировать в приемнике, в помещении бывшей картинной галереи. Нет, кажется, мальчишки не те. Хотя разве я могла запомнить всех?

Тревожно вздохнув, пошла дальше.

Пожалуй, дойду до гимназии, решила…

На первый взгляд, со зданием всё было в порядке. Даже окна выглядели целыми. По крайней мере, со стороны улицы. У ступенек, перед входом, стоял автомобиль – очень редкое явление в Полянске. Ватага ребятишек облепила его со всех сторон, трогая, гладя, заглядывая под низ кузова и внутрь, где за рулем сидел шоффер и со снисходительной улыбкой поглядывал на ребятню.

Я, умерив свое любопытство, повернула, чтобы идти домой. И тут неожиданно нос к носу столкнулась с соседом Матвея – бывшим моряком. Кажется, его звали Прокофий.

– Здравствуйте! – поздоровалась.

Он, избежав формальностей, связанных с приветствиями, тут же стал выкладывать последние новости:

– У нас двух офицериков поселили. Прям в Матвея комнату. И еще Чалковых подвинули… А Матвея твоего уже дня четыре нет. Прятается где-то. Ну, это понятно. Вчерась шестерых расстреляли на территории кирпички (я поняла, что он имеет в виду кирпичный завод). Власть сменилася, новая метла выметает старое… Вот так-то. Так што не ходи пока туды. Кто их знает, что удумают.

– Спасибо, – объяснять ему, что я «туды» и не собиралась, не стала. – До свидания.

– И я лучша дома посижу. Живее буду, – себе или мне сообщил Прокофий и заковылял в сапогах с привязанными ко дну подошвами к двери гимназии.

Я повернула к дому.

Что же теперь получается? У большевиков я могла бы стать врагом революции и народа, потому что из «бывших». Сейчас меня тоже могут записать во враги, правда, уже не народа. Ведь я работала в рабоче-крестьянской школе учителем, учила людей читать слова «революция», «Ленин», «свобода». А если найдут в городской управе книгу, в которой наша с Матвеем запись о гражданской регистрации, точно врагом стану. Лучше мне, как и Прокофию, эти дни из дома не высовываться. Пусть все успокоится. А там видно будет.

Я торопливо зашагала по тротуару, свернула на соседнюю улицу и тут увидела то, от чего тревожно забилось сердце и засосало в желудке.

Вели людей под конвоем. Они шли по двое, и их было только четверо. Оборванные, грязные, с синяками и кровоподтеками на лицах. Босые и без верхней одежды! – а ведь на улице, хоть и последние дни марта, всё еще холодно! У того, который шел с краю, на грязном бинте, небрежно забинтованном на голове, (даже не бинте, а просто тряпке) темнели темно-бурые пятна.

Я испуганно прижалась к стене, пропуская мимо себя эту страшную процессию.

Вдруг среди них увидела Матвея. На его лице темнела засохшая кровью царапина. Обуви на ногах не было, рукав рубашки был оторван. Он хмурился, покусывал губы. Я замерла, сдерживая внутри пытавшийся вырваться крик.

Наши взгляды встретились. И мне показалось, что я вижу только его глаза. Все остальное исчезло. Я вижу его черные зрачки, они расширяются. А там, внутри зрачков, забор… И тела людей, сваленные в кучу. И запах смерти…

Мы смотрели друг на друга мгновение, не больше. Хотя показалось, что снова прошел перед моим сознанием от начала до конца тот поздний вечер, когда я вместе с тётой Тамарой и Гертрудой пыталась сбежать из города…

Матвей быстро отвел взгляд в сторону. Почему? Боялся подвести меня? Или ему было страшно увидеть в моих глазах радость от грядущей свободы от него, то, чего он совсем недавно боялся и о чем мне говорил?

Но мне этого мгновения – воспоминания о невинно убитых у каменной ограды бывшего Емельяновского купеческого дома – хватило.

Я почувствовала, как онемели и стали безвольными мои руки. Потом исчезла сила из ног. Закружилась голова, и я прислонилась к стене дома, боясь упасть на грязный тротуар.

Арестанты медленно прошли мимо, и в момент, когда туман стал заволакивать мир вокруг меня, я заметила их конвоира – им оказался Антон Кончаловский!

Он тоже меня увидел, и до меня донеслись его слова:

– Видишь, Сашенька, чем приходится заниматься. Людей не хватает!

Потом он закричал, повернувшись к арестованным.

– Эй, остановились!

Я попыталась выдавить улыбку и одновременно ногтями удержаться, цепляясь за стену, из последних сил стремясь преодолеть всё нараставшую слабость. Но потемнело в глазах…

Последнее, что я услышала, было восклицание Антона:

– Саша, что с тобой?

И все. Снова мелькнул забор в темноте, одинокий фонарь, лежавшая на земле Лайла в красивой кружевной юбке…

Затем наступила ночь, черная ночь…

Сознание ко мне возвращалось медленно. Как будто издалека, я услышала знакомые голоса:

– К сожалению, это уже с ней не в первый раз. Не знаю, что и подумать. Несколько дней назад она увидела расстрелянных и тоже упала в обморок, – звучал голос тети.

– Ой, деточка наша! – причитала Гертруда.

– Да, – протянул голос Антона, и я остро почувствовала, как ему тяжело сейчас. Как будто камень лежит на душе моего бывшего жениха.

«Неужели он так искренне за меня переживает?» – мой мозг с трудом сформулировал мысль.

Я с трудом открыла глаза – веки были тяжелыми и не хотели подниматься.

– Она очнулась! – радостно известила Гертруда.

Тут я увидела сразу три головы, склонившиеся надо мной. Так как круг моего зрения был еще узок, головы напоминали Змея Горыныча – всё, что дальше – шеи, туловища, – находились в тумане. Все три головы мне были хорошо знакомы. Поэтому я счастливо улыбнулась.

– Девочка моя, как ты себя чувствуешь? – спросила тетя.