— Кто тебе помог?

— Один папин друг из органов, — соврала я без зазрения совести. Мне больше ни с кем не хотелось делиться личным. И особенно — личными проблемами.

— И? Что ему будет… — почти без вопросительной интонации спросила подруга.

— В нашей стране? Ничего… В нашей стране можно только морду набить, но никто не станет пачкать руки… Это только я испачкалась. Так что чести и достоинства у меня больше нет. Вознаграждать нечего.

Еще бы сохранить достоинство, когда «Семен Семеныч» позвонит за вознаграждением. Но прошел час, за который я сожрала целый батон и всю банку варенья, а пугающий номер на моём телефоне так и не высветился. Пронесло? Да разве меня проносит…

Надо быть неотразимой, чтобы все отразить — и всех, хотя все враги сейчас сосредоточились в лице одного непрошенного союзника — Семена Валерьевича. Да, спасибо ему огромное за экстренную помощь, но я не думаю, что он достоин большей награды, чем шоколадка. И я купила ее. Точно такую же, какой была та, что испортила мне жизнь: финскую с апельсиновым вкусом. Но я не почувствую ее вкуса, даже если Сёма уломает меня разломить ее вместе с ним.

Рот заранее онемел, точно боялся испортить помаду — розоватую, едва приметную, потому наложенную в несколько слоев, как и макияж, оттого выполненный по всем правилам высокой моды: такую тонну косметики я на себя давно не переводила. Все для того, чтобы я не вздумала распускать нюни, что бы Семен мне ни сказал.

А что он сказал во время утреннего звонка? А вот что:

— Нам нужно поговорить.

— Тебе мало моего спасибо по телефону? — спросила я, успешно имитируя голосом спокойствие, которого в груди не было ни грамма: сердце гудело — бубубу, даже не останавливаясь для звука «м». «МММ» стянули губы, а глаза выдавали разные «мимими», но ничего этого не будет. Никогда. Это просто воспоминания, которые не имеют с сегодняшней ситуацией ничего общего. Безе давно встало поперек горла, и та прежняя дурочка, что жила во мне, задохнулась от лжи, в которой два года мариновал ее нынешний рыцарь.

— Нам надо поговорить лично.

Голос тихий, настойчивый и уверенный в успехе операции. Какой именно — по окучиванию прежней пассии? Что ему надо? Мы с ним разговоры разговаривали лишь на совещаниях или за кружкой рабочего чая, но никак не в постели, в которой мы никогда не ели, потому что боялись подавиться лежа. И быстро есть я не умела, а у Семена вечера были расписаны по часам. Иногда — по минутам. Сейчас я не хотела идти с ним даже в кофейню.

— Мы все друг другу сказали. Даже спасибо, — не унимался мой здравый смысл, а нездравый, женский, давал о себе знать мелкой дрожью. Если я откажусь, «Семен Семеныч» еще решит, что встреча с ним меня пугает. Нет, я ничего к нему больше не чувствую. Ничего — даже желания взять реванш. Впрочем, за что? Он не посылал меня. Это я сама ушла от него, а он как жил с другой женщиной, так и продолжает жить.

— Мне не нужно твое спасибо. Мне нужно поговорить с тобой. О твоем будущем, — говорил Семён тоном старшего товарища из советского фильма.

— Ты последний, с кем я могу говорить о своем будущем, — почти усмехнулась я.

Почти… Губы вдруг задрожали, веко задергалось, ресницы сжались. Да чтоб ты подавился чем-нибудь! Жаль, не куришь. Может, тогда карандашом? Или… Да, зажуй уже галстук, как некоторые… Нет, ты не нервничаешь. Тебе плевать — ты рыцарь, на коне, белом, еще и в белом пальто. Нет, польтЕ! Я злодея победил, я тебя освободил, а теперь краса-девица…

Ничего не будет!

Я распахнула глаза — нет, волшебного зеркала у меня нет, а обычное не врет. Кривое не оно, а моя рожа.

— Ну, твои желания здесь как бы не должны учитываться, — вылетело из телефона с громким смешком. — Ты до них еще не доросла, судя по последним событиям. И не только им. Так что жду на старом месте в старое обеденное время. Сегодня. Не опаздывай. У меня много работы накопилось из-за решения твоих неурядиц.

— Хорошо. Я приду.

Проанализировав данные мне инструкции, я поняла, что бояться нечего. И даже интересно, что за работу он собирается мне предложить? Не настолько ж он дурак, чтобы думать, что я вернусь в офис после Русланчикового жеста доброты? Да даже не будь этих позорных фотографий — вернуться под его начало, выдумав легенду про сорвавшуюся беременность и расстроившуюся свадьбу… Хотя тут, конечно, порнушные фотки мне на руку… Но, но… Семен ведь не дурак, чтобы предложить такое. Может, действительно в нем взыграли отеческие чувства и он решил наставить неразумное дитя на путь истинный. Еще и кафе выбрал напротив офиса. Но тут, конечно, дело в моем спокойствии…

Но где оно, это спокойствие? И мысли неспокойные, и дыхание, и вообще мне в утренний душ во второй раз сходить надо. Я вся мокрая после пяти минут разговора… После пяти минут секса я и то более сухая была… С ним…

Перед шкафом я стояла дольше, чем перед зеркалом, наводя марафет. Одежда к намалеванному образу не подходила никакая. Я выросла из всего морально. Мне бохо-стайл теперь только к лицу, я не подлец — не в пример некоторым. Женского рода у этого слова ведь нет? Ведь нет же?! Не будет — я буду улыбаться, поблагодарю и расстанусь с ним на положительной ноте: не дам Семену Валерьевичу ни одного повода меня упрекнуть. Ну, кроме отказа в работе. Я без него разберусь, что мне делать с профессиональной жизнью. И, тем более, с личной.

С аутфитом я тоже в конце концов разобралась: совместила платье полусолнце с коротким рукавом с довольно деловым пиджачком с рукавом в три четверти. Ни первое, ни второе Семен не видел: не успел увидеть. Платье было в желтенькие ромашки — малюсенькие, что не погадать, а теперь и не на кого гадать: этот гад точно не любит, а второй просто Гад с большой буквы, который любить умеет только в постели: в остальных местах — только пакостить.

Пиджак красный, сумочка черная — как раз размером с финскую шоколадку. Боже, я же неотразима. И достаточно умна, чтобы отразить любой его выпад. Но в самом начале, когда Семен только поднялся из-за столика, я — как принято в спортивном фехтовании — поклонилась ему, и на этом мое приветствие должно было закончиться, как и его рассматривание моих коленок, которые я поспешила спрятать под стол — непрозрачный.

На столе снова две чашки с кофе — только маленькие и без сливок, зато с хрустящим круассаном на соседней тарелочке. Это знак — знак, что второе расставание пройдет без сучка и без задоринки, только с хрустом французского рогалика.

— Рад тебя видеть, — произнес Сёма, чуть наклонившись вперед, точно и вправду пытался сократить между нами расстояние: то ли стал вдруг близорук, то ли хотел, чтобы я по достоинству оценила его щетину. Или это такая стильная бородка — уже мягкая, неколючая. Но я села, только совсем не для того, чтобы не проверять ее приветственным поцелуем, а потому что посчитала вдруг платье призывно-коротким. Таковым посчитали подол мои руки, которые чуть не потянули его вниз — от нервов. Но я ведь не нервничаю, не нервничаю…

— В реале ты намного лучше…

Чем на фотографиях, да? — кричало мое лицо. Семен усмехнулся: еще не разучился читать на моем высоком лбу мои невысокие мысли.

— Чем на видео. Тебе с макияжем намного лучше. Выглядишь взрослее.

Вот и доставили мне первую оплеуху. Ну да, согласна, повела себя по-детски, раз не озаботилась удалением фотографий до расставания с Русланом.

— Мне почти двадцать пять, — ответила я просто. Просто смотря ему в глаза. Далекие и близкие. А я не ошиблась в нем: рубашка голубая. Не переоделся для меня в белую. Много чести!

— Я помню, когда у тебя день рождения, — все не переходил к деловому разговору Семен.

— Пока не забыла… — я выложила на стол шоколадку и подтолкнула к чужой чашке. — Спасибо за помощь.

Его лицо не изменилось — он не узнал шоколад, не понял, что это знак. Мужчины не помнят таких мелочей.