— Мам, это «Мисс Сайгон» в действии.

Следующим вечером я отбивала ложкой весёлый такт по дачной чашке: вкус лимона с мятой стёр из памяти все месяцы разлуки с родителями. С каждым новым глотком я все больше и больше верила в то, что никуда не уезжала. И говорила о Джонатане, как об абсолютно постороннем человеке. А разве он не такой и есть?

— Его отцу повезло. Американский солдат женился на вьетнамке и вместе с сыном увёз в Штаты, а вот мать помыкалась в жизни. После ухода американских войск ее сдали в приют, с американским ребенком вьетнамки не могли найти нормальную работу, но девочку быстро усыновила другая вьетнамская семья, и родную мать она никогда не искала, но в шестнадцать без цента в кармане приехала в Штаты и выгребала сама на чёрной работе, пока случайно не встретила другого аля вьетнамского мальчика, и у них родился Джонатан. Но Джонатан взял и уехал во Вьетнам к своим неродным бабушке и дедушке. Прямо-таки роман, правда ведь?

Мама кивнула.

— И его мать не искала своего американского отца?

— Я спросила об этом Джонатана. Он сказал, что мать не хотела, чтобы тот подумал, что ей что-то от него нужно. И ещё боялась, что он может потребовать какой-то помощи от нее. Короче, тупик… Но это в любом случае счастливая история. И сын у них просто замечательный.

Наверное, я сказала это слишком задумчиво, что мать сразу заподозрила неладное. Пришлось увеличить градус откровенности. Но голоса я не повышала, хотя папа давно спал и очень крепко. Мамина утренняя радость от долгожданной встречи при этих моих словах сошла на нет.

— Ты это серьезно?

Вопрос вызвал во мне секундное замешательство.

— Он серьезно, а я ещё думаю.

Настолько серьезно, что позвонил мне с утра пожелать доброго утра, и мне пришлось минут десять рассказывать про мои планы на день, о загородном домишке, куда я еду, о погоде и просто молчать. Джонатан делал паузы, очень долгие, но мне пока нечего было в них вставить. И будет ли когда, пока все ещё под большим вопросом.

— Ксюша, так нельзя…

Маме можно было не развивать мысль. Я сама понимала, что поступаю не совсем честно и по отношению к Джонатану, и по отношению к собственной душе.

— Мне скоро четверть века стукнет, мама… — я не воскликнула, а тяжело вздохнула, почувствовав на плечах тяжесть сизифова камня; понять бы ещё, на какую гору толкать его. Пока, кажется, я бежала с горы и лишь чудом меня не раскатало этим самым камнем, как катком.

— И что? Что?! — повысила мама голос с безопасного шепота, который, впрочем, не перекрывал децибелы телевизора, под которые в выходные спокойно дрых отец.

Да даже заори тут какаду, папа бы не проснулся. Просто мне самой было неприятно услышать подобные нотки в мамином голосе. Не надо меня отчитывать, как девочку. И все же какая-то часть меня сжалась, соглашаясь с мамиными словами.

— Ты с Семёном вела себя, как дура, но ты его любила, и я молила бога, чтобы это не закончилось ребёнком. Я отпускала тебя за границу с тяжелым сердцем, хотя и не знала про Руслана. Отпускала, потому что очень боялась, что ты вернёшься к этому мерзавцу. Но сейчас-то куда тебя несёт? Ну сколько можно хвататься за первых встречных мужиков? Сама же видишь, какими мудаками они оказываются…

Я видела в чайном зеркале только своё отражение. Оно дрожало, как и мой голос, хотя я и убеждала себя, что абсолютно спокойна.

— Мам… — дальше шла пауза. Слова не особо подбирались. — Я ещё ничего не решила. Джонатана я знаю три месяца…

— Семена ты знала два года! — не унималась мама. — И это у черта на рогах, домой не прибежишь!

— Мам, я никуда бегать не собираюсь. Я взрослая, у меня есть деньги и я могу заработать ещё своими руками. Почему ты обо мне переживаешь, точно я желторотик шестнадцатилетний? Я получила реальный опыт. Во всем, не только в общении с противоположным полом. Не только!

Я уже тоже не могла говорить тихо. Мама встала, якобы унести чашки со стола, но я успела заметить, как она зажмурилась.

— Мам, ты чего? — поднялась я следом, но сделала в сторону кухни только один шаг.

Мама не оборачивалась. Даже воду включила, хотя рядом с раковиной стояла посудомоечная машина. В городской кухне места не было, но родители давно по полгода жили на даче и тут обустроились по-буржуйски. Мама работала удаленно, а папа с дачи на машине добирался в контору быстрее, чем с нашей конечной станции метро.

— Ты о нас с отцом совершенно не думаешь, — проговорила мама, не оборачиваясь, щедро намыливая чашку. — Одно дело, когда ты просто уехала на какое-то время, но не насовсем же! Да ещё к мужчине, которого не любишь. Как я должна себя чувствовать? И что скажет папа? Я и так не сказала ему ничего про твоего Руслана. Сама говори, что вы расстались.

Я вернулась за стол и уперлась в него локтями.

— Мам, ты мне условия ставишь?

— Какие условия, Ксюша?

Теперь мама обернулась, я уловила движение боковым зрением, но сама осталась неподвижна.

— Что я не могу принять решение относительно собственной жизни самостоятельно, — говорила я в пустой стол. — Думаешь, я не понимаю, что вы будете скучать и что я буду скучать, но это моя жизнь. И, может, Джонатан моя судьба? Почему я должна отметать его только потому, что он решил жить во Вьетнаме? Мам, нет больше границ. Переезд из страны в страну — это теперь

как из района в район перебраться, в одном городе люди годами не видятся!

— Жаль, что ты так думаешь. Спокойной ночи.

Она ушла, за километр обойдя стул, на котором я сидела. От утренних объятий не осталось и следа. Родительская любовь — это крепостное право, так, что ли?

Я тронула пальцем телефон: новое сообщение. Этот жабенок когда-нибудь угомонится? Я видел, что ты в сети. Ты в Питере? Нам надо встретиться! Да, да, с тремя восклицательными знаками. Спасибо, дал мне подсказку. Так и напишу: нет, я не в Питере. Где я? Тебя не касается. Хамлю? Да нет же, я сама воспитанность с маленькими гаденышами. Встретиться с тобой? Зачем? Мы же расстались. Не понял разве?

Звонок. Я ответила машинально, хотя обычно не отвечала на незнакомые номера.

— Ты зачем мне врешь? — услышала я голос Руслана.

Блин… Ну что я за идиотка?!

— И снова здравствуйте… — да именно так хотелось поздороваться с Русланом.

И именно с этой фразой, произнесенной не без доли иронии, я подошла к столику в Макдональдсе, выходящим окнами на Невский проспект. Так я нашла выход из своего затруднительного положения — как без обид покинуть дачу. Мама не знала, сколько денег у меня на счету и никогда не спрашивала про одолженную Руслану сумму, поэтому ей можно было лгать с чистой душой о том, что мы с ним все же решили обсудить, как он будет возвращать долг. Об этом я действительно решила поговорить. Ну честно, не обсуждать же с серьезной миной, как он, бедный, распереживался по поводу моего бегства…

Ему как бы некогда было нервничать. Он ждал меня на хате, пока не обнаружил исчезновение рюкзака. Тогда рванул в ресторан, где ему с улыбкой сообщили, что я где-то с Джонатаном. Просил ли об этом сам Джонатан, непонятно, но тот, кто выдал эту полуправду засранцу Руслану, реально спас мой отъезд в Сайгон. Уверена, Руслан дрых той ночью абсолютно спокойно, первоначально, конечно, обматерив меня, сучку, на чем свет стоит. Потом все же удивился, услышав по громкой связи, что меня просят незамедлительно пройти на посадку. Он был более чем уверен, что я схватилась за богатого паренька. Ну, каждый судит по себе. Он тоже поехал во Вьетнам с более-менее богатой девочкой…

Эту картинку нарисовало левое полушарие моего воспаленного мозга. Правое полушарие выдало портрет чудака в кубе, который подумал, что можно разыграть передо мной расстроенного влюбленного песика, и я снова стану его сучкой.

— Ты повела себя, как идиотка! — стонал бездарный альфонс по телефону. — Ты не понимаешь, что я за тебя переживал?