— Ха!.. Вот, смотри и учись! — белая лошадь Лирхэн встала на дыбы и наездница подстегнула ее в сторону единственного спуска под зловеще нависающим серым утесом.

— Стой! — окликнул партнершу Нар, и, прищурив глаза, вгляделся в горизонт — точнее попытался, ибо обзор полностью закрывал плотный сероватый туман. — Ничего не чуешь?

Лирхэн развернулась, повела лошадь к обрыву, но животное, яростно сопротивляясь, попятилось назад. Из пропасти, в которой должна была находиться Бухта Контрабандистов, не доносились привычные крики торгашей и ругань на всех языках Тамриэля, лишь жуткий завывающий ветер, плеск воды и позвякивание крепежных цепей.

— Рыбой пахнет, — Лирхэн скривила полуприкрытое накидкой лицо.

Любой высокий эльф из прибрежного района, тем более фестхолдец, сразу понял бы, что это значит, и Нар не был исключением.

Маормеры. Заостренные мачты с черными флагами морских эльфов едва проглядывались в тумане, призванном их нечестивым колдовством.

— Ну, твою мать… Недели в пути, третья украденная лошадь…

— Четвертая.

— Плевать! И все ради чего?!

— Эй, сухопутные выблядки! — раздался неестественно громкий хриплый голос из низины. — Вы часом не заблудились?

Парочка авантюристов быстро переглянулась, и помчала коней подальше от обрыва. Огромная волна ни с того, ни с сего ударила в скалу, и холодные брызги окатили то место, где они только что проехали. Лошади бесились и вместо обычного галопа неслись, подпрыгивая, и норовя сбросить наездников в любую минуту.

— Вот падлы! — выкрикнула Лирхэн, когда им чудом все же удалось отдалиться достаточно от берега.

Нар ласково погладил свою лошадь, потом сплюнул на землю и горестно покачал головой.

— Жизнь полна сюрпризов!

— И маормеров!

— Ну, было бы еще хуже, если бы они напали на корабль, уже вышедший из бухты… с нами на борту.

— Да ладно, умник?! А как мы теперь попадем в Фестхолд? Угон грифона не предлагать!

Нар почесал покрытый сероватой щетиной подбородок.

— До Клаудреста мы будем подниматься дольше, чем пешком идти по воде до Ауридона.

— Хороший план! Ты творишь свое заклинание и несешь меня на руках!

— Спасибо, мне одного раза хватило.

— Ублюдок!

— Я тоже тебя обожаю. Ну же… выкладывай, дорогая, я вижу, что у тебя есть запасной план.

Лирхэн приподняла верхнюю губу, обнажив белые мелкие зубы.

— Да… Да, скамп возьми, у меня есть план!.. Хотя нам придется вернуться немного на запад… а потом на север… Итак, мы едем в Карнвастен!

— Что, лезть в эту дыру? Нет!.. — Нар состроил трагическую гримасу. — Ли, ты же знаешь, как я ненавижу гроты… пещеры… и прочие земляные дыры!..

— Не будь ребенком! Там грот размером с главную площадь Алинора. Анклав морского подполья, куча старых надоедливых знакомых, гоблины, гниль, ягры и прочее дерьмо, но все лучше, чем светиться хоть в одном отделении Гильдии Магов, где каждый знает тебя по плакату «Найти и уничтожить»! Я права?

Нар нехотя кивнул. Да, в свое время он неслабо прокололся с оккультными практиками, включающими человеческие жертвоприношения. И той свободы, которую он мог себе позволить в Фестхолде, он никак не мог себе позволить в Клаудресте. Но одна мысль о протяженной системе темных, сырых, нависающих над головой пещер с подземными озерами, не отражающими неба, резкими поворотами и тупиками, кишащими мерзостью, вызывала у колдуна головокружение, тошноту и панический ужас. Как же он скучал по заросшему цветами, возвышающемуся среди ветвистых сиродиильских берез холму с величественной статуей Азуры, где он жил под открытым небом, встречая каждый рассвет в кругу верных последователей богини!.. Ну, или хотя бы по своей мансарде на втором этаже небольшого фестхолдского особняка, вовремя освободившегося от последних престарелых родственников.

— Карнвастен… — простонал Нар. — Я боялся, что ты это предложишь.

— Хватит ныть, поехали!

Авантюристам предстояла еще одна долгая дорога, однако, несмотря на все неудобства, полная надежд и лихой прыти. Каждые два часа Лирхэн проверяла и с любовью поглаживала свой тяжелый мешок с золотом — воплощение ее мечты, ее успеха, и что не менее важно, трогательной заботы Ньянаратена.

…

В Синерине все как всегда было настолько идеально, что иногда казалось, будто не было ничего вообще. Не о чем было говорить, нечего замечать. Аэнель ждал новостей, но их всё не было — неделю, две, месяц, и вот он уже обнаруживает себя в привычной колее… Защищённость и достаток. Безмятежность в изоляции. Мечты ветерана сбывались. Это отнимало волю к борьбе — бороться было не с кем и незачем. Последнее вызывало у Аэнеля сильнейший протест. Если он сдастся внутри себя и отдастся на волю судьбе, то завязнет в этом благоухающем болоте навеки. И когда Синера не станет, то он, как вещь, перейдёт в распоряжение наследника, которого выберет господин, и даже у слуг будет право выбирать себе новое место работы, а у него — не будет никакого выбора… Эта перспектива, сколь бы далёкой ни была, пугала его и омрачала каждый день, иному показавшийся бы раем.

Чтобы не начать делать глупости, как они с Феранви и договаривались, Аэнель старался занять себя с пользой и усердно учился всему, что ему могли предложить. Его энтузиазма учителя, однако, все так же не разделяли, и тогда он стал больше времени проводить с Защитниками, чтобы хоть немного изучить основы ведения боя, в том числе с помощью магии.

Надо сказать, что в чародействе дальше теории он так и не продвинулся. Почему-то он испытывал перед магией какой-то близкий к религиозному трепет, и не мог взять в толк, как можно вот так просто разбрасываться огненными шарами или с помощью силы разума вдруг стать полностью невидимым. В конце концов, он вынужден был признать, что его руки не предназначены для того, чтобы проводить потоки энергии, а разум — чтобы достигать концентрации достаточной для превращения эфемерного в реальное. «Не всем же быть магами», — сказала на это Феранви, но у неё-то самой таких проблем не было…

Однако были у Аэнеля и свои таланты — его быстроте, гибкости и ловкости иные Защитники могли бы позавидовать. На самом деле, будь они такими же ловкими, как он, гарнизону не понадобились бы целители. Он не только использовал все тренировочные снаряды Защитников не по назначению — но и само здание гильдии, поместные стены, деревья — любые крупные объекты он превращал в свои снаряды для тренировки акробатики. Когда он забрался на крышу гарнизонной башни, Феранви даже не стала его ругать. Но когда он спрыгнул оттуда, совершив переворот в воздухе, и по-кошачьи приземлился, не издав ни звука, сердце у генеральши ушло в пятки. Колени у него потом ещё неделю ныли, но он никому об этом, конечно, не сказал. Кроме того, юноша показывал чудеса уворота от тренировочных копий, а в беге на короткие дистанции однажды победил Тамила, после чего тот долго ещё театрально страдал от унижения и шутил об отставке по причине утраты собственного достоинства. Лилати наблюдал за этим с тихой завистью и восторгом. О таких успехах он не мог даже мечтать… Похоже, все, чем он мог довольствоваться — это оставаться мальчиком на побегушках у гвардии благородных рыцарей, слушать издёвки и изредка добиваться внимания Аэнеля, которого он, как ни старался, ничем не мог впечатлить, и который отдалялся от него все больше с каждым днем. Ариана же намеренно избегала общения с Аэнелем, и каждый вечер встречала любимого сводного брата у дорожного поста, чтобы вместе с ним поскорее пойти домой. Но даже она не воспринимала Лилати всерьёз, а он прятал обиду за ложной гордостью и вымышленными достижениями. Ариана лишь качала головой, и сколько бы она ни пыталась отговорить его от унизительных попыток добиться повышения и бросить гильдию, сделать этого так и не удалось.

Когда любимые приёмы были выучены до автоматизма, каждая книжка в поместье прочитана по нескольку раз, а новостей, как назло, становилось все меньше (хотя, казалось бы, куда уж меньше чем ничего?), дни вновь превратились в рутину. Аэнель боялся того, что уже научился сживаться с этим чувством. Чем меньше он мог изменить, чем меньше он мог влиять на свою жизнь, тем сильнее становились бесконтрольные эмоции. Из-за переменчивого настроения и привычки деловито вмешиваться в любые самые незначительные дела, его прозвали «алинорской невестой», и его это дико раздражало. Все окружающие считали его вечную занятость чем-то «забавным», бессмысленной блажью господского любимчика, и каждый норовил погладить по голове, как избалованное, но любимое дитя. Он уже почти молился о том, чтобы найти повод для конфликта, но никто не смел перейти грань, за которой их можно было бы в чём-то обвинить. Только Лилати здесь стремился к чему-то большему, но лишь на словах. Лилати стал самым большим разочарованием Аэнеля, но у него язык не поворачивался сказать это старому другу в лицо.