Дверь была закрыта. Он успел запаниковать, но потом понял, что у него по определению должен быть ключ. Он открыл дверь и увидел Пру.

Захлопнул дверь и прислонился к ней изнутри, опираясь на копье.

– Я же говорил, что вернусь.

Пруденция, которая была так же надменна, как он сам, молчала. Только через несколько вдохов она произнесла:

– Тебе следует это знать. Твоя мать мертва.

Разумеется, она мертва.

Проклятие лишилось силы.

Она тут же явилась и завладела всеми его мыслями.

Ударила его тыльной стороной ладони. Завопила: «Ты идиот?»

Обхватила его теплыми руками.

Перегнулась через тело Пруденции.

Его рука на ручке двери, ее голова рядом с головой сэра Анри.

Его первое заклинание в ее покоях – он поглотил муху и почувствовал, что завладел духом этого крошечного существа.

Ее голос в тот день, когда… когда…

Он собрался. Больше ему ничего не оставалось.

– Что с Амицией и королевой? – спросил он.

– Тикондага пала, – ответила Пруденция, – ты разве не чувствуешь?

Он чувствовал. Позволив себе подумать об этом, он все ощутил. Камни древнего замка, накрепко связанного с его душой, сейчас вздрагивали от огня и ненависти. Только борьба с проклятьем могла ненадолго скрыть этот ужас.

Впервые в жизни Габриэль бежал из эфира, потому что там было страшнее, чем в реальности.

Нелл всунула копье в руки капитана, и он немедленно взмахнул им. Она еле успела отпрыгнуть в сторону – на правой ноге у нее навсегда остался шрам.

Королева снова закричала и сказала очень ясно:

– Мой ребенок.

Том оттолкнул Тоби с дороги и выхватил меч.

– Во имя Тары! – заорал он. – Давайте его сюда, чем бы оно ни было.

Но он не мог войти в эфир, и ему пришлось со стороны смотреть на битву, которую вел капитан. Копье сверкало, как молния, и красно-синий огонь освещал всю комнату.

Погасли свечи. Потом очаг.

– Господи Иисусе, – сказал кто-то.

Нелл стояла рядом с лордом Корси, который раз за разом повторял «Pater noster».

Наступила абсолютная тьма, звук тоже пропал, и Нелл слышала только биение собственного сердца, ощущала пол под ногами и край очага под рукой. Страх походил на тяжелый мокрый кусок войлока, который душил ее. Она не могла дышать, не могла вздохнуть, ничего не видела и не слышала…

А потом завопил младенец.

Бланш, возившаяся с королевой, не замечала ни ужаса, ни тьмы. Руки она держала между ног королевы и, нащупав головку, сделала то, что ей раз пятьдесят говорила мать: просунула руку чуть дальше и осторожно потянула.

Вытащила ребенка наружу и шлепнула.

В это мгновение проклятье рухнуло.

Светлее не стало, потому что свечи, факелы и очаг погасли. Но тьма изменилась, и вернулся звук.

Нелл пошарила по ремню в поисках огнива.

Бланш держала ребенка и вытирала его одной из лучших рубашек Тома. Она не рискнула идти по темной комнате, поэтому просто села на пол вместе с новорожденным.

Другая женщина – живая святая – произнесла:

– Fiat Lux.

Свеча вспыхнула. Стало светло, как днем.

– Слава Господу, – сказал шериф, стоявший на коленях. Он поднялся и подошел к кровати. Спросил озабоченно:

– Ваша милость. Говорят, что женщина в родах не может лгать. Чье это дитя?

Дезидерата застонала, но все же открыла глаза:

– Моего мужа, короля, и никого иного.

Шериф снова рухнул на колени.

Нелл зажгла остальные свечи, и другие люди тоже опустились на колени.

Сэр Габриэль плакал. Никто из присутствующих никогда такого не видел, а Изюминка, которой было что рассказать об этом, находилась в двухстах лигах отсюда.

Он протянул копье прямо к младенцу. Бланш не успела даже подумать ни о чем, когда копье перерезало пуповину.

– Боже, храни короля, – сказал сэр Габриэль и встал на колени.

На мгновение все застыли. Королева лежала на постели, Бланш отдала ей младенца и тоже преклонила колени, Амиция стояла у плеча королевы, и лицо ее излучало свет, и все рыцари, оруженосцы и пажи обнажили головы и опустились на колени в амбаре весенней ночью.

Там был Плохиш Том, никогда раньше ни перед кем не встававший на колени, и Нелл со слезами на глазах, и сэр Майкл, широко скалящийся, и сэр Гэвин с таким видом, как будто его ударили, и два парня, которые сторожили амбар, и сэр Бертран, тихий, как всегда, и сэр Данвед, затихший на мгновение, и Калли, и Рикар Ланторн, и Злой Кот – все коленопреклоненные, и Фрэнсис Эткорт, и Крис Фольяк, и лорд Корси, и шериф, и Тоби, и Жан, и еще дюжина людей стояли на коленях на грязных камнях, в свете свечей.

– Боже, храни короля, – повторили все.

Потом Амиция запела «Те Deum», как у себя в Ордене, поначалу тихо. Но Рикар Ирксбейн знал этот гимн, и лорд Корси, и Габриэль, и они запели тоже, и другие голоса подхватили, пока не запел весь амбар.

Гэвин подошел к брату, не дождавшись последнего «аминь».

– Что такое? – спросил он. – Что случилось?

Габриэлю хватило сил выйти в сопровождении брата. Оказавшись в доильном сарае, он схватил Гэвина за плечи.

– Что такое? – повторил Гэвин. – Ты как будто лучшего друга потерял… это же неправда? Ребенок жив…

В глазах Габриэля стояли слезы, которых он не скрывал.

– Господи, ты меня пугаешь. В чем дело? – настаивал Гэвин.

Габриэль вдруг рухнул, как марионетка с перерезанными нитками, и задрожал.

– Нет, – тихо сказал он и заплакал.

Это зрелище показалось Гэвину страшнее встречи с хейстенохом или ви- верной. Ему хотелось убежать в темноту, и он сказал себе, что брата лучше оставить одного. Но потом он подумал, что ему еще долго придется заглаживать вину за то, что был плохим братом, и наконец заставил себя подойти к Габриэлю – примерно так же он заставлял себя бросаться в схватку. Это было нелегко.

Габриэль обнял брата.

– Они все мертвы, – четко проговорил он и снова разрыдался.

Наконец, разозлившись, Габриэль вывернулся из объятий:

– Черт возьми, как меня все это достало!

– Быть человеком? – спросил Гэвин. – Кто мертв-то?

– Матушка. Отец. Тикондага. Все мертвы. – Он едва не завыл. Потом опять заплакал.

Гэвин непонимающе посмотрел на него:

– Прости, что уточняю, но ты уверен?

– Я уверен. – Он помолчал. – Господи…

Он больше не мог говорить, просто открывал и закрывал рот.

Гэвин поморщился. У него никак не получалось поверить. Их мать была стихией, а стихии не умирают.

– Я их убил, – шептал Габриэль, – черт возьми… я… все сделал неправильно.

Гэвин испугался, что брат говорит правду, но сам как будто отгородился от этого ужаса. Просто решительно отмел в сторону мысли о том, что родители и братья мертвы.

– Как, ради всего святого, ты мог их убить?

Слезы в глазах Габриэля зловеще мерцали во тьме. Глаза были красными.

– Гордыня. Шип сильнее… сильнее, чем думала мать, и сильнее, чем думал я.

Он помолчал, вздохнул и снова всхлипнул.

– Это разве твоя вина? – спросил Гэвин. – Даже для тебя такая самоуверенность слишком, братик.

Габриэль не улыбнулся, ничего такого, но что-то в его глазах сказало Гэвину, что он попал в цель.

– Откуда тебе знать, что они мертвы? – разумно спросил Гэвин.

Габриэль закашлялся и вытер нос шерстяным рукавом гамбезона. Прочистил горло.

– Нравится мне это или нет, но я всегда мог сказать, чем занимается матушка… в какой-то мере. Если она не пряталась. – Он хихикнул, вспомнив что-то, и сел на скамеечку, которой пользовались доярки. – Черт, я все испортил. – Он уронил голову в ладони.

Гэвин начал понимать, что его родители действительно мертвы. Он волновался за брата и хотел помочь ему – человеку, почти – или вовсе никогда – не нуждавшемуся в помощи. Но мир вокруг начал расплываться…

– И отец тоже?