– Когда-то, Ваш батюшка говорил, что Вы будете такой же ослепительно красивой, когда вырастете и посетите свой первый бал, – голос, прозвучавший в дверях, отвлек ее от созерцания. Николь повернулась и радостно заулыбалась.

Полли, немного постаревшая и располневшая, но с неизменной доброй улыбкой на розовощеком лице, стояла, сложив руки под нарядным передником.

– Милая, Полли! – воскликнула Николь, прямо со статуэткой тут же оказавшись в знакомых объятиях. – Я так рада тебя видеть!

– Наша радость, все равно, сильнее! – Полли, освободив, одну руку, толкнула вторую створку двери, и изумленному взгляду Николь предстали радостные лица горничных. – Вы даже не представляете себе, госпожа, как мы молились, чтобы когда-нибудь Вы, все-таки, вернулись в этот, забытый счастьем дом.

– Как хорошо, что Вы меня дождались! Я так боялась, что за время моего отсутствия все обитатели дома разбегутся!

– Что вы, мисс! – приложив ладони к груди, воскликнула Аманда, пухленькая дочь Полли, служившая горничной. – Ваш покойный батюшка, пусть ангелы качают его на своих крыльях, определил нам такое жалование, что только тронувшись умом можно уйти.

– Внизу вас еще ждут Брайтон и О`Мэлли, они, конечно же, не осмелились зайти, – незаметно дернув разговорчивую дочь за юбку, вмешалась кухарка, – Ну и, конечно, Лоркин, да вы его уже видели, когда приехали. Он же никак не может оставить свой пост, – Полли смешно задрала нос, изображая их пожилого дворецкого.

В коридоре за их спинами появилась Тесс, все еще держа поднос с остывшим чаем.

– Леди Астлей отказалась от чая, – недовольным тоном, какой только могла позволить себе прислуга, заявила она.

– Ничего, мы сейчас пойдем пить чай все вместе на кухню, – предложила Николь, – уверена, что у Полли, как всегда припасено что-нибудь вкусненькое.

Наступившая тишина стерла улыбку с лица девушки. Вся прислуга смотрела на нее настороженно.

– Вы что, действительно собираетесь спуститься в помещение для прислуги? – наконец недоверчиво промямлила Аманда.

– Конечно, как я делала это раньше, – сначала растерялась Николь, но потом, поняв в чем дело, задорно улыбнулась. – А кто мне может запретить? Я ведь хозяйка!

Подхватив под руки ту, которая попалась ей первой, она вытолкала всю компанию в коридор. Она возвратилась домой, и будет вести себя, как дома. В конце концов, она теперь взрослая и может сама себе это позволить. Позже, все еще сидя в кухне, за большим столом, она почти все время молчала и только с наслаждением смотрела на собравшихся слуг, впитывала в себя каждую из рассказанных ими историй, до слез смеялась над их шутками. Только несколько раз за вечер ее мысли возвращались к матери. В отношении нее слуги были немногословны, все как один, и только опускали глаза, отвечая на вопросы.

Сейчас она сидела в своей комнате одна, как и мать там у себя. После их встречи, днем, мать не разговаривала ни с кем, только один раз вызвала Тесс, велев принести ужин и приготовить ванну. Внутренне порываясь пойти к ней и попробовать начать разговор сначала, Николь, все-таки, осталась на месте. Ей было так хорошо, казалось, так хорошо ей не было с самого дня похорон папы, и сегодня она разрешила себе эту слабость.

На следующий день, она постучалась к матери утром. Леди Ингрид не спустилась к завтраку. Ради того, чтобы провести хотя бы утреннее чаепитие вместе и смягчить вчерашнюю грозу, Николь не пошла завтракать снова на кухню, хотя очень хотелось. Ей очень неуютно было сидеть в большой столовой, одной за огромным столом, а посадить слуг, пусть даже они и были ее лучшими друзьями, было бы верхом презрения к привычкам леди Астлей. Но, все было напрасно, мать не пришла.

– Мама, можно войти? – Николь постучала и, не дождавшись приглашения, собралась с духом и отворила дверь сама.

В комнате никого не было. Николь, зная точно от Тесс, что баронесса не спускалась, огляделась. Дверь на балкон была открыта. Леди сидела в небольшом плетеном кресле.

– Дышите свежим воздухом? – мать чуть заметно вздрогнула, когда Николь обратилась к ней. – Доброе утро.

– Должна тебе сказать, Николь, что если ты будешь позволять себе проводить все время на кухне с прислугой, ты вскоре станешь такой же, как все они, – не ответив на приветствие, сухо констатировала мать.

Николь обошла ее кресло и, встав перед ней у балюстрады, посмотрела на нее сверху вниз. Сегодня мать выглядела совсем по-другому. Конечно, стереть с лица следы прошедших лет было невозможно, но в элегантном платье, с собранными в прическу волосами, она не вызывала той щемящей жалости, которую почувствовала вчера Николь.

– Мама, что с вами? – Николь попробовала пробить стену необъяснимой отчужденности. – Неужели вам нечего спросить у меня после пяти лет разлуки? Нечего рассказать о том, как вы жили все это время?

– Спрашивать мне тебя не о чем! О твоем побеге в более безопасное место мне известно все, что я желаю знать! Рассказать как я жила? Изволь, – Ингрид, иронично прищурив глаза, посмотрела на дочь. – Я гнила в этой дыре, лишенная общества и денег. Ведь если собственная дочь отвернулась от меня, что говорить о других людишках? Каждое мое утро начиналось с того, что я проклинала день, когда вышла замуж за твоего отца, что встретила этого ублюдка Хокстоуна, что оказалась там, в Уотерфорде, в такой неподходящий момент, и что твой отец не пристрелил его тем утром. Он даже на это оказался не способен! И каждый мой вечер заканчивался тем же!

Николь в ужасе отпрянула – столько злобы выплеснулось на нее вместе с этой тирадой. Конечно, все эти годы она, наряду с обидой на мать, чувствовала вину за то, что выбрала отъезд во Францию, как наиболее удобный для себя выход. Может ей стоило остаться и попробовать наладить отношения с ней сразу. Но тогда она не справилась с этим грузом, ей было всего шестнадцать. Конечно же, Николь, старательно стирая из памяти события той злосчастной ночи, осознавала, что не могла тогда и не может сейчас с уверенностью сказать, что именно мать спровоцировала маркиза на ту отвратительную сцену, свидетелем которой она стала в доме герцога, и которая так подробно была отображена в обвинительном письме, доставленном в Розберри позже. Она просто подсознательно чувствовала вину матери. Тут Николь подозрительно уставилась на притихшую на время мать.

– Подождите, мама… Что значит, вы встретили этого, – Николь сознательно пропустила нелестное выражение матери о происхождении маркиза, – Хокстоуна? Насколько я помню, я оказалась в ту ночь в имении герцога случайно, по собственной глупости. Судя по тому, что я сейчас слышала, сплетни о том, что вы увлекались Хокстоуном, правда? – Николь отлично осознавала, что стала на опасный путь, но почему-то именно в этот момент ей решительно захотелось наконец узнать истину.

– Да что ты себе позволяешь, девчонка?! Думаешь, если твой безумный папаша наделил тебя такими полномочиями, ты можешь хамить мне?! – резко вскочив, Ингрид замахнулась, но Николь, спокойно отступив, дерзко подняла подбородок.

– Больше вы меня никогда не ударите! – буря непокорности, подстегнутая постоянными оскорблениями в адрес отца, осознанием того, что мать почти призналась в увлечении другим человеком, уже раскручивала у нее внутри губительный вихрь. – Не знаю, к счастью, или, к сожалению, но я уже не та девочка, которой вы умело помыкали. И как я, по вашему мнению, должна чувствовать себя, понимая, что по крайней мере часть того письма из-за которого не стало отца было правдой?!

– Твоего отца не стало из-за того, что маркиз Лимерик нанес ему неслыханное оскорбление! О какой правде ты говоришь? Хокстоун пытался изнасиловать меня, там, в Уотерфорде, и когда ему это не удалось, он прислал это гнусное письмо, порочащее меня.

Перед взором Николь стали всплывать картины той ночи. Может, мать действительно ни в чем не виновата? Может, все, увиденное ею, просто плод ее воспаленного воображения? Она была явно не в себе в тот день. Все эти сплетни, подслушанные в саду, позорное выступление на приеме Мэдлоу, и свора шакалов, вполне могли довести ее до нервного срыва. А Хокстоун? Ведь это именно он своими надменными взглядами вынудил ее тогда взбунтоваться прямо посреди выступления. Девушка, устало потупившись, оперлась на парапет. Нет, в ее поведении маркиз не виноват, она уже сотни раз доказывала себе это в размышлениях. Просто его взгляд, по какой-то непонятной ей причине, подстегнул ее сделать то, чего она тогда на самом деле хотела. И, без сомнения, не маркиз писал это письмо.