Но что же тогда? Как она может своему страху сказать «успокойся»? Энни не представляла. Она сжимала кулачки, топала ногами, стараясь взять себя в руки, пыталась сменить страх на гнев, вспоминая тот бал и эльфов, – но все тщетно, чем больше она ненавидела их, тем больше боялась. Она пыталась и просто напролом пройти этот сгустившийся воздух – но ее отбрасывало назад. Она вспоминала родителей – но мысли о них только усиливали страх, ведь она боялась, что не сможет никогда их увидеть, боялась, что сейчас они ищут ее и волнуются… И со всем было так же: она боялась, что ее скоро убьют, что она не сможет больше ничего сделать хорошего, ничего больше увидеть, хотя только-только обрела зрение.

И вот за ее спиной послышались грохочущая поступь: Энни обернулась и увидела, что это ее нагнал страж, которого она усыпила, но потом пожалела и не убила. Из его раскрытой пасти капала кровавая слюна. Глаза горели так, что было ясно: он хотел не только убить девочку на месте, но потом еще растерзать и съесть.

Энни затрясло так, что она не могла сдвинуться с места, вообще не могла шевельнуться по своей воле. А расстояние между ней и чудовищем все сокращалось…

И тут на плечо ей вскочил кто-то очень маленький: Энни поняла, что это мышь.

«Вспомни его музыку, Энни! – пропищала она на ушко девочке. – Вспомни Музыканта!»

И Энни, казалось, совсем лишенная воли и сил, вспомнила эту музыку. Как она была чудесна даже так, всего лишь в воспоминании! Какую надежду она вселяла даже сейчас! И девочка, представив умирающего Музыканта, вспомнила и его улыбку – и наконец ее поняла. Его потухающий взгляд будто говорил: не бойся! Ничего не бойся! Что с тобой может сделать все зло этого мира, если ты слышала и уже знаешь такое?

И Энни непроизвольно улыбнулась в ответ. Да, теперь она ничего не боялась. Она могла бы даже умереть здесь, потому что была счастлива – но она хотела сбежать из королевства эльфов, она хотела свободы, она хотела домой.

Энни развернулась спиной к чудовищу, которое уже прыгало на нее, и рванула прочь сквозь коридор страха – воздух уже не толкал ее обратно, а, наоборот, нес вперед. Плечо девочки опустело – мышь спрыгнула сразу же, как дала совет – а сама Энни понеслась с такой скоростью, с которой никогда еще не бежала в своей жизни. Даже когда ее катали на лошади – было медленнее!

Когда чудовище закончило прыжок, оно успело схватить башмачок Энни и вцепиться острыми зубами в пятку, даже откусив кусочек мяса. Ногу девочки пронзила боль, но она побежала только еще быстрее. Все оставалось позади.

Тьма окружила ее – факелы, которыми были увешаны стены, кончались перед входом в коридор страха – но впереди мерцал тусклый свет из маленькой бреши в стене, той, что могла стать выходом. А потом свет становился все ярче и ярче, и хотя она слышала уже за собой не только сопение стража, но и топот сотни пар ног, а еще и громогласный повелительный крик королевы – девочка не боялась. Выход приближался.

А потом Энни вырвалась через пролом в стене, оставив позади страшную страну эльфов – и очнулась в мокрой от росы траве, под ярким летним солнцем, у холмов – где, как издревле известно, волшебный народ эльфов скрывается от внимания людей.

Одну девочку звали Дженни, и у нее не было ни сестер, ни братьев, только отец и мачеха. Отец весь день работал на фабрике, а мачеха заставляла свою падчерицу много трудиться по дому, кричала на нее и била, если у той что-то не ладилось.

И вот в один день у Дженни все как будто валилось из рук, а мачеха так сердилась, что, как казалось девочке, готова ее убить.

Вот Дженни уронила глиняный горшок на пол – и мачеха на нее закричала: «Ах ты растяпа этакая, маленькая крыска, да что б у тебя руки и ноги превратились в лапы!» Дженни охнула: и правда, руки у нее превратились в маленькие черные лапки с коготками, и ножки тоже… Она не смогла устоять и тут же опустилась на пол. Как же ей теперь сварить кашу, если до стола теперь даже не дотянуться?

А мачеха слышит из соседней комнаты, что Дженни замешкалась и перестала трудиться, и кричит ей:

– Да что ты там, заснула? А ну быстрей за работу!

И Дженни неуклюже схватила горшок – он не треснул при падении, слава богу – обеими передними лапками и попыталась встать на задних. На самую малость она привстала, но тут же потеряла равновесие – как уж тут поставишь горшок на стол, да еще насыплешь туда крупу! Да и крупу на пол не стащишь: не дотянешься… Дженни хотела уже сказать о своем несчастье мачехе, и что не может так, да очень уж ее боялась.

«Может, она ведьма?» – подумала Дженни. И девочка горько расплакалась, а когда стала вытирать быстро бегущие слезки – еще и случайно поцарапала себе лицо коготками. Ох увидит ее мачеха сейчас – что же будет! Но та не выходила из своей комнаты и только кричала на весь дом:

– Ах ты там плачешь, замарашка! Вместо того, чтобы делом заняться! Да пусть у тебя лицо превратится в мордочку енота!

Дженни охнула и пролепетала: «Какая же я бедная!» – а вместо этого получился тонкий писк. Она потрогала лицо лапками – там и правда была пушистая остроносая мордочка!

И она заплакала еще пуще, и черно-серая шерстка стала намокать от слез. Какая же она некрасивая сейчас, наверное! Ее же никто не полюбит теперь, а отец не узнает и прогонит! Она ведь даже не сможет сказать ему, что это она, его дочь! Теперь Дженни стала просто маленьким уродливым зверьком в человеческом платьице.

«Я такими лапками не смогу держать даже метлу, и теперь уж ни с какой работой не справлюсь, – горевала она. – И кашу не смогу есть, я же все время буду ронять ложку… наверное, я умру с голоду».

«А мальчишки, – задумалась она потом. – Как буду с ними теперь играть? Они просто прогонят меня или вообще захотят забить камнями…»

И тут уже вошла мачеха с большой кочергой в руках.

– Ну, теперь-то я могу тебя убить, а вечером сварю суп, поедим с твоим отцом! – сказала она.

Дженни на какое-то мгновение замерла, но поняла: надо бежать. И припустила к выходу, только так неуклюже, что задела ножку стола: с него полетели яйца и разбились у ног мачехи. Дженни проскользнула мимо нее, а та, развернувшись, не удержалась и упала. «Чтобы и хвост енотий вырос у тебя, паршивая негодяйка!» – крикнула она вдогонку Дженни. И девочка на бегу стала чувствовать, как у нее вырастает хвост, пушистый и толстенький, как у любого енота.

Дженни выбежала на улицу, скользя на своих неуверенных тонких лапках. Один господин пнул ее, потому что она попала ему под ноги – она отлетела к каменной стенке какого-то дома и почувствовала сильную боль. Как страшно! Где же ей теперь жить и что есть?

Осторожно уже, очень осторожно она пошла мимо ног людей, которые прогуливались или спешили, в грязных рабочих ботинках и изысканных туфлях, между женских юбок и мужских брюк. Старалась прижиматься к стенам и вздрагивала, когда ее задевал хотя бы краешек чьей-то одежды. Дрожала она и от холода поздней осени, он проникал сквозь шкурку и платье – которое, по правде говоря, было больше похоже на лохмотья.

Может, отец все же узнает ее, поймет, что это его заколдованная дочь? «Я смогу его убедить, что это я, – решила Дженни. – Сделаю что-нибудь человеческое, ну… ну что-нибудь, он должен меня узнать». Но он работал далеко, и Дженни не знала дороги к его фабрике, ведь никогда там не была. Спросить у прохожих она не могла, а ждать у дома было делом опасным: там ее наверняка искала мачеха. «Может, сходить к булочнику, с которым дружит папа? – подумала тогда она. – Нет, он и раньше меня не узнавал и всегда путал имя, что уж теперь-то».

Через несколько кварталов на Дженни напала собака, исхудавшая и голодная злая дворняга, и девочка долго спасалась бегством по узким улочкам, пока, наконец, не юркнула в щель в одной из стен. «Надо же, – подумала она. – Никогда не знала, что умею так быстро бегать!» Только вот лапки болели, а кое-где она их стерла в кровь о камни мостовой. Она почувствовала себя очень, очень уставшей.