Прошла еще одна мучительная минута, и еще, и еще, пока девочка наконец не закричала радостно: «Вот она!». Музыкант подошел и, легонько отстранив от стены Энни, попробовал нажать в этом месте на стену. Камешек немного поддался, отделившись от остальной гладкой поверхности стены, и ушел внутрь. Торопясь, Музыкант толкнул его: камешек упал по ту сторону стены – и так вынул еще несколько камней крупнее, чтобы можно было протиснуться через получившуюся щель. Он полез первым, захватив с собой фонарь, и потом помог девочке. Энни услышала громкий звук – то ли стон, то ли вздох – который издал Музыкант.

– Вот оно, – сказал Музыкант. – Жалко, что ты его не видишь. Оно так прекрасно: весь корпус – из стекла, все педальки, все молоточки… каждая деталь из стекла, как я и задумал когда-то. Оно переливается огнем, который отражает от нашего фонаря… И как оно звучит, какую музыку можно извлекать из его души!

Энни слышала, как Музыкант подошел к своему инструменту, а потом раздался легкий звон – видимо, он поднял крышку над клавишами – и затем полились легкие, воздушные звуки величественной красоты, не связанные, впрочем, в мелодию. Энни могла поклясться, что ничего красивее не слышала – как она и сказала.

– Спасибо, – сказал Музыкант. – Спасибо, что помогли мне, юная леди, иначе бы мне было несдобровать. Надеюсь, мы когда-нибудь увидимся, а пока я должен идти. Но мне надо еще спросить: я могу что-то сделать для вас?

– Да, – ответила девочка и смутилась. – Только лучше зовите меня Энни и… Возьмите меня с собой в страну эльфов.

– Но это опасно, – сказал Музыкант.

– Я знаю. Но мне в детстве, когда я болела, сказала знахарка: я могу прозреть только тогда, когда услышу в волшебной стране прекрасную музыку. А я так давно хочу снова увидеть этот мир. Пожалуйста, возьмите меня с собой и позвольте послушать то, что вы сыграете сегодня ночью.

– Это очень опасно, – всплеснул руками Музыкант. – Но что поделать, я ваш должник. А значит – слушайте меня сейчас внимательно, Энни. Страна эльфов находится далеко, но у меня в руке волшебная трость – стоит мне постучать ею об пол, как мы с вами и стеклянным пианино окажемся там, на балу. В зале ведите себя тихо, иначе вас сразу заметят – а людей там очень не любят. Еще хуже, если вас увидит королева эльфов: она поймет, что я опять связался с людьми и уж точно убьет нас обоих. Понятно? Поэтому спрячьтесь за пианино – если повернетесь лицом к стене, то вас никто не заметит, ваше темное платьице сольется с черной стеной, у которой я хочу поставить пианино. Ну а там, когда все разойдутся, я вас вызволю и помогу выбраться домой. Хорошо?

– Хорошо, – ответила девочка, а сама ругала себя за то, что решилась на такое опасное приключение.

– Попробуйте совсем не шевелиться, когда будете сидеть, – добавил Музыкант. – Оно прозрачное, и ваши движения всем будут видны. И ничего не говорите! А то вас точно услышат. И тогда будет очень, очень плохо.

Энни только кивнула.

– Ну, тогда готовьтесь к волшебству, – сказал Музыкант и, подведя ее поближе к пианино, обхватил рукой. А потом три раза громко постучал тростью о пол.

В голове у Энни все очень быстро закружилось, смешав мысли, чувства и воспоминания в совершеннейший беспорядок – а потом все прояснилось, только в сознание ее ворвалось кошмарное количество голосов и прочих звуков. Казалось, что она на время даже оглохла: еще бы, за одно мгновение из тихого подвала в такое людное место! («Людное ли? – подумала Энни. – Как лучше сказать… эльфное место?»).

Но было не до шуток, это она понимала. Она чувствовала, как Музыкант загородил ее своим высоким телом, и поняла, куда он ее подталкивает. Энни пролезла в щель между пианино и стеной, стараясь не повредить чудесный музыкальный инструмент.

И правда – сколько тут было голосов, как тут было шумно! Энни никогда еще не слышала такого шума, такой давящей на слух разноголосицы. Почти во всех голосах, которые она смогла выделить из общего гама, слышались злость и надменность, и Энни это пугало. Она услышала разговор про то, как лучше варить младенцев – в какой посуде и с какими приправами, и как лучше подавать к столу, и спор про то, какими заклятьями лучше всего навлекать засуху и неурожай. Энни что было сил подавляла в себе дрожь и понимала, что ей будет сложно просидеть так всю ночь. Ей уже сейчас казалось, что все взгляды впиваются в нее… «Что же будет, когда он заиграет?» – подумала она.

Единственное, что спасало ее от отчаяния – предвкушение того, что предсказание сбудется, и она прозреет. Какой мир откроется ей тогда! Сколько всего она сможет теперь сделать!

Но вот раздался громкий и властный голос королевы эльфов. Энни сразу поняла, что это заговорила она. «Всем занять свои места! Кавалеры в левую часть залы, дамы – в правую. Оркестр играет вальс. Кавалеры приглашают дам!». Заиграли скрипки, а потом духовые, и Энни поняла, что сочинение Музыканта заиграет еще нескоро. Она собралась ждать…

Как всегда в ожидании, время тянулось долго. Объявляли один танец, затем другой, и под топот ног вокруг – впрочем, легкий, ведь эльфы хоть и ростом с человека, но совсем не такие тяжелые – она перестала дрожать и просто ждала. Как будто что-то в ней оцепенело, отмерло на время. Она сама удивилась этому спокойствию.

Прошел, может быть, час или два («Родители уж хватились меня, это точно», – думала Энни), когда королева эльфов решила все-таки обратиться к сочинению Музыканта. Наверное, так было специально задумано – чтобы и танцующие, и оркестр смогли отдохнуть.

«А теперь нам сыграет одну из лучших своих пьес, – начала объявлять королева эльфов, снова возвысив свой голос так, что он раздался по всей зале, – знаменитый Человек-лягушка, талантливейший из всех уродцев!».

И Музыкант, не вставая для поклонов в ответ на такое объявление, сразу начал играть. Все мгновенно стихло: по зале разлилась нежнейшая музыка, столь восхитительная, что, казалось, никакой слух не был бы совершенен для ее восприятия – разве что безгрешный, разве что ангельский. Мелодия повествовала о чем-то, но Энни не могла ухватить сюжет: здесь сплетались как будто тысячи линий и тысячи мыслей, они развивались все более страстно и с каждой минутой обретали все больший накал, сотни каких-то важных вопросов и еще больше – ответов на них; Энни не могла понять и малейшей доли того, что творилось вокруг нее и входило в ее ушко – но то, что она понимала, было прекрасно. Может, здесь была и история любви, но не только: любовь, которую так выражала музыка, могла быть только размером со вселенную. Может, здесь описывалась жизнь – но если так, то жизнь всего мира.

А Энни жила в самом сердце этой музыки: стеклянные молоточки били о стеклянные струны прямо над ее затылком, и она вся трепетала внутри, ощутив себя бабочкой на ладонях кого-то великого и милостивого.

Энни поверила уже, что собравшийся здесь народ не сможет быть прежним после такой игры Музыканта: ну разве можно было оставаться злыми и сеять ужас, неся в воспоминаниях такую красоту? Девочка поверила теперь, что все будет хорошо: даже если произойдет что-то ужасное, глаза ее будут раскрыты, и она поняла, что божественный порядок есть, и все всегда на своих местах, надо только увидеть это.

Но вот величественные пассажи прекратили звучать под пальцами Музыканта, уступив звукам более тихим и спокойным – казалось, что конец сочинения близок, и музыка вот-вот умолкнет. Накал стихал, скоро уже собираясь уйти в тишину, оставив слушателей в спокойной отрешенности – и с пустотой, не сразу еще готовой наполниться обычным ходом жизни.

И тут Энни обрела зрение. Сидя лицом к стене, она не смогла увидеть почти ничего: только свет, упавший на ее сложенные у живота руки, выхватил из темноты область нежной белой кожи. Но что это было для Энни! Бедняга, она не смогла сдержаться и выполнить наказ Музыканта, и громко вскрикнула: «Как это здорово!»

Очарование музыки спало, как и новообретенное счастье: она развернулась лицом к зале и ужаснулась тому, что увидела. На нее были направлены сотни пар злых глаз – отнюдь не ставших добрее, как о том мечтала Энни – и они видели, видели ее, дитя из ненавистной им породы! А что страшнее всего – ее видела королева эльфов, прекрасная золотоволосая женщина с короной на голове и тяжелым скипетром в руке. Дышала она тяжело – как дышат преисполненные ненавистью люди – и губы сжались, превратившись почти в ниточку. Глаза, взгляд которых был направлен на Энни, горели страшным огнем.