После развода он долгое время жил с мамой, и поэтому старался побыстрее пустить корни в ее квартире. Перевез свою искусственную дубленку и ящик с инструментами. Банку нитролака и парочку трусов. По-хозяйски расхаживал с чашкой кофе и постоянно курил на балконе. И ни разу не предложил оплачивать квартиру хотя бы пополам. Но когда увидел в Катиной сумке новую упаковку с колготками, фыркнул:

– Кать, может, хватит покупать сотую пару, когда у нас стройка на носу?

И тогда она его прогнала. Второй раз прогонять было легче и даже немного весело. Влад нехотя вернул ключи, запихнул в пакет дубленку и высказал напоследок все: и как с ней возился, и как подклеивал плинтуса и исправлял просевшие двери, а она с жиру бесится. Подумаешь, принцесса…

…На тарелке лежали лунные пряники. Большие, с выпуклым орнаментом, привезенные из Китая. Она их рассматривала очень внимательно и вспоминала свою юношескую иллюзию о том, что стоит хоть разочек откусить это лакомство, как жизнь развернется на сто восемьдесят градусов и пойдет совсем иначе, по более праздничному сценарию.

Только Катя все время забывала, что свой сценарий пишет сама, а лунные пряники – всего лишь его волшебный и очень вкусный завиток.

– Вы знаете, что общего между снегом и солнцем? – спросила Милена у незнакомого мужчины, трогая тонкими пальцами остывшее стекло.

За ним был синий лес, словно коктейль Blue Velvet, синее сапфировое небо и синий скрипучий фонарь. Мужчина казался равнодушным и немного бледным. Немного пожилым и уставшим. На безымянном пальце – свежая царапина. Простуженный нос. Свитер с растянутым горлом и петлями – одна выше другой. Глаза с желтоватыми белками. Или, возможно, его лицо так оттенял синюшный закат?

Он ответил… Нехотя, словно не ей:

– Нет ничего общего. Солнце – единственная звезда, основной источник энергии. Вокруг него скачут карликовые земли, большие миры и космическая пыль. Снег – это осадки, мелкие осколки льда. Вы, девушка, ничего не путаете?

Милена заправила волосы за уши, а потом, не поворачиваясь от стеклянной кальки, за которой пласт снега уже напоминал иранский ковер, объяснила:

– У них один общий дом – небо. В нем живут планеты-гиганты, двойные звезды, квазары и снежинки в затвердевших облаках. И то и другое высоко. И то и другое может быть низко. Очень низко, под самой полимерной подошвой башмаков. Вы же подставляете солнцу лицо, когда загораете, и топчетесь по солнечным зайчикам, когда делаете уборку в квартире? И выходите с непокрытой головой под легкую метель? А все формирует небо. Но ни на снег, ни на солнце я долго не могу смотреть. Болят глаза.

Мужчина поднял веки. Он не уловил сути сказанного. Просто заслушался музыкой слов.

– Девушка, вы так одухотворенно говорите, что мне даже захотелось вспомнить Есенина.

И прочел, глядя в теплую щель приоткрытой двери:

Ах, метель такая, просто чёрт возьми!

Забивает крышу белыми гвоздьми.

Только мне не страшно, и в моей судьбе

Непутёвым сердцем я прибит к тебе.

Прочел и еще больше осунулся.

Они наблюдали мерцающую зиму с цокольного этажа санатория «Сольва» и ждали своей консультации по минеральным водам. Женщине было почти пятьдесят. Ему – шестьдесят два. На ней красный горнолыжный костюм и легкая куртка. Чистое лицо и огромные светящиеся глаза. В его глазах не было ничего: ни света, ни красок, ни тьмы. Она посмотрела в уголок его сердца и увидела там утрату. Утрату очень близкого человека.

– Первый раз здесь?

Милена резко отошла от окна, и запахло виноградными духами. Глеба обдало ароматом Изабеллы – самой любимой ягоды из детства, на которой всегда был инеевый эффект. Он даже не предполагал, что когда-то сможет есть ее в любое время года, не дожидаясь сентября. Только уже без той радости и ощущения чуда. И того вязкого пасленового вкуса.

– Да. А вы?

– А я здесь состарился.

– Тогда вы знаете все о Медвежьем урочище?

– Как сказать… Устаревший бугельный подъемник. Постоянно работают снежные пушки, не всегда успевающие превращать капли воды в снег. Плавный, пологий спуск, укатанный ретрактами, и на нем практически невозможно травмироваться.

– А что там есть веселого?

– Разве что ромовый пунш.

– Тогда я приглашаю вас сегодня вечером на ночную освещенную трассу пить пунш.

Она была женщиной, рожденной в семнадцатый лунный день. В день самых сильных женских энергий. И путешествуя, с помощью реинкарнации определила, что в прошлой жизни была гейшей, поэтому в нынешнюю перенесла много своих давних привычек. Ходила в сандалиях, украшенных бисером, не носила бюстгальтеров и с ног до головы обтирала себя коктейлями масел. А еще делала маски из зелени петрушки для зоны декольте. Баловала свое тело болгарской розой, купалась голышом в заброшенных гаванях, разрисовывала шкатулки, освоив технику декупажа, и делала кукол-мотанок в специально отведенные для этого лунные дни. А еще она умела наслаждаться всеми проявлениями жизни. Восхищалась эвкалиптовым морем, теплым пенным молоком, банановой веткой и птицами, взлетающими против ветра.

Милена жила в Крыму в деревне Красной, в которой до сих пор сохранился помещичий дом графа Чеботарева, построенный в стиле крымского рококо. Из-под зеленых куполов просвечивалась его трухлявая крыша, обильно усыпанная мхом, особенно в северной части, и стены с каждым годом все больше врастали в землю, как ноготь во внутренний край ногтевого ложа. Недалеко простиралось Сакское озеро с целебными грязями и Сасык-Сиваш – самое большое пересоленное, что в переводе с татарского означало «гнилое болото». Мила еще в детстве, выслеживая розовых фламинго, нашла там бусину из скифского ожерелья и с тех пор с ней не расставалась. Только меняла время от времени протирающиеся кожаные шнурки.

У нее был маленький уютный дом, доставшийся по наследству от бабушки, со швейной машинкой под смешным деревянным колпаком, со старинной керамикой и ставнями. И это был целый ритуал – вовремя открывать и закрывать ставни.

– Только приближается северо-восточный ветер – сразу закрывай ставни. Сохранишь в доме тепло и не дашь сильному воздуху сорвать их с петель. А еще не держи их открытыми в дождь – град может побить стекла. В самый солнцепек они служат для сохранения прохлады и защищают сочность тканевых штор.

В подобные минуты нравоучений Милена всегда цитировала Гумилева:

Сонно дрогнул камыш,

Пролетела летучая мышь,

Рыба плеснулась в омуте…

…И направились к дому те,

У кого есть дом

С голубыми ставнями,

С креслами давними

И круглым чайным столом.

Поначалу она послушно запирала ставни на защелку, но в темноте ее распирала тоска. Туда не могло просочиться жидкое, словно желтый вермут, солнце, и не мог пробежаться грубыми башмаками местный ветер-фен, высушивающий за несколько дней землю до твердости рождественского пряника. Не попадал туман и снег, рожденный на Северном полюсе. И ставни постоянно были настежь… И душа была настежь, и сердце не запиралось никогда.

Она всегда радовалась жизни. Даже когда осталась одна. Даже когда неделями во дворе серело от дождей. Она была счастлива просто жить и смотреть, как меняются ее дети, вырастая из историй знаменитого сказочника Дании. Как учатся любить тех, кого, кажется, любить невозможно, и прощать тех, кого немыслимо простить. И никогда особо не было денег, но она считала, что главное – это не дорогие наряды, а красивая обувь и длинные ухоженные волосы. Поэтому носила модные босоножки, а волосы красила иранской хной с добавлением желтка, меда и коньяка. В результате они стали тяжелыми, и их вес не могла выдержать ни одна заколка. Глеб потом не раз заставал ее бегающей во время сушки под порывами ветра, и часто сравнивал ее волосы с гривой дикой лошади, живущей в Лесах Духов.