Только Катя очень хотела быть женой. Честно гладила его рубашки 54-го размера, напоминающие парашюты, и аккуратно развешивала их в шкафу. Научилась готовить любимый суп харчо и голубцы. Вязала носки и ползала с тряпкой, вытирая пыль с плинтусов. А он продолжал раздражаться по любому поводу. Даже, когда из кухни в комнату просачивался сытный запах еды, демонстративно затыкал полотенцем щели в просевшей двери. Сердился, если переключала канал, потому что только он в своей квартире мог диктовать, что смотреть по телевизору, и приходил в тихое бешенство, если в доме появлялся кофе другого, непривычного сорта, или она отвечала на звонки по домашнему телефону.

– Никто не должен знать о твоем присутствии, пока у нас еще ничего не решено.

Но хуже всего было в постели. Он ненавидел целоваться и не целовал ее даже в губы.

– Что ты от меня хочешь? Эти телячьи нежности меня раздражают. Есть дела поинтереснее.

А она верила, что так и надо…

Стас выбирал позу, в которой минимально соприкасались тела, потому что чужая кожа натирала ему живот, и все боялся, что у него в постели случится инсульт, как у соседа из второго подъезда. Поэтому постоянно останавливался и прислушивался, не закралась ли головная боль, а когда действительно появилась еле уловимая пульсация – тут же вызвал неотложку. Докторша, с перекошенным от зевания ртом, измерила давление, послушала сердце и дала ему анальгин.

Он жутко разбрасывал вещи, стриг ногти и складывал их горкой на стеклянном столе, купленном в JYSK, и все время что-то искал в своих широченных, приплюснутых стопах, напоминающих медвежьи лапы. Он очень гордился этим столом, и каждому, заходившему в дом, обязательно на него указывал, подчеркивая, что купил именно в JYSK. Когда болел, запрещал с ним по нескольку дней разговаривать и при этом не снимал с головы полотенце, повязанное на манер чалмы. В такие моменты от него пахло потом, лекарствами и еще чем-то похожим на запах гнилой капусты.

А потом все закончилось. Как неожиданно заканчивается лето… Их «семья» треснула по швам, и Катя окончательно убедилась, что любви в их доме никогда не было. Они только присматривались к ней издали, щурясь близорукими глазами.

Девушка возвращалась из магазина с тяжелыми сумками. Пока на выходные съездила к родителям, в доме закончилось все – от спичек до картошки. Он, кряхтя, вышел ее встречать. В новых джинсах и бейсболке. Дежурно поцеловал в щеку и пристроился идти рядом.

– Ты что, не поможешь мне? – спросила, задыхаясь от возмущения.

Стасик многозначительно улыбнулся, нехотя взял один пакет и стал поучительно рассказывать, поднимая вверх указательный палец.

– Когда-то, в молодости, я увидел впечатляющую картину. Из универмага «Украина» вышли трое. Две узбечки в национальных халатах, навьюченные коврами, как ишаки, и узбек с легким саквояжем. Они пыхтели, пытались вытереть пот, который скапливался у них под носом, и лезли со всем этим багажом в трамвай. Это выглядело смешно и нелепо. А узбек шел налегке и даже не оборачивался. И тогда меня осенило. Вот как надо! Вот самая что ни на есть правильная позиция! Раз ты все это накупила, значит сама и неси. Ты же о чем-то думала своими куриными мозгами…

У Кати в голове послышался хруст, словно сломалась жизненно важная извилина. На землю капнула точка невозврата, как тяжелая капля с перемерзшего виноградника. И она ясно поняла, что не знает, как жить дальше, но уже окончательно не может, как сейчас. А ведь так долго надеялась, что нашла то, что целенаправленно искала еще там, в душном студенческом сентябре. Там, где медленно остывал музей украинской одежды, бился лбом снег в не заклеенные на зиму окна, и лезла из земли стручковая фасоль на преподавательских огородах…

И тогда она ушла. Ушла, возбужденная собственной смелостью. А он остался сидеть в своем кресле, не прекращая ковыряться в ступнях и искренне недоумевая, что ей было не так.

Некоторое время жизни не было… Только работа с издерганными нервами, командировки с поездами, в которых невозможно есть и спать, многочасовые тренинги, страховые договора и должность начальника отдела.

Появилась новая машина брусничного цвета «черри-кукушка» и квартира, хоть и съемная, но зато в тихом центре. И она почти забыла о своей китайской мечте. Только один раз в разгаре изможденного ноября попыталась их испечь для настроения. Но ее остановила цена на светлую патоку, бренди и рисовую муку.

А потом наступил самый ужасный день в ее жизни, и сразу же появился он.

После обеда на оживленном перекрестке в двадцать третий лунный день в нее врезался дядечка на жигулях. Одет он был очень странно: в шерстяной свитер на молнии, пахнущий собачьей шерстью, спортивные штаны и парадные остроносые туфли. Не мигнув, больно ударил «кукушку» в бок, и левая дверца чуть не сломала ей ребра. Катя провалилась в какую-то яму, заполненную компостом, и только раздражалась от назойливого:

– Девушка, с вами все в порядке? Девушка, вы можете дышать?

Вопросы задавал прохожий, ждущий свой зеленый свет. Он не смог спокойно закончить намеченный с утра маршрут и остался с ней. Сперва убедился, что она там жива, потом сел в «скорую» и придерживал ее болтающуюся, как мяч, голову, а когда узнал, что у нее сотрясение мозга средней тяжести, направился прямиком к ней домой.

Катя плохо соображала и не могла вспомнить его имя. Он терпеливо его повторял, оглядываясь по сторонам в поисках холодного полотенца, а потом остался на ночь и несколько раз бегал за тазиком, когда ее тошнило. Утром ушел, стеснительно чмокнув в щеку, а Катя продолжала лежать, щупая себя на кровати и страдая от жажды.

Вечером Влад вернулся. Раскрасневшийся, пахнущий дымом и аммиаком. Принес с собой рубанок, стамески и жирный балык. Как оказалось, балык был припасен для себя, а для нее он доставал йогурты, занявшие всю верхнюю полку в холодильнике. А когда они закончились, купил сметану и кефир, и она пила их с ореховым вареньем. Кате запретили напрягать глаза, читать и смотреть телевизор, и Влад читал ей вслух, смешно расставляя ударения и практически не видя запятых.

В какой-то момент, когда он помог ей вымыть волосы и сварил зеленый борщ, заправив его салом с зеленым луком, она поверила в их будущую любовь и стала ждать с работы, прислушиваясь к потугам лифта. А потом через две недели, когда был отменен постельный режим, они все равно в этой постели оказались, и началась жизнь, местами опять похожая на семейную.

Влад оказался хорошим столяром, умеющим любую доску превратить в табурет. Он делал на заказ книжные полки, тумбы под телевизор и стеллажи. За неделю исправил в ее квартире все, что было сломано за много предыдущих лет. И поначалу ее умиляло, что молоток он носит за резинкой спортивных штанов с оттопыренными коленками, а разговаривает, не вынимая гвозди изо рта.

На Новый год она подарила ему две фирменные рубашки. Он – кулон из серебра. Кулон оказался настолько тонким, что в первый же день сплюснулся в бесформенный шарик, и Влад тогда назидательно подчеркнул, что она совершенно не умеет носить дорогие вещи.

Он выдавал ей деньги на хозяйство и тут же отбирал половину на закупку стройматериала. А когда она доверительно рассказала о своей мечте побывать в Китае на празднике и откушать пряников, он на следующий же день купил ей два килограмма «Столичных» с белой неравномерной глазурью, и подчеркнул:

– Чем тебе не Китай, и чем не лунные пряники? Мы не можем себе позволить такую дорогую поездку, потому что с осени начнем строить дом, и я уже приглядел участок. Поэтому затягиваем пояса потуже, и, думаю, лет через десять сможем путешествовать.

Катя сделала слишком большой глоток воздуха и закашлялась:

– Влад, я хочу жить сейчас, сегодня, а не через десять лет.

Он посмотрел на нее с жалостью и закрылся в ванной на полчаса.