Выбор пал на 472-й стрелковый полк под командованием Семёна Петровича Березина. Тронулись под прикрытием загустевшего лилового сумеречья. Продвигаясь большей частью маршем вдоль фронта к городу, наполовину захваченному немцами, бойцы видели жуткие следы варварства гитлеровцев. Твою мать!.. Впечатление было такое, будто из устрашающих непроглядных глубин мироздания, вырвался кровожадный, карающий Дух. Упал с огненного неба, как огромный крылатый грифон на обречённый город, впился железными когтями. И, расклевав его на куски, раздробил в нём кости, выхватил из него кишки, вырвал глаза и растерзал когтистыми лапами ещё недавно, трепетавшую, живую плоть.

Бог мой!..Всюду, куда ни глянь, были оставлены его чешуйчатые отпечатки, глубокие ребристые следы, – рваные рытвины. Штабы полков и бригад, тыловые-инженерные службы, управления разведки и связи, полевые кухни и нужники, арсенальные и дровяные склады, армейские палатки, посты и заставы – решительно всё было перемешано, разворочено и яростно втоптано в густую, талую грязь, по которой, чавкая сапогами в обмотках дорог, проходил плотной мрачной колонной полк Березина, проходила и рота Танкаева. Кое-кто из солдат на ходу воровато крестился, пришпорено проходил, не оглядываясь, запекая на обветренных губах мамкину молитву. И после долго берегли угрюмое молчание, пробираясь по узким бурым от крови прогалинам, спеша уйти от гнетущих воспоминаний увиденного. Да куда там!.. «От хрена уши…» И справа, и слева, и впереди, – картины всё были те же…

Что ж…в прифронтовой полосе – свои клейма, свои чеканы: в Графской, Кочетовке, Давыдовке и Масловке каждый второй дом был разрушен; тут и там огромные ямищи в виде воронок, искорёженные подбитые танки, пушки, перевёрнутые повозки и санитарные фуры; уткнувшиеся радиаторами в землю автомашины, завалившиеся набок обугленные бронетранспортёры. По корявым обочинам большаков – пшеничные поля, взрытые-перепаханные осколками мин и снарядов. Тут от века засеивалась пшеница крупноколосая, овёс с тяжёлыми осистыми кистями крупных зёрен.

– Ах, ты холера…Порода сучья!.. – сокрушались и скрежетали зубами солдаты, с детства знавшие плуг и тяжёлую судьбу хлебороба. – Тутось сеять бы подобру, а потом косить богатые хлеба…А кому? Кому, мать их еть!..

– Да-а…Война, брат, не мать родна…

– Сволочи! Даве, на повороте, видал дом? Зверьё голимое. Даже детёв грудных не жалкуют. Веришь? Зубами рвать их готов…га-дов… – пулемётчик Сысоев, состоявший из желваков и очугуневших скул, в бессильной яри сжал побелевшие костяные кулаки. Ядрёно и зло сыпанул матом.

– Погодь, земеля! Успеешь ишо зубы об ихни ремни да пряжки, каски да фляжки до самых десён стереть. Эх, ма-а!..Чую, браточки, приготовил нам фриц биточки по-воронежски…Чую, кровёй харкать-срать будем.

– Семянников! Клюв закрой! – огненный взгляд ротного Танкаева обжёг рядового. – Что ты «чуешь»…Об этом, ты, своей бабе под одеялом, после войны расскажешь…если доживёшь. – Р-рота! Подтя-ни-ись! Взводные, дер-ржать стр-рой!

Рыскавшая впереди разведка донесла: «Впереди город…»

Колонна на ходу перестраивалась, удлинялась, свивалась в плотный железистый жгут. Батальоны шли ходко, без огней, без алых угольков самокруток. Разговоров тоже не было слышно, – только хруст талого наста, ритмичное чавканье солдатских сапог да временами приглушённый звяк столкнувшихся котелков.

Комполка Березин, верхом на саврасом коне, ровной упругой ступью задавал темп движения. Напрасно не загонял пехоту, берёг силы для трудного перехода, старался учитывать каждую мелочь. Его окружали отборные, испытанные, колыхавшие ручными пулемётами и автоматами бойцы, готовые в любой момент дать встречный бой, укрыть телами своего командира.

…Теперь, издали всем хорошо был виден раскинувшийся на холмах Воронеж, подсвеченный всполохами и зарницами взрывов. Ночной город гудел, рычал, скрежетал, лязгал хрустел – будто дьявольский с искрящейся смоляной шкурой пёс, свирепо грыз огромный не поддающийся его клыкам бычий мосол. Раже и гулко ухали на периферии угрюмых развалин тяжёлые бомбы, прокатывая по цоколям и фундаментам раскатистые волны звука. От этих глубинных сотрясений начинали дрожать и качаться косматые пожары в районах нефтехранилищ и железнодорожных складов. На тёмном чугуне туч колыхались багровые, тусклые отсветы. Через гнетущие, грозовые паузы, часто надрывным огнём, принимались бить пушки тяжёлых самоходок и артиллерии, посылая вдоль ущелий улиц огненные вихри, обрушивая обугленные эркеры, стены и этажи кирпичных руин, некогда бывших домов. Тут и там на разные голоса лихорадили пулемёты, искрамсывая дымный саван ночи ядовито-малиновыми и оранжевыми трассерами, гаснувшие в липкой, сыристой мгле. Мелкими хаотичными, непредсказуемыми «тресками», рубиновыми очередями обнаруживали свои огневые гнёзда автоматчики. Либо чья-то группа разведки, рыскающая по тылам противника, напоролась в развалинах на засаду и теперь, яростно огрызаясь, теряя бойцов, пробивалась обратно, к своим рубежам.

Были отчётливо видны фабричные и заводские трубы. Казалось, они застыли в оцепенении, в ожидании своей участи – замерли, не дымили. В пульсирующем воздухе – неприрывный гул мощных моторов. И над всей линией фронта то и дело вспыхивали яркие «люстры» ракет, зависали «цепочки» и «свечи»; глаза резали бритвой тысячи колючих трассирующих пуль, подобно хищным крылатым гарпиям, жадно ищущих своих жертв.

* * *

472-й стрелковый полк следовал форсированным маршем к месту боя – Шилово с задачей – с места перед рекой Воронеж развернуться, захватить господствующую высоту 178,0, перерезать дорогу из Острогожска в Воронеж. По этой дороге противник непрерывно стягивал свои силы в город.

Давая боевое задание 472-му стрелковому полку, одному из лучших полков дивизии, захватить важный рубеж врага, комдив прекрасно понимал: это отчаянно сложная задача – с ходу вступить в бой с численно превосходящими силами противника. Однако он учитывал, что полк заслуженно является одним из самых боеспособных и возглавляет его бывалый командир, храбро воевавший с белофиннами, Герой Советского Союза, полковник Семён Петрович Березин.

Магомеду очень нравилось, как он говорил. Точь в точь, как говорили на годекане мужественные, почитаемые люди, – у него в Ураде, – медленно, негромко, но чётко и ясно. И все знали, как и там, в далёком аварском ауле, так и здесь на фронте, что за таким человеком…За его «неспешностью», «негромкостью», на деле стоит: железная воля, непререкаемая твёрдость, сила духа воина и готовность во что бы то ни стало выполнить поставленную перед его полком задачу. А посему, было не удивительно, что все его распоряжения и приказы выполнялись немедленно; «пулей», как шутили между собой офицеры.

* * *

«Возьми в пример себе героя!» – этот негласный девиз Магомед Танкаев выбрал для себя ещё в юности. Такими героями для него всегда были и оставались: легендарный земляк Хочбар, родиной коего была гордая, ни от кого независимая Гидатлинская долина. И великий имам Шамиль, его героический наиб и отчаянный храбрец Хаджи-Мурат…И его, Магомеда, прославленный дед Гобзало, конечно, почитаемый отец Танка, давший ему жизнь…И вот теперь, таким героем являлся полковник Березин. В котором соединились все те качества воина, какие страстно хотел выковать в себе сам Магомед Танкаев.

Пройдут годы…и о трёхзвёздном генерале, блестящем полководце – Магомеде Танкаевиче Танкаеве, член-корреспондент Российской академии наук, брат великого поэта Дагестана Расула Гамзатова, Гаджи Гамзатов пронзительно напишет: «В нём была гармония благородства, достоинства, чести и мудрости. Кавказец доблестной чеканки! <…>

Да, это была натура удивительно цельная и сильная, влиятельная и притягательная. Человек долга и принципа, он был первоклассный профессионал, в высшей степени компетентный, ответственный, требовательный. Вместе с тем ему были присущи такие высочайшие человеческие и гражданские качества, как мужество и стойкость, правдивость и отзывчивость, развитое чувство дружбы и чувство Родины – качества, благодаря которым личность делалась обаятельной, авторитет – непререкаемым».