* * *

Весь путь до реки Магомед не мог освободиться от тлеющего жара в груди. Нет, это был не страх, что-то иное…но причину сего нервного зуда. Он хорошо знал.

Всё умел, ко всему был готов капитан Танкаев. Не раз он поднимал в атаку своих ребят, не раз его настигали колючие пульсирующие очереди вражеского свинца, от которого спасали: природная ловкость, волчье чутьё и сокровенная молитва. Но вот беда…Так уж случилось, – плавать он не умел. Исстари известно: три сокровища есть у Дагестана: горы, море и всё остальное. В безбрежные воды великого Каспия, как в зеркало, смотрится Дагестан.

Древние легенды вещают: что на месте моря некогда была унылая голая пустыня. Потом ей вдруг открылось величие могучих орлиных гор и…от потрясения и радости, пустыня расплеснулась у их скалистого подножия своей лазурной синевой.

…Говорят. Что и горы Дагестана были некогда дерущимися драконами. Но вот, однажды в пылу очередной битвы, узрели они прекрасное море! И замерли на веки от удивления, от дивной красоты…окаменели.

Да…всё так. Слышал с детства эти легенды и Магомед. Но Гиидатлинская долина, высокогорный аул Урада, где он родился, слишком далеки от Каспия. Уф Алла! Даже с самых высоких гор, что окружают селение, не увидеть моря. Три перевала, более двухсот вёрст отделяют Ураду от Каспия. Та же, малая речушка, что гремит по гальке, средь валунов, пересекая долину – слишком мелка летом, чтоб в ней плавать. Конечно, есть в Дагестане крупные, мощные реки: Аварское Койсу, Кара-койсу, Андийское койсу, Сулак, но и до них путь не близок – ноги сотрёшь в кровь. Но главное: жизнь горца сурова, трудна и с раннего детства занята тяжёлым трудом. Суровая жизнь выработала суровые обычаи и нравы. Горцы никогда не баловали своих сыновей.

Отец Магомеда, – Танка – был большим тружеником, человеком свободным и независимым, достойным примером для своих детей и соседей. Несмотря на свой рост, силу и крутой характер, он никого не обижал, но и никому не позволял обижать своих близких.

« Настоящий мужчина – сам должен решать свои проблемы», – поучал своих сыновей Танка.

Хай. хай…Ко времени отрочества трёх сыновей у Танка был свой прекрасный дом, имелись и хутора, где он круглый год содержал скот. Летом он часто находился на альпийских пастбищах с сыновьями, а весной и осенью им всем приходилось, как и другим горцам, заниматься земледелием – пахотой, посевами, молотьбой, уходом за фруктовыми деревьями и скотом. Словом, не было времени у Магомеда, поехать на море, на большую воду, учиться плавать, в отличие от тех мальчишек, той предвоенной поры, что жили по-соседству от моря. Горных озёр или больших, полноводных рек.

…Обо всём этом думал – вспоминал Магомед Танкаевич, следуя в голове своей роты, и казнил себя. Переживал, что так и не научился плавать. Но. Отнюдь, не только этим был полон капитан…Искры памяти трепетно высвечивали дорогие лица родных, самых близких людей: маму, сестёр, братьев…Но особенно, в эти напряжённые, спрессованные мгновения, почему-то перед глазами стоял глава семьи. Отец очень любил их всех. Магомед хорошо помнил, как он. Положив однажды тяжёлую, мозолистую ладонь на его голову, сказал прилюдно, собравшимся в кунацкой гостям:

– Верю…Из него выкуется настоящий джигит. Из него будет Человек.

Потом, с суровой внимчивостью посмотрев сыну в глаза, строго сказал отцовское, горское, вечное:

– Ответь мне только одно: помнишь ли ты, из какого ты рода?

Юноша зарделся скулами, с удивлением посмотрел на родителя.

– Конечно, помню!

– Заклинаю тебя! Помни и никогда не забывай об этом, сын, – погрозил ему пальцем старый Танка. – Ай-е! Верю, что ты не станешь посмешищем для народа. Всегда и везде, свято береги доброе имя своей семьи, своего тухума, своих предков, – уже спокойно прибавил он.

– Я – мужчина, урадинец, отец. У меня папаха на голове, кинжал деда – на поясе. Небом клянусь, всегда помнить буду из какого я рода. Смогу совладать и со своими страстями и со своим сердцем.

Много воды утекло с тех пор. Многое пережил Магомед, многого добился за свою молодую жизнь, хоть и непросто ему это далось…Но всегда одержимый одной мыслью, одной заботой – честно и верно служить Родине, не забывал он и наставлений отца, заветов предков. И теперь, в час испытаний, его возбуждённые мысли могли озарять только одну из вершин его жизни – честь рода Танкаевых, достоинство Урады, вверенной ему роты и верность знамени своего полка. Всё остальное было отброшено и лежало во мраке.

…Колонна подходила к реке Воронеж, минуя, узкие стиснутые в холмах берега. Вышла на талый снег. Пачкая его, пятная грязевым следьём, чавкая, хлюпая. Утренний морозец хватко превращал полусырую одежду в ледовый панцирь, стягивал, исходившую паром кирзу сапог. Стрелки хрустели прибрежной, пористой наледью, точно шли по лединцам-карамели. И казалось, тысячи людей гремят, не то каторжными цепями, не то ратными доспехами, выдыхают вместе с паром ругань, стенания и молитву.

«Бисмиллагьи ррахIмани ррахIим… – стучало в голове в такт шагу. – Ночь – День! Жизнь зовёт. Не спеши. Нет вершины горы, которую нельзя достигнуть. Прислушайся к себе и поверь в свои силы. Всевышний, Милостивый разлит и в тебе. Он смотрит на нас с Небес, на наши земные дела… Открой глаза, загляни к себе в душу. Ты увидишь и поймёшь, что Он ведёт тебя по лезвию жизни. Он живёт в тебе, чтобы ты так же, как твой отец, дед, как твои предки, – передал жизнь своим детям, защитил свои могилы и Родину от звериных орд врага, чтобы ты дал продолжение своему роду…Своим благодарным за это потомкам".

* * *

( Из воспоминаний генерал-полковника М.Т.Танкаева)

«…На счастье разведка доложила, что обнаружила два брода; все три парома были переданы артиллеристам для переправы орудий. В последний раз, обсудив положение и, выкурив по папиросе, мы получили приказ форсировать реку. Штурмовые мостики в местах брода охранялись усиленными и пулемётными заставами.

– Я – «Первый»! Держать темп переправы!.. – передал по колонне подполковник Березин, оглядываясь на густые сомкнутые ряды. – Командирам батальонов и рот!..Всем в строгом соответствии очерёдности сходить в реку!.. Дистанция друг от друга не более метра. Пулемётным и миномётным заставам держать вражеский берег под неустанным прицелом! В случае обнаружения переправы неприятелем, открыть огонь на поражение! Выполняйте!..

…Помню, как сошёл с тропы, как приблизился к черной, словно дёготь воде; стал погружаться в неё, обламывая хрупкий ледяной припой, распуская уплывавшие чернильные круги, увлекая за собой роту.

Вода ледовитым холодом обожгла нас, хлынула в голенища сапог, стиснула клещами колени, плеснула студёной жутью в пах, загусила кожу, перехватила дыхание и грудь железным ободом, лизнула и заручьилась подмышками…Оглядываясь, как сползает с берега в воду чёрная лавина людей, булькая, ахая и рыча, с хрустом обламывая и кроша прибрежные наледи, я молил Небо лишь об одном, чтобы враг не обнаружил нас сразу. Что же до своих ребят…сердце моё было спокойно. Глядя на их перекошенные судорогами остервенения, злобой и решимостью лица, я твёрдо знал: они чертовски ждут одного – схватки! Измученные переходами, исстрадавшиеся тяжким, изнурительным ожиданием, им действительно, по-всему, опостылело уворачиваться от свинца и стали во время обстрелов. Им до отчаянья. Хотелось вгрызться зубами в глотки ненавистных фрицев, проверить себя в стоящем деле.

Под несмолкаемый грохот канонады, алые всполохи за рекой, две колонны из трёх батальонов брели по илистой реке, то по пояс, то по грудь, то по горло, держа на весу вещевые мешки и оружие. Знаменосец из аспидной смоли воды воздевал ввысь руки, нёс святыню полка – зачехлённое знамя сквозь бледнеющие звёзды. Зелёные цепочки осветительных ракет и речную, бликующую чернёным серебром, журчливую рябь.

Все положительно казалось каким-то нескончаемым зловещим сном, в котором мы все брели, стиснув зубы. Между тем, река у противного берега делала тягучий, медленный поворот, образуя широкую, длинную двухверстовую сонную заводь, – желанную для сетей рыбаков, но опасную для нас. Впереди отчётливо дыбились угрюмые взлобья холмов. До твёрдой суши оставалось немного.