– Отставить! Не бухти поперёк сынок. Твоё дело теперь солдатское: ни с переду, ни с заду. Получил приказ – встал и пошёл. Молчать! Я нанюхался пороху не с твоё! – Трофимов померцал тёмными посуровевшими враз глазами и, оголяя плотные до черноты прокуренные зубы, отрезал:

– Доложить по уставу: кто таков!

– рядовой Косых, товарищ старшина.

– Из блатных?

– А то! Глаз – алмаз, старшина. Я ведь туточки по призыву нашего любимого вождя…Замечу, по добровольному желанию. Дядя.

Весь, как на шарнирах, Косых и глазом не успел моргнуть, как красные ручищи старшины камнями упали ему на грудь, сгорстили и встряхнули, что вещмешок, дважды оторвав от земли.

– Слушай ты! – на щеках старшины катались обтянутые бурой, шершавой, как наждак, кожей желваки. Косых, ухваченный за грудки, пригнул голову и с жарким ужасом глядел в олютевшие глаза Трофимова, ждал страшного удара, который вот-вот, вырвет из-под ног его землю.

И то, правда: не только зарвавшегося урвана, но и матёрых, откормленных фрицев умел Иван Трофимов валить с ног в рукопашном бою своим вятским набитым ударом в голову.

Ан нет.…Не ударил, опытный старшина рядового, не своротил скулу. Однако сорвал на нём злость за свой нарушенный передых перед боем; за то возмущение, которое пережил, услыхав от приблатнённого щенка: не уставную речь и наглые «наскоки» на своих боевых товарищей. Дерзкий выкрик Витька взбесил его окончательно. Он ещё раз, только шибче, встряхнул заёрзавшего в его «ухвате» бойца, и, с трудом удерживая кулак, зудевший желанием, в упор прохрипел:

– Заткнись, гадёныш! Сопля паршивая! И заруби: тут тебе не там!..

Я тебе не «дядя», а замком взвода, старшина Трофимов. Бойцы не «кореши», а товарищи. Тебе с ними в бой идти…Где ты – огрызок человечий, нашёл «приблуд» и «фраеров»? Будь достойным служить в нашем полку! Будь достоин роты капитана Танкаева. Сиди не рыпайся, жди приказа. И чтоб тут не воняло! Молчи, сучёнок, не то гляди…до переправы не доживёшь.

– Брось, старшина! Оставь парня… – вступился сержант Петренко. Отводя от дрожащего носа Косых Иванов костистый кулак. Не ровён час…выведешь живую силу до боя.

Но охваченный праведным гневом старшина, не сразу разжал кулак. Клеймя раскалённым взглядом Косых, бросил:

– Впереди бой! Имей уважение к смерти, солдат. Многие из нас нынче последний раз звёзды видят…Ты всё понял, сынок?

– Так точно, товарищ старшина. Не дурак. Напускная уголовная «блоть», как рыбья чешуя, слетела с него.

– Дурак ты или нет…бой покажет. Пули дураков любят. Тут и до тебя в полку…»добровольцы» были из ваших…Всё права качали. Совсем, как ты: «Мы – герои! Променяли нары на окопы, чтоб добить фашистского зверя в его логове…» И прочую муру мололи. А после первого боя в зады запросились, на нары….

– И что ж, отпустили? – не удержался Витёк, вскинув брови.

Старшина неодобрительно покачал головой, скосился неприязненно на ершистого бойца. Молча покусывая губы, – видно, сдерживал просившееся наружу резкое слово, глухо сказал:

– Да нет. Они уже больше никуда не рвутся, не просятся. Червей в братских могилах кормят.

– Так…и я никуда не прошусь! – придушенно просипел Косых. – Мне завтра под пули идти, кровь проливать…

– Цыц! Отчего «завтра»? Нынче послужишь Родине. У тебя, герой, видать перед атакой, как у бабы при виде мужика в бане, все мозги отшибает. Это ж у них – куриц, мозги ниже пупка.

Вокруг, давясь смехом, гоготнули стрелки.

Но Иван Трофимов, ровно не слышал:

– Тебя, чертогона, давно надо б на фронт…

– Кто спорит? Так фарта не было!

– Ну, теперь будет у тебя и фарт и козыри. Будь уверен.

Рука Трофимова нехотя разжалась. Рядовой Косых уверенней почувствовал твердь под ногами; неловко покашливая в кулак, хотел было отойти прочь, когда услышал грозное:

– Куда? Приказа идти не было.

Косых замер, не выдержал, – повернувшись, через поднятый ворот шинели, улыбавшегося Трофимова:

– А ещё старшина Красной Армии…Чем же вы лучше вертухаев на вышках?

Не стерпел и Трофимов, – выталкивая Косых из гудливого круга бойцов, наступая ему на запятники ухлюстанных грязью сапог, недобрым голосом пообещал:

– Ну, гляди, рядовой Витёк. Я с тебя, паразита, глаз в бою не спущу. Ежли, что …своёными руками, как вша раздавлю.

– Отставить, старшина! Что тут у вас происходит?

* * *

Твёрдый голос, с лёгким кавказским акцентом, мгновенно оборвал смешки и возгласы солдат. Все тотчас повскакивали с мест, захрустев снегом, замерли по команде «смирно!».

Перед ними стоял командир роты капитан Танкаев. Высокий, широкоплечий, стройный, как тополь, в офицерской долгополой шинели, перетянутой ремнями, в шапке-ушанке плотно надвинутой на чёрные брови, из-под которых на солдат смотрели строгие, внимательные глаза.

Стрелки, насторожившись, слушали, ждали, вытянув руки по швам.

– Вольно.

– Отделение, вольно-о!

Командир глянул в лицо старшины – уловил сухой и тревожный блеск его глаз, следом резанул цепким взором по остальным.

– Так в чём дело, старшина? – капитан дёрнул безупречно выбритой впалой щекой. – Службу не знаешь? Докладывай.

Раздувая крылья ноздрей, Трофимов ждал конца фразы. С досадой облизал обветренные губы, глухо зарокотал баритоном:

– Так, ерунда…товарищ капитан.

– «Ерунда» или нет, – судить мне.

– Да вот, провёл необходимую беседу с бойцом, товарищ капитан. Вложил ума-разума, новобранцу. Азы воинского устава, так сказать…

– Фамилия, имя? – Магомед Танкаев пристально посмотрел на ретивого новобранца, и тот приметил в чёрно-карих глазах ротного фиолетовый перламутр далёких пожарищ.

– Рядовой Косых. Третий взвод, четвёртое отделение.

– Ну и как, рядовой Косых…Усвоили наставления старшины Трофимова?

– Так точно, товарищ капитан.

– Это хорошо. Рядовой Косых. Здесь армия, фронт…Запомни это раз и навсегда. Боец. Смерть целует лишь один раз. Встать в строй.

– Есть, встать в строй!

– А с этим что? – Магомед Танкаевич, перевёл взор, на опиравшегося на СВТ-40, – полуавтоматическую винтовку Токарева, – бойца Павла Сметанина.

– Да тожить…гусь бедовый, товарищ капитан, – недовольно буркнул в усы старшина. – Рядовой Сметанин. Не понос, так золотуха…Жалуется рана у него, дескать, давняя открылась. Чёрт бы побрал его, не солдат, а баба. Как в бой, так у него…

– Я попрошу вас помолчать, старшина! – повысил голос ротный. – Почему не приняты меры? Мне хромоногие и больные в бою не нужны. Немедленно проводить бойца к санитарам. Общее выступление через пятнадцать минут.

– Есть проводить! – гаркнул замкомвзвода и призывно мазнул взглядом по сержанту Петренко.

Растерянный Сметанин, встретив неожиданную поддержку со стороны грозного ротного Магомеда Танкаевича, оживился, благодарно заалел скулами, и командир улыбнулся ему одними глазами, словно сказал: «Лиха беда начало…Мы ещё повоюем с тобой боец Сметанин. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом».

Сумеречный рассвет был тёмен, но Магомед видел, а больше чувствовал природным, каким-то звериным чутьём, что у деревьев, справа и слева следит за ним множество напряжённых, налитых ожиданием и решимостью глаз. От солдат исходил едва уловимый уксусный запах пота, кожаных сапог, ремней и подсумков, полусырых шинелей. Телогреек и несвежего белья. Так горкло пахли обугленные развалины и прогоревшие пепелища селений, так пахла передовая, пах фронт, уличные бои. Сожжённая техника. Разбитые снарядами подводы, жилые подвалы и чердаки, места погребений.

Капитан, заложив руки за спину, не спеша прошёлся туда-сюда в ожидании своих командиров, задержавшихся у политрука батальона Тихомирова. Магомед по-прежнему продолжал ощущать на себе цепкие взгляды бойцов, видел: у огневых точек, на сторожевых постах, у деревьев, за стволами которых, в минуты возможного обстрела могли бы укрыться стрелки, – повсюду были видны совсем молодые, мальчишеские лица, исхудавшие, утомлённые, но с блестящими живыми глазами, жадно и преданно озиравшими его, ротного командира.