Да и вы в него непременно влюбитесь. Как же может быть иначе? Этот город создан для того, чтобы вы теперь не представляли своей жизни без встреч с ним. Хотя бы редких и случайных, запланированных и каждый раз новых, будто впервые. Проигнорировать их или отмахнуться у вас уже не получится. И даже если вы будете откладывать эти встречи, переносить рейсы, торопиться, оправдываться иными делами – город все также будет ждать вас. Ему торопиться некуда. Влюбляться в Стамбул чуть проще, чем в остальные города. Тут все манит и чарует: здесь картинки на любой вкус, здесь вкусы на любой вкус, здесь истории на любой вкус. У этого города есть запах, настроение, голос, сладость. Горечь. Страсть к жизни с трепетным, щемящим ощущением, что вся жизнь должна быть именно такой. К той удивительной жизни, в которую не влюбиться просто невозможно. Стоит лишь немного захотеть ее распробовать, и она растворится, как кусочек сахара в чашке крепкого кофе на берегах Босфора.

я сольюсь с тобой охристой черепицей на крышах, острыми минаретами, старыми лавками, плетеной лозой и крыльями чаек.

я с тобой одного цвета. цвета розового георгина, цвета двух морей, цвета золотых узоров на османской вязи, цвета крыльев чаек.

я с тобой одного звука. глухого стука копыт по византийской брусчатке, звука азана, звука тысячи и одной волны, звука взмаха крыльев чаек.

я сливаюсь с тобой и растворяюсь в твоих запутанных, витиеватых, узких улочках. в запахе горячего хлеба, в шерсти каждого кота за углом. я отражаюсь в блеске старинного графина, становлюсь стежком тюльпана на вытоптанном ковре в деревянном доме.

я превращаюсь в перо на крыльях чаек.

Ханым-эфенди вышла на улицу из дома и почувствовала самое ценное, что могло случиться в этот день. Она прикоснулась к теплу холодного ускользающего утра и ощущению, которого раньше не было. Бывают дни, которые, ты точно знаешь, ничем не будут отличаться от прежних или последующих: такие себе рядовые солдаты на этом поле лет. У тебя нет каких-то особых планов или чаяний. Просто есть наивное ощущение, что этот день – особенный. Не такой как те, что были раньше, что придут им на смену из тыла календаря. Эта надежда может улетучиться с первыми шагами по мостовой, и ты снова не заметишь то особенное, что день тебе уготовил. Сегодня это ощущение было и это не нравилось Эмине-ханым.

Она не любила сюрпризы и неожиданности (ведь сюрприз или известие не всегда бывают приятными), это она уж точно знала. Она любила свою жизнь без потрясений, ровную, нудную, томную, но такую родную и приятную ей.

Эмине-ханым шла мимо соседских домов. Какое-то время ее сопровождал уличный кот, но потом повернул за угол и вернулся к своим заботам, продолжая игнорировать прохожих, пока чувство голода не появится. Кошки всегда так поступают, за это мы их любим и не пытаемся приручить. Поравнявшись с домом Сельви-абла, она невольно замедлилась и остановилась. Ее дом утопал в зелени больших пальм и нарядных кустов. Белый ажурный забор с острыми пиками окружал двор, а сам особняк был в глубине за зелеными насаждениями. Виднелась только крыша цвета зерен кофе с побегами мха. Сельви стояла на веранде и из глубины сада поздоровалась с Эмине-ханым, та кивнула и улыбнулась немного смущенно. Ей показалось, что она будто девчонка, которая рассматривает тайком платье подруги мамы, пока та не видит. Но тут ее заметили за этим занятием, и румянец смущения выступил на детских щечках.

Эмине-ханым опустила глаза и отправилась дальше. Ее ждал маленький домик – ее работа, которую она очень любила и уважала, ведь эта работа досталась ей по наследству от отца. Это было скромное кафе, в котором готовили только наргиле и подавали чай, кофе и воду – обычный турецкий набор для таких заведений. Первую кальянную на острове открыл ее дед много лет назад. Когда начали приезжать первые туристы из Стамбула. Когда маленькая Эмине еще путалась в хлопковых пеленках и пыталась научиться издавать первые членораздельные звуки. И с тех пор это уютное место встречало гостей и щедро дарило им клубы ароматного дыма из фруктового табака. Это был крошечный (нет, еще меньше) домик с двумя лавками из дерева вдоль стен внутри, и большими окнами-витринами от пола до потолка в деревянных рамах. Еще две лавки были на небольшой веранде на улице с навесом цвета спелого граната. Мы с вами обязательно побываем там. Но чуть позже. Всему свое время. С тех пор кальянных открылось немало. Были и более нарядные, и более современные, и те, что предлагали более разнообразное меню. Но этот домик всегда стоял особняком не только на острове, но и в сердце каждого, кто сюда попадал. Я сам бывал в этой кальянной не раз и вальяжными вечерами курил там сладкий наргиле, рассматривая прохожих на острове. Удивительные вечера, которых всегда кажется мало.

Эмине-ханым открывала свою кальянную и заваливала лавки разноцветными подушками с шелковыми кисточками. Когда-то они были яркими, и цвета казались чересчур вычурными, даже дикими. Но время и солнце стерли их окрас, и теперь цвета посерели, потускнели, поредели и совсем сникли, от чего приобрели только дополнительного очарования. Они стали малоразличимы, пропитались историей этого места и заботами тех путников, которые приходили к ним в гости. Их тела утопали в заботе и уюте этих подушек, которые выдерживали бесконечные разговоры, вспышки споров, чистосердечные признания, едкие молчания. Эмине-ханым старательно выбивала пыль из этих мягких ловушек, но этот склад историй выбить не получится, даже примени ты всю силу, что есть в твоих руках. Они вплелись в волокна, в каждый стежок, в каждую кисточку, в каждый завиток узора лале и сроднились с ними. Эмине-ханым поставила разогревать угли, и пока те еще не покраснели от жара, отправилась в кафе напротив, к соседу Озгюр-бею.

Он всегда наливал ей вторую за утро чашечку кофе по-турецки, и Эмине-ханым оставалась наедине с собой и в домашней компании учтивого моря. Ах да, иногда еще приходил какой-то местный кот. Имени у него не было, как и породы, как и возраста, но он нахально укладывался на соседнем стуле и следил за всем вокруг. Эта компания не тяготила, скорее наоборот. Утро чудесными переливами света и теней заполняло пристань и пляж, будило тщедушные лодки и баркасы, которые еще спали в постели из мягких волн. Они остались сегодня стоять у причала и не вышли в открытое море. Уличные торговцы выносили огромные тюки, мешки в заплатках и картонные коробки, набитые разноцветными товарами, в надежде на прибыль, а официанты выставляли стулья и столы уличных кафе. Завтрак был готов.

В это утро, жена Озгюр-бея, Умут-абла, вышла на ступеньки и, увидев Эмине-ханым за столиком, решила к ней присесть, держа в руках чашечку свежего кофе. Женщина помогала супругу в их кафе, в основном готовила национальные блюда для туристов на кухне и самые вкусные эклеры в округе. С заварным кремом и топленым шоколадом. Шоколада всегда было много, и она заливала им все тарелку. Заведение располагалось на первом этаже старого дома и распахивало свои двери с небольшой надписью-вывеской на стекле прямо к дороге, по которой часто прохаживались пешеходы, проносились повозки, проезжали коляски, пробегали псы и дети. А сами владельцы жили на втором и третьем. Да, еще слишком рано и гостей в кафе не было. Только одинокие столы и стулья. Пока только утренняя пустота тут главный гость, а она чаевых оставляет ничуть не меньше, чем туристы. Ее главные монеты – одиночество. Этим и платит. Они с Эмине-ханым не были близкими подругами, хоть и знали друг друга так долго, что это принято называть – всю жизнь. Умут-абла не носила паранджу, а одевалась очень по-европейски: старые джинсы со следами от муки и вытянутыми коленями, свитер мужа в каких-то свинцовых ромбах и синяя ветровка с капюшоном. Она куталась. Действительно, было еще холодно, и такое утепление вполне оправдано для осеннего утра на берегу моря.