Это только кажется, особенно если ты впервые в этом городе, что все размеренно идет своим чередом, что нет никакой ненужной суматохи, а все жители немного ватные и потерянные. Но в этой густоте, каждый из обитателей задает свой неповторимый и уникальный ритм, который потом объединится в биение сердца Стамбула. И этот ритм разный, так что выбирайте тот, который вам больше по нраву и следуйте ему. Как и многие люди его возраста и склада, Энес никогда не тратил много времени на сборы. Он просыпался за тридцать минут до начала работы, чтобы утреннего сна оставалось побольше. Хотя возможно ли извлечь двойную порцию сна из одной ночи, из одной постели? Снова самообман. После дежурной встречи с душем, зубной щеткой, пролившимся мылом и прочими утренними машинальными ритуалами, времени оставалось только на то, чтобы одеться и добежать до работы. Мало кто придает большое значение утру: ритм дня требует от нас иной скорости, нам всегда времени мало. Вот мы и воруем его у утра. Мы сами – те самые похитители рассветов. Украсть утро гораздо проще. А что оно может поделать? В небесную полицию заявление не подаст. Оно остается обворованным и редко когда сетует на свою долю. Когда мы говорим, что было бы неплохо, чтобы в дне было больше часов, это говорит утро. Ему нас всегда мало. В этот раз Энес тоже, быстро собравшись, проигнорировав завтрак, сбежал по винтовой лестнице в подъезде и выскочил на улицу любимого района, который открывал свои заспанные глаза. Осенний ветер встретился с его лицом и тут же растрепал челку. «Ветер трепал мне волосы, ты трепала мне нервы, – пронеслось у него в голове. – Нужно будет не забыть», – подумал Энес, свернул за угол, где стояли спящие велосипеды, и отправился на работу. Так было каждый день, так будет каждый день и это не может не радовать.

Квартира осталась пустой, и утренние лучи стали ее полноправными хозяевами. Они нагревали комнаты и селились в чашках, блюдцах, блестящих ложках. Они допивали вечерний кофе (Энес оставил кружку на столе у окна). Лежали на подушках и софе. Лучи валялись на покрывалах, сидели за столом и читали записи Энеса в открытом блокноте. Эти записки были разбросаны повсюду. Цветные стикеры, обрывки листов, мятые салфетки из разных кафе были исписаны. Лучи с разбега прыгали на металлическую поверхность электрочайника и моментально отскакивали в противоположную сторону, оставляя временные пятна – блики на стенах. Блики исчезали. Они играли в чехарду на обоях и в прятки в шкафу. Утро может обойтись без нас легко, а вот мы без него? Мы так ждем его, ложась в свои мягкие кровати, грезим о рассвете, предвкушаем новый день. Строим планы. Мечтаем. Побеждаем. Надеемся. Но стоит утру только наступить – противно морщимся, прячемся от него под одеялами, заслоняем руками глаза, браним его всеми словами и бежим со всех ног в новый день. Будто утро нам совсем не нужно. Будто мы можем и без него. Будто не мечтали еще перед сном. Будто утро – наш враг. Всегда кажется, что утро это что-то, что всегда повторится, всегда вернется, как к нему не относись. Будто утро не отличается злой памятью и обязательно снова зайдет в гости.

Затем лучи рассказывали почтенному господину – старому шкафу, – что успели увидеть за эти первые часы нового дня. Как седой Атамиш-бей открывал свою лавку старья и вывешивал пурпурный ковер-халы на бирюзовую стену у самого входа. Такую неидеальную и с отбитыми частями, которые открывали кладку. Что только украшало. Как Яхзы-бей катил тележку с завтраками, и первые покупатели уже ели оливки с сыром, выплевывая косточки на мостовую прямо себе под ноги. Голуби пытались их склевать, но косточки от оливок они не очень любят. Как Йылдыз-абла из соседнего подъезда вела своего кудрявого сынишку в школу. А у того новый рюкзак с портретом какого-то американского супергероя китайского происхождения. Какого именно, лучи не разглядели. Торопились, спешили. Им тоже надо поторапливаться. Да и не сильны они в этих героях. Лучи вертелись перед зеркалом в старой раме с золотым напылением. Золото сбереглось только на самых выступающих частях и те еще могли давать отблески по старой памяти. Лучи тараторили, говорили быстро, сбивчиво, перебивали друг друга, ведь они не могут гостить долго. Их час можно повторить, но нельзя растянуть. Во всем есть свои правила. Свой устав. Они планировали еще заскочить в другие окна и поболтать с соседскими обитателями. Их ждал одинокий торшер с кружевным абажуром, потертая шляпа на крючке у входа, чернильница с головой медведя, набор фигурок животных из фаянса с румяными щеками, пишущая машинка какого-то сценариста и ворохи листов с недописанными нотами и скрипичными ключами. Нужно было навестить милую старинную лиловую софу с бархатными кистями из 37-й квартиры, где жил какой-то одинокий мужчина, с которым они так никогда и не виделись. А вот софу знали неплохо, она всегда была рада их визитам и встречала их у наполовину раскрытого окна. Заскочить к коту с черными пятнами на спине и погонять его по комнатам. Затем пробиться сквозь деревянные жалюзи в 45-ю квартиру, где еще спала юная девушка с пушистым шпицем. К ней они заходили в последнюю очередь, перед своим исчезновением, чтобы ее сонных мгновений оставалось как можно больше. Ей торопиться некуда, а лучи – галантные визитеры – стараются уважать чужие правила. Но их все время подстегивает время, которого утром не так много – нужно все успеть. Из-за такого дефицита, некоторым из нас эти утренние минуты кажутся особенно ценными, если только присмотреться к ним. Постараться не игнорировать.

Энеса уже не было, и все это общение он уже не видел и не слышал. Как много он пропускал. Как много всего мы пропускаем. Он шел по улицам города, который только просыпался, и ступни Энеса будили его. Каждый шаг выстукивал и твердил: «Просыпайся, просыпайся, о великий Стамбул». Ему казалось, что он как точный будильник, каждым своим шагом давал понять мостовым, что пора очнуться от сна, ведь сейчас по ним устремятся тысячи других ног. Тяжелые подошвы продавцов симитов, кукурузы и каштанов, торговцев донеров и мидий, тонкие каблуки модниц, колеса машин и велосипедов заполнят город. Повозки, стук, скрежет, шорканье, бег вот-вот появятся тут. Подолы женских платьев будут щекотать город, а метлы дворников почистят улицы. Владельцы лавок и кафе смоют ночной сон из своих шлангов и умоют город. Так что пора просыпаться и тебе, Стамбул-бей.

«Пора просыпаться. Гюнайдын, новый день», – подумала Эмине-ханым и лениво открыла глаза; вернее, сначала левый глаз, а потом уже и правый глаз. Это Эмине-ханым – (или как я буду ее иногда называть – ханым-эфенди, с уважением к взрослой женщине, как тут принято). О ней тоже пойдет речь в этой книге. Вернее, без нее этой истории не было бы. Все книги пишутся «ради», «для» или «про» женщин, эта не станет исключением. Каждое утро ханым-эфенди начиналось одинаково уже много лет, и в этом было особое очарование и своя ритуальность. Утро замечать она умела. Вернее, научилась замечать. Научилась его уважать и ценить. Эмине-ханым вставала в семь утра и старалась еще немного продлить дрему. Эта привычка осталась с молодости, и она ей нравилась, не мешала – это точно. Так с какой стати отказываться от приятной привычки, которая тебе совершенно не вредит? Да, дни могут быть какими угодно. Недели и месяцы могут сулить все, что угодно, годы могут быть тяжелыми, но только первые минуты утра и пробуждения, где-то на этом хрупком стыке, всего несколько мгновений, будут добрыми и нежными. Не отказывайтесь от них. Не пренебрегайте ими. Их так мало остается. И пусть это только ваш персональный самообман.

Она ощущала, как утро наполняет ее ватное, сонное тело новым днем. Как буквально с золотыми теплыми (даже если утро было зимним) чуткими лучами она получала силы нового, чудного дня. Тело становилось легче одеяла, оно теряло оковы ночи. Сны выветривались, запомнить их было совершенно невозможно. Снам она не верила. Новые мысли еще не успевали накинуться путами раздумий и в этой пустоте, в этом штиле хотелось тонуть. Хотелось не просыпаться. Не спугнуть. Не помешать. Хотелось просто не шевелиться, чтобы не упустить, не просеять ни одного грамма утра. Минуты. Сантиметра. Лучи медленно, вальяжно, важно, – будто какие-то песочные графы, – скользили по одеялу, согревая своими легкими прикосновениями. Они еле касались расплескавшихся по подушкам волос. Могли сидеть на руке или перебирать звенья на браслете. Тихо. Неспешно. Будто четки. Они не слепили, не отвлекали одежками, не хвастались бантами и буфами. Не смеялись громко. Не напевали песен. Они лишь принесли в своих камзолах известие, что новый день готов ко встрече и дожидается за окнами у причала. Где-то между спящим баркасом и сонными шхунами.