Как хороша эта утренняя лень. Она не несет в себе угрозы. Так, просто блажь. Она просто необходима по утрам в небольшой дозе. Как хорошо, что в мире она еще осталась. Что ее еще не вытравил этот бесконечный забег дел. Лень становится роскошью, которую может позволить себе не каждый. Дожили. Не каждый может с нею и совладать. Как все-таки хорош этот утренний ленивый ритм. Медленнее самых медленных созданий. Секундной стрелке тут точно не место. Цифры стерты. Здесь все томно и все нараспев. Здесь все тянется и немного спотыкается. Здесь все как-то очень приблизительно, слишком размыто, еле слышно. Здесь все плавно и без углов, здесь шепот, а не крик. Здесь хватает времени на оттенок и на запах. Здесь нет места суете и бегу, нет ожиданий и предвкушений, нет будущего. Здесь есть только сейчас. Как мало и как много этого «сейчас», если присмотреться. Эмине-ханым будили не часы, вернее, не будильник. Она просыпалась под звуки азана, которые разлетались по округе и, казалось, окутывали все вокруг. Они содрогали небольшой остров и окончательно разбивали ночь вдребезги. Но без звона и лязганья. Эти осколки не впивались, а становились воздухом нового утра. Невидимыми молекулами. Прозрачными нитями. Неяркими вспышками. Облаками. Туманами. Газами. Проведи рукой, и все смешается. Вдохни, и все померещится. Открой чуть шире глаза, и все исчезнет. Они вырывали ее из сна и погружали в удивительное состояние – зыбкое, тягучее, пушистое иное пространство, на стыке сна и реальности. Именно эти мгновения были такими томными и прелестными, что хотелось их продлить, но не раствориться. Окунуться, но не утонуть. Утро – дело сугубо личное и принадлежит исключительно тебе. В этой красоте крылась определенная доброта и особая ценность: беззащитность, укромность нового целого дня. Который начнется только так, как ты пожелаешь.

А он уже бежал. Солнце светило Энесу прямо в глаза и размывало все вокруг, оставляя только контуры. Углы, шипы, сутулые спины и деревья. Кусты, бордюры, флаги, вывески, фонари, ограды, белье на веревках – все контуры. Он щурился, но это не спасало. Город превратился в картонный, и теперь на фоне ярко желтого, почти оранжевого, солнца-фона, были движущиеся фигурки темно-коричневых силуэтов людей. Так случается в этом городе ранним утром. Какие-то горожане стали походить на слонов, какие-то на фламинго или бегемотов – людей было не разглядеть. Город стал похож на театр теней а-ля Карагез – непременно посмотрите его выступление, когда будете в этих местах. Дома сливались в единый абрис декораций и уже напоминали занавес, а на сцене разворачивалось утреннее представление. И было оно фантастическое. Драматургом тут будете только вы. Ну, что? Готовы к новой пьесе?

Фигуры двигались по четким траекториям, как на шахматной доске в клеточку, с коричневыми и бежевыми квадратами. Иногда сбивались в группки (тогда вообще ничего невозможно было рассмотреть), и снова их пути расходились. Детские фигурки перемещались гораздо быстрее, шустрее, а какие-то и вовсе суетливо бегали – их ритм был вне правил шахмат. Движения взрослых фигурок были более предсказуемы и следовали согласно уставу то ли игры, то ли привычек. Они перемещались от Е3 к Е4, от поля D5 на поле D7, но не старались никого захватить, разве только маленьких детей-пешек, – нельзя же было провести весь день в этой суматохе. Ладьи и кони, ферзи и короли своим ритмом и порядками подчиняли их и отправлялись по своим шахматным делам. В детских оставались игрушки без хозяев, а на столах недоеденный завтрак и недопитое молоко. На улицы сыпали люди, выносили сонные цветы в горшках и столы, расставляли лавки и поправляли занавески в витринах. Стелили скатерти. Сцена наполнялась шумом из оркестровой ямы города. Оркестр будет играть слаженно, а сейчас он просто отстраивает свои инструменты – настраивается. Будто это еще не сам спектакль, а только репетиция. Это еще не тот единый гам, который зазвучит тут чуть позже, а всего лишь утреннее бормотание Стамбула, который ворчит как старый дед, и сопротивляется своему пробуждению. Энес проходил мимо всех этих фигур-теней и, только поравнявшись с ними, охристые силуэты вмиг исчезали, наполнялись привычным цветом и контуром реальных людей, а потом оставались за его спиной. На шахматной раскладке-сцене. В шахматах он был далеко не гроссмейстер.

Энес писал пост в «Инстаграм» и отвлекался от этого представления на написание текста. Да, кстати, совсем вылетело из головы, у Энеса был «Инстаграм», как у многих из нас, – современное приспособление для самых различных целей. Сейчас он есть даже у моей мамы и племянника. Про их профили я умолчу. Но вот про «Инстаграм» Энеса умолчать не получится; он поможет нам в дальнейшем повествовании, я сам в нем многое подсмотрел для этой истории. Да что там, это стало частью и моего профиля. С этим вы еще познакомитесь.

Он напоминал какую-то книгу с красивыми иллюстрациями и симпатичными, как по мне, текстами. Нет, не стоит думать, что Энес писатель. Скорее, просто человек, который умел складывать буквы в слова, а слова в предложения. Сейчас гораздо привычнее услышать «райтер» – тогда претензий на писательский гений становится меньше, и ты сразу же вычеркиваешь свою скромную персону из ряда настоящих писателей, стоять с которыми тебе как-то даже неприлично. Как говорили подписчики, писать у него получалось очень неплохо, и щедро закрепляли мнение своими комментариями и лайками. Лайки летели над городом, и каждый фрагмент того спектакля на улице, свидетелями которого мы стали в это утро, был достоин отдельного поста и миллиона сердечек. Для кого-то совершенно обычная, будничная, рядовая картина, но красоты в ней было не меньше, чем в постановочных фото с ретушью.

Дробя этот пазл на отдельные собственные фрагменты, он выбирал самую привлекательную часть, и к этому фото делал подпись. Энес замедлил шаг, чтобы не споткнуться, и остановился буквально на несколько минут. Шахматисты это называют «цугцванг», то есть из всех доступных комбинаций и шагов самый правильный и полезный ход – никуда не двигаться. Волосы развивались над головой и городом. Пальцы перестали стучать по экрану. Где-то послышался азан. Ветер подхватил лист газеты и уносил его куда-то вдоль улицы между неосвещенными домами. С балкона кто-то вытряхивал покрывало. Где-то заливисто хохотал ребенок. Птицы сорвались с крыш и, показалось, что повисли в воздухе. На стенах Айи-Софии переливались золотом лики. Босфор мчал какие-то суда. Он перевел взгляд от телефона и постарался вдохнуть поглубже. Сколько мог. Жадно. Глубоко. В городе пахло чем-то новым, ночью прошел небольшой дождь, и казалось, что у всех героев этой картины день будет наполнен только добрыми событиями. Так бывает, когда ты молодой человек, которому чуть около тридцати. Так бывает, когда многое уже совершил, но еще больше впереди. Так бывает, когда так просто ощущаешь. Так бывает, где-то в конце августа или в начале осени.

где-то в конце августа или в начале осени. где-то в Стамбуле или любом другом городе. на рассвете или когда солнце прячется в тихие мутные воды. остановись. постарайся не бежать. не-бе-жать. не гнаться, не скакать, не галопом, не вприпрыжку.

не-бе-жать. как же тяжело не бежать. ведь привык уже, как иначе? тебе нужна другая скорость, другой ритм. потише, поспокойнее, помягче. чтобы колдобины и ухабы объезжать, а не с размаху. чтобы заметить вон то облако вдали, похожее на улыбку незнакомки, а в следующую минуту уже на всадника на коне. у него еще и усы теперь.

не-бе-жать. и услышать звук первого осеннего листа. он практически бесшумно, томно, нехотя сорвется с ветки, и, кружа, опустится прямо у твоих ног, накрыв шустрого муравьишку, спешащего на чаепитие. нужно услышать шум первых машин, скрежет метлы и крик ребенка, сигналы клаксонов и чужое, далекое, еле-еле различимое в сонных улицах «гюнайдын».