Они почти не говорили: просто сидели и думали каждая о своем. Ханым-эфенди пила кофе. Умут-абла уже мысленно готовила свои кефте в томатном соусе, для которых еще не привезли мясо, и надеялась, что мясник не забудет о ее заказе. А когда Эмине-ханым сделала последний глоток кофе и отпила воды из армуда (в него обычно наливают чай и называют «бардак», а когда подают кофе, он служит стаканом для воды), Умут-абла оживилась и предложила погадать на той гуще, что осталась на дне чашки. Эмине-ханым давно позабыла, что Умут-абла была фалчи (гадалкой на кофейной гуще) и своим предложением немного смутила соседку из кальянной напротив. Какие могут быть гадания? У Эмине-ханым не было никаких желаний, не было вопросов, которые она хочет задать. Какие предсказания? Последний раз она баловалась таким занятием в детстве с подругами на цветке. О чем спрашивала она тогда? Она и не помнила, наверное, о любви. О чем еще гадают все маленькие девочки? Но ничего из этого не сбылось. Она уже далеко не молоденькая девушка, у которой тысячи несбыточных надежд и мечтаний, она даже не туристы, которые падкие на такие местные развлечения. Вот у кого тонны вопросов, больше, чем все их взятые в дорогу чемоданы вместе.
Но произошло что-то странное, какой-то щелчок в один миг. Клац и все. Будто пальцами. Звонко и совершенно неслышно. Иногда мы не властны над своими действиями. То ли голос Умут-абла, то ли странность предложения, то ли просто ощущение необычности дня, а, может, пес-привратник стал слишком стар, но руки Эмине ханым послушно взяли чашку, накрыли блюдцем и готовы были перевернуть. Но нужно было придумать вопрос, ведь ответ уже поселился в этих остатках напитка. Ответы всегда прячутся на дне чашки, опережая наши вопросы. Все ответы уже давно записаны кофейными чернилами. Они просто дожидаются правильного вопроса.
В голову ничего не лезло, никаких идей не наблюдалось. Промелькнула какая-то мысль, но ухватить ее не получилось, она умчалась за горизонт и растворилась в мутных волнах. Руки сами перевернули чашку блюдцем вниз и слой помола со дна уже начал стекать по стенкам, оставляя разводы прошлого и будущего и отвечая на тот самый незаданный, и стремительно ускользнувший вопрос. Эмине-ханым снова перевернула чашечку в обычное положение, сняла блюдце и заглянула внутрь. Она совершенно ничего не понимала в гаданиях, для нее это были просто смутные неясные линии и плавные забавные потеки, которые пересекались, путались, образовывали узоры и гербы, островки и дороги, орнаменты и углы, а в сущности – какие-то неразборчивые пятна, и ничего более.
Умут-абла взяла руку Эмине-ханым и тоже заглянула внутрь, надев заляпанные пальцами и мукой очки. Она немного покрутила чашку вместе с рукой утренней гостьи, внимательно вглядывалась и долго молчала. Очки сползали с носа, но она их быстро поправила, не отвлекаясь от содержимого. «Ну что за глупости, почему она молчит? – пронеслось в голове Эмине-ханым, – что там такое?» Эмине-ханым не боялась никакого ответа: нет никакого предсказания, которое могло бы ее расстроить, обрадовать или удивить. Да и вопроса тоже не было, разве существуют ответы на вопросы, которых не задаешь? После этого затянувшегося перерыва Умут-абла подняла голову, сняла очки, убрала их в карман куртки и сказала только одно:
– Скоро ты встретишь его.
– Кого? – как-то резко и скорее инстинктивно, спросила Эмине-ханым. Отодвинувшись от чашки и безмятежного лица гадалки.
– Его, – спокойно и уверенно повторила фалчи, глядя на растерянную гостью своими глазами цвета чая и корицы.
В этот момент Умут-абла окликнул муж, та поднялась из-за столика, натянула рукава свитера так, что руки в них исчезли, сжала ладони и отправилась внутрь кафе, с улыбкой пожелав Эмине-ханым хорошего дня. Как легко можно пожелать хорошего дня на самом деле не представляя, как он сложится и, возможно, совершенно не тем образом, который ты вкладывал в эти слова. Но фалчи на террасе уже не было.
Эмине-ханым осталась сидеть за столом на улице в кафе Озгюр-бея в полном непонятном одиночестве. В одиночестве и смятении. Она еще какое-то время продолжала отказываться верить в произошедшее, но событие заставляло не забывать о себе. Колокольчик зазвенел. «Для чего это все произошло, – думала Эмине-ханым, – что это означает? Кого «его» я встречу? Какие-то глупости». Мысли роились и начинали зудеть. Она старалась отогнать их или заглушить какими-то иными, более понятными. Пыталась отвлечься на волны или сопящего кота. Она даже отвернулась от столика, где все только что и произошло, как делаем все мы перед лицом непривычных и некомфортных, на первый взгляд, событий. Она съежилась и втянула голову в плечи, надеясь, что так станет менее заметной и мысль потеряет к ней всякий интерес. Но ничего не помогало. Может ли одна фраза в дурацкой затее разрушить годами выстроенный быт? Может ли одна фраза, которой не придал бы значения, разрушить спокойствие утра? Наверное, нет, но трещина пошла. И небольшой, но тяжелый груз этого вопроса незаметно подкатывал к щиколотке ханым-эфенди.
Обшивочка начала слоиться прямо на глазах и Эмине-ханым это почувствовала даже сквозь зябкость и пока еще осязаемое спокойствие. В самые крепкие и прочные стены, которые могли столетиями защищать Константинополь, когда-то тоже попал один снаряд – фраза и надежная фортификация дали трещину. Да, ее можно залатать, закрыть, заштопать, не обращать внимания. Но вслед за этой чужой фразой уже полетели тысячи твоих слов, твоих мыслей с острыми шипами. И ты теперь палишь сам по себе, по своей крепости, а эту атаку так просто не отразить. Ведь мысли коварнее просто снарядов при завоевании Византии. Снаряды-мысли уже знают, где брешь и атакуют точно в это зияющее, проступающее место. Будто их притягивает теперь эта пробоина, даже если изначально их траектория полета была в совершенно другую сторону. Они не дают возможности оперативно закрыть дыру, подставить наспех сколоченный щит. Так просто с этим не справиться. Мысли опаснее янычар, изворотливее, вертлявее, громче. Они звенят бубенцами, набираются сил и снова летят в твой бок. И вот уже на твоем укреплении симпатичный узор из мелких трещин. Можно даже успеть насладиться этой прелестью разветвлений контрастных трещин, но за этой красотой скрывается угроза скорого падения. Оно неизбежно.
Если мы когда-то встретимся с вами в Стамбуле, и я буду рассказывать его историю, то обязательно упомяну, что в стенах Айя-Софии при строительстве использовали особый материал со дна мраморного моря. Это был раствор типа нашего цемента, на основе смеси песка и стертых почти в порошок крупиц ракушек. В этих крупицах много кальция, который обладает регенерирующими свойствами. Поэтому все мелкие трещинки этого собора затягиваются сами, испаряются подобно воде на солнце. Они способны восстановить свои стены самостоятельно. Говорят, это дало возможность простоять величественной и прочной Айя-Софии почти пятнадцать веков и пережить все землетрясения, коих в этих местах немало.
Но где было взять этот ракушечник Эмине-ханым? Хотя бы горсть, хотя бы жменьку, хотя бы унцию. У каждого этот раствор свой, созданный по уникальному, подходящему только вам рецепту. Но в собор его заложили изначально умные архитекторы, а ты не архитектор, у тебя просто броня, созданная твоими же неумелыми руками. И ты точно знаешь все уязвимые и слабые места, те места, на которых трещины образуются гораздо проще, а с них все и начинается. У тебя просто грубая кирпичная кладка воспоминаний, а не мраморные глыбы с колоннами, перемазанные цементом веков. Эмине-ханым поднялась из-за стола, оставив чашку с предсказанием, и направилась в свою кальянную, перейдя небольшую улицу, по которой уже начали свои прогулки первые обитатели острова. Нет, ничего они не заметили, никаких осад или трещин. Никакие осады им не мерещились. На острове, как и всегда, было спокойно. Но Эмине-ханым ощущала, будто этот незаданный вопрос с конкретным ответом повис какой-то тяжестью. Повис камнем на ноге, и идти стало немного труднее.
