Тут пританцовывали кухонные полотенца на крючках и старые дурнушки-кружки с потрескавшимися блестящими краями на своих полках. Эти кружки, подобно ворчливым теткам или старым девам, цыкали где-то в сторонке, глядя, как молодежь веселится. Медный чан одобрительно кивал, вспоминая свою юность и бравые походы, когда еще служил в конных войсках. Ситечки в медных вуалях выглядывали из-за ковшиков в парадной форме с деревянными ручками. Грани стаканов и их гладкие стенки преломляли утренний свет и освещали танцевальный пол из песка лучше любых свечей. Где-то тонким лязгом звенел колокольчик. Чайные ложки с кофейными – ну как дети, честное слово – делали свои первые несмелые танцевальные шаги и, скорее, просто дурачились. А салфетки сплетничали и хихикали в сторонке, укрываясь белоснежными капюшонами. Конечно, они просто завидовали. Их на танец никто приглашать не собирался. Послышалась флейта.

Энес напевал себе под нос какую-то мелодию, но казалось, что музыка эта, как и аромат кофе, связывала всех и заставляла погрузиться в пучину кофейного вальса. Кофейные ноты становились все гуще. Еле различимо подпевала гвоздика, а затем звучал хор корицы из-под потолка, будто с клироса. Сам Энес тоже притопывал ногой и следил за тем, чтобы танцоры в турке не сбежали. Такое бывало, особенно когда он только учился и пользовался мерными стаканами. Теперь все иначе, теперь только руки и сердце. Партнеры всегда норовили укрыться в толще песка и покинуть стенки сосуда их удерживающего. На этих приемах нужен глаз да глаз. Ищи потом галантного кавалера со своей пылкой дамой. Когда кофе вскипал и покрывался коричневой пеной, Энес, нежно вальсируя, снимал джезву с песка-паркета и выливал ароматный напиток в крохотную чашку, украшенную синими узорами и красными тюльпанами на белом фоне.

Отдельное внимание стоит уделить саду Эмине-ханым. Нет, ничего райского или особенного в нем не было, не подумайте, он, скорее, просто радовал глаз хозяйки и редких гостей. Чаще птиц или бабочек с прочими насекомыми: трудолюбивыми муравьями, моторными жучками и жужжащими стрекозами с огромными стеклянными глазами в сеточку.

Сад Эмине-ханым составлял для нее отдельный, один из немногих предметов гордости (прежде всего от того, что она его не загубила). Внутренний двор напоминал патио и всегда выручал хозяйку. В летние жаркие дни он щедро одаривал всех своей прохладой. Осенью и весной собирал всю семью и родственников на обеды. Зимой, как же чудесно тут было зимой, особенно в те редкие годы, когда выпадало много снега и весь этот, вполне реальный оазис превращался в огромный торт, затянутый толщей взбитых сливок. А когда снега было мало, то он походил, на не менее чудесный торт, притрушенный невесомой сахарной пудрой через сито. Тогда все цвета, будто становились более прозрачными и не такими насыщенными, но радовали не меньше. Будто тончайшие нити патоки спустились откуда-то сверху, и только лизни ее сладкие края, дотронься влажным языком, как она тут же растает, оставив проталины яркой зелени.

В этом саду Эмине ханым запомнила и первый поцелуй с Эртугрул-беем, и вечера ожидания его возвращения, и первое письмо, написанное ему. В саду уже много лет росла ель (ее посадил еще отец, когда был мальчишкой), никто не верил, что она приживется и станет тут главной. Но теперь она была невероятно роскошна – дивная широколапая хозяйка сада. Царственная особа. В саду росли два дерева инжира, гранат, хурма, абрикос, куст шиповника и стройная пальма. Так что нужды во фруктах и прохладе семья никогда не испытывала. Перед окнами Эмине-ханым давно посадила оливки, ведь их листья так красиво перекликались с новым цветом стен самого дома, а в лучах первых сумерек сливались.

Эмине-ханым регулярно высаживала в саду цветы. Какой же торт, без витиеватых украшений. Больше всего она любила флоксы за их оттенки и переливы, гортензии за аромат (особенно после дождя) и тюльпаны – их любят все турки. Как я уже упоминал, иногда в сад прилетали бабочки или пчелы со шмелями, и устраивали тут свои посиделки. Они травили анекдоты и хвастались своими нарядами, немного отвлекаясь от дел. Они ели бублики и крендельки, макая их в конфитюры разных вкусов. Выливали медовый нектар в блюдца и тянули его подобно чаю маленькими хоботками. Стрекозы больше любили печенье и халву, могли съесть целую тарелку, требуя добавки. «Куда в них это все вмещается», – думали муравьи во фраках, попивая капли росы. Затем промакивали губки листьями и заводили веселые песенки. После таких застолий маршрут полета бабочек, скорее, напоминал извилистые повороты узкой дороги-серпантина в горах или забавный балканский танец. Крылья заплетались. Тогда они летели неохотно, будто позабыв, как это делается, ближе держась к земле, не набирая опасной высоты. Время от времени пчелы сталкивались или налетали на цветок со всей небольшой скоростью, и проваливались в его лепестки, пачкая лапки в пыльце. Шмели летали сбивчиво, будто откушав несколько рюмочек ракы, разведенных водой, но мы так судить о них не станем. Мы-то знаем, что виной всему было вполне тривиальное переедание в обеденный солнечный час. Жуки в мундирах, подобных гусарским, продолжали свой путь, отыскивая тропинки. Гусеницы, распушив свои волоски, громко чавкая на всю округу, жевали сочную листву и поглядывали за этой трапезой со своих балконов. Иногда в гости заходил старый грач в сером костюме и важно расхаживал по владениям, сложив свои крылья за спиной, будто проверяя, все ли на своих местах, справлялся о здоровье и настроении хозяйки и улетал.

В этом саду, между деревьев, в теплое время вешали гамак, и отец Эмине-ханым любил там отдыхать, скрываясь в тени. Гамак ей казался очень неудобным и вертлявым, да и вообще пошлым (женщине не пристало лежать в гамаке), и поэтому она никогда в нем не проводила время. А теперь, даже появись такое желание, но гамака уже давно нет, да и надежно закрепить его некому (не звать же для этого соседа Бейбарс-бея, как-то это неправильно и хлопотно). Отсутствие гамака компенсировала старая скамья, у которой хорошо было бы зачистить кованые части и покрасить деревянные. Но как это сделаешь? Ведь на ней остались заметки, которые Эртугрул-бей царапал ножом или гвоздем специально для нее. Тогда они исчезнут под толщей краски. А этого не хотелось. Это были черточки, крючочки, какие-то закарлючки, значения которых были понятны только им двоим. Когда он уехал впервые, она и сама делала мелкие насечки – по одной в день. А когда он вернулся… Многое изменилось, и уже было не до насечек.

Энес был самым настоящим сыном вечного Стамбула. Он любил этот город не просто по праву рождения, а потому что не любить его было просто невозможно. Всякую любовь нужно заслужить. Любовь к месту, где родился, не обязана появиться у вас сама собой. Но этот город заслужит вашу любовь, и неважно, проездом вы тут, приехали в отпуск, скорую командировку, решили остаться жить или родились. В нем есть особая магия, но и этим определением не описать власть этого города над путниками и жителями. У него есть гипнотическая сила, притягательность, мощь, с которой спорить бессмысленно. И она заключается не только в памятниках – старинных свидетелях, или щербатых камнях. Она между ними – где-то в щелях, в развалах, в рытвинах, в трещинах, в оврагах. Она – «между». Она – «над». Она – «вне». Она – «вокруг». Она сама погрузит тебя в водоворот громких красок, благовоний, ритуалов, звуков, слов, шороха, шепота, дыма, историй и призрачных видений. Нужно только чуть-чуть захотеть, снять броню снобизма и предрассудков, упаковать в чемодан и забыть дома свои знания, оставить только открытое сердце и широко раскрыть глаза. Больше от вас ничего не требуется. И вуаля, добро пожаловать в сказку. А ведь сказки всегда с хорошими финалами, в них всегда победит тот, кто этого достоин, кто заслужил, кто был храбр и отважен. Эту сказку вы непременно напишите или прочтете, в этом самом месте на двух континентах.