Непросто было совладать огню со старыми стенами столицы страны Чен. Обезумевшее пламя, с легкостью пожиравшее деревянные конструкции, разбивалось о холодные базальтовые монолиты храмов. Тогда ему на помощь приходил ветер, извечный приятель пожарищ.

Он срывал объятую пламенем кровлю и кидал ее на застывшее волнение булыжных мостовых. И вскоре, вдоволь нализавшись терпеливого камня, огонь снова затухал. А гуляка ветер, разметав его остатки, вновь взлетал на пирамиды и уже с догорающих святилищ вздымал ввысь гигантские снопы искр, пропадавшие в ночи гдето на полпути к звездному небу. Будто и не город это был вовсе, а долина вулканов, вдруг оживших огненным дыханием властителей Шибальбы. Не успели они потухнуть, как багровым заревом занялась восточная окраина Чичен-Ицы, указывая место, где вышло из города войско Хунак Кееля. Деревянные лачуги крестьян, словно самые быстрые гонцы страны Чен, передавали друг другу смертоносную эстафету огня, и вскоре прекраснейший город Земли фазана и оленя был заключен в огненное кольцо. Ах-Суйток-Тутуль-Шив не стал дожидаться, когда воздух Чичен-Ицы, пропитанный удушливой гарью и смрадом горящих трупов, отравит его светлые детские воспоминания. И, хотя сражение с Майяпаном не было проиграно, он с тяжелым сердцем покидал город своих предков. Он знал, что улицам и площадям Чичен-Ицы больше не суждено видеть паломников, пышных процессий и веселых празднеств. Его жертвенные алтари уже никогда не обагрятся кровью. Тутуль-Шив спешил покинуть столицу страны Чен. Возвращение из царства мертвых обязывало халач-виника выполнить волю тех, чьи помыслы и желания уже давно овладели его разумом…

Гурковский был свидетелем этой драмы. В очередной раз вынырнув из тумана забвения, он обнаружил себя сражающимся рука об руку с кровожадными индейцами, которые недавно взирали на него как на бога.

Он быстро разобрался, кто есть кто. С ним было около пятидесяти человек, отчаянно пытавшихся пробиться сквозь ряды неприятеля к своим, наседавшим на врага с противоположной стороны. Его маленький отряд держал оборону у верхнего края лестницы храма с колоннами. Снизу их атаковали полуголые раскрашенные дикари, разя налево и направо увесистыми дубинками, увенчанными обоюдоострыми лезвиями. Гурковский, словно зритель в VIP-зале, наблюдал за происходящим, удобно расположившись внутри самого себя. Как будто он был актером креативного фильма и просматривал уже отснятый материал.

Пролетевшая рядом стрела обожгла плечо. Сергей вскрикнул, вместе с ним вскрикнул и тот, в чьем теле он сидел. «Как же так? — удивлялся он, не желая верить своим чувствам. — Ведь это мое тело! Кому еще оно может принадлежать?» И тут Гурковский почти физически ощутил, как тот, в чьем теле он пребывал, замер, словно прислушиваясь к себе. Сергею стало неприятно, он почувствовал навалившуюся на него со всех сторон тяжесть. Тысячи маленьких иголочек прикоснулись к нему, обволокли колючим бинтом все его тело. «Что за бред!» — успел подумать он и провалился в тартарары.

Окруженный хаосом знакомых, но не узнаваемых предметов, он поднимался вверх, падал вниз, его подбрасывало, крутило, кидало, бросало из стороны в сторону, пока наконец он не оказался на краю огромного карстового колодца. Гурковский сделал большой вдох и снова полетел вниз, укрываясь в мутной воде от гигантской, с гнойными нарывами, когтистой лапы. Огромный рот плевал в него снарядами слов. Они толкали его наверх, все ближе и ближе к дрожащему пятну света. И вот, когда легкие были готовы разорваться от удушливого газа, Гурковский сделал спасительный вдох, и снарядыслова разорвались в его дребезжащих перепонках:

— Я, Ах-Суйток-Тутуль-Шив, великий человек Страны низких холмов и повелитель города Ушмаль!

Гурковский очнулся. Он стал другим. Память вернула ему все, всю его жизнь до мельчайших подробностей, до секунды. В книге «Жизнь и смерть Сергея Гурковского» он знал любую главу, страницу, строчку. Ему было тесно и неуютно в своем-чужом теле. Он хотел вздохнуть полной грудью, расправить плечи, размяться. Но тот, второй, не позволял ему, он сражался за свою жизнь, а значит, и за его. Гурковский вернулся в тот же «кинокадр», будто киномеханик, ожидавший его возвращения, нажал на паузу в кинопроекторе. Еще секунду мир пребывал в чудовищной спячке. Воины застыли лицом к лицу с занесенными дубинками, дротиками, обсидиановыми ножами. Перекошенные, забрызганные кровью, с налитыми до предела бронзовыми мускулами, они только ждали команды, чтобы вновь с остервенением броситься на врага. И никто уже не мог остановить эту резню. «Игра!» — и под шум ожесточенного боя люди продолжили свою кровавую работу.

— Повелитель времени, — услышал Гурковский будто через фанерную перегородку. К его (их) ногам пал ниц человек с головой орла. — Кумиль-Ах-Поп со своими укакиль-катун не успеет расчистить для вас дорогу. Воины Майяпана развернули отряд с атл-атл и крюками.

Другой отряд майяпанцев вот-вот зайдет к нам в тыл с восточной стороны храма.

Человек-орел замолчал, но за этим молчанием угадывался немой вопрос. С высоты пирамиды хорошо просчитывался замысел врага. Гурковский-Тутуль-Шив окинул взглядом место боя. В ста локтях от подножья пирамиды, шаг за шагом приближаясь к ее основанию, отчаянно бились с неприятелем его воины, возглавляемые преданным генералом Кумиль-Ах-Попом (Гурковский был приятно удивлен, когда обнаружил, что не лишен понимания происходящего, и мог с легкостью пользоваться «базой данных» его второго «Я»). Внизу, на расстоянии полета стрелы, у самого края вздымающейся вверх лестницы, встал на изготовку отряд с копьеметалками, а за спинами второй и третьей шеренги атакующих майяпанцев прятались воины с бамбуковыми палками с острыми серповидными крюками на конце. Гурковский уже знал, что такими крюками стягивали за ноги солдат с крутых, с голень высотой, ступеней лестниц пирамид.

Ситуация была крайне сложной, но не безнадежной. И снова проснулись тысячи колючек:

— Внимание! Сжаться в кулак. По команде скатываемся вниз!

Воин вскочил на ноги, и под клювом грозной птицы Гурковский увидел пылающие глаза его гвардейца из ордена Орла. Это был особенный свет, излучавший отвагу, беззаветную преданность своему повелителю, воин полыхал ненавистью к врагу и презрением к смерти. Будто обжег Сергея этот взгляд. И вновь, как и у края карстового колодца, его захлестнуло необыкновенное чувство гордости за свой великий народ, а вместе с тем пришли решимость, ярость и вера в своё предназначение, а значит, и непобедимость. Через минуту откуда-то снизу призывно затрубила раковина-горн. Как по мановению волшебной палочки, бойцы Майяпана первых шеренг, только что напиравших на гвардейцев Ушмаля, пали ниц, накрывшись щитами.

— Вперед! — Гурковский замер, понимая, что сейчас решается вопрос жизни и смерти.

Окруженный своими воинами, он ринулся вниз. Навстречу уже летел смертоносный дождь из дротиков. Но время было упущено. Пролетев над головами гвардейцев, копья, не причинив ушмальцам ощутимого вреда и лишь задев задние ряды, попадали на щиты лежащих майяпанцев. Тутуль-Шив вовремя разгадал план неприятеля и предпринял единственно верный, хотя и опасный маневр. Враг не ожидал таких быстрых и слаженных действий со стороны ушмальцев и запаниковал при виде несущегося на него сверху гигантского, ощетинившегося копьями кулака из воинов с хищными орлиными клювами вместо голов. Они действительно походили на сорвавшуюся с горной вершины стаю орлов, выкинувших вперед свои когтистые лапы. Гвардейцы врезались в ряды смутившегося неприятеля, сбрасывая его с лестницы, опрокидывая вниз пролет за пролетом.

Они слились в единую бурлящую, клокочущую массу, скатывающуюся к подножию пирамиды, оставляя после себя кровавый след истерзанной плоти. К колоннадам Тутуль-Шив довел лишь десять своих бойцов. Там их встретил ликующий Кумиль-Ах-Поп. Пораженные мужеством врага, майяпанцы отступили. Это предоставило время для перегруппировки и отхода в западную часть города — ближе к старой Чичен-Ице, хорошо известной халач-винику и малознакомой Хунак Кеелю…