– А что ещё сообщает источник?

– Пардон, но далее следует уже строго конфиденциальная информация, – широко улыбаясь, развёл руками Толстый, – которую я не имею права сообщать даже вам.

И Толстый слегка помахал папочкой в левой руке.

– Ладно, Бог с ней, с вашей конфиденциальной информацией. – Тонкий бросил взгляд на настенные стене, висевшие напротив окна. – Кстати, кажется, вам пора. Одну минуту.

Он сделал предостерегающий жест ладонью и прошёл в рабочий кабинет шефа. Толстый остался стоять. Спустя несколько секунд Тонкий снова появился в приёмной и на этот раз официальным тоном произнёс:

– Прошу. Президент ждёт.

Толстый по-военному постарался выпрямить спину, насколько это позволяла его комплекция, и направился в сторону предупредительно приоткрытых дверей.

Письмо сыну в Америку

Иван Иванович Агафонов, ветеран колхозного строя, пенсионер, заслуженный картофелевод средней полосы России, с некоторым трудом подбирая нужные слова, сочинял письмо своему сыну Виктору, много лет назад перебравшемуся на ПМЖ в Соединённые Штаты Америки. Время было не слишком позднее и не слишком раннее – так, около десяти часов вечера, все основные новости уже были прослушаны, выводы сделаны, а беспрерывные сериалы, похожие друг на друга, как пулеметные ленты, Иван Иванович недолюбливал, справедливо считая их наркотой для сухих алкоголиков. Жена Ивана Ивановича, Мария Афанасьевна, тоже не спешила на боковую, но в отличие от мужа она уважала сериалы, в особенности на бытовые темы, и не отказывала себе в удовольствии окунуться в чужую жизнь и даже смахнуть при случае слезу со щеки. Для этого всякий раз в урочное время она уходила в соседнюю комнату, где стоял ещё один телевизор, и мягко плюхнувшись в протёртое кресло, включала ящик.

Жили старики в мире и согласии уже более полувека, три года назад справили золотую свадьбу и свято верили, что Бог даст дожить и до бриллиантовой. Жили небогато, как и всё крестьянство России, но на хлеб и молоко хватало. Да и много ли надо людям, которые безвыездно живут в деревне. По сравнению с городом – так, сущие копейки, смех один. Ни в театр пойти, ни в ресторане кутнуть. Да и возраст уже не тот. К тому же дети, сын Витюха и дочь Елена, хоть и жили кто где, но регулярно подкидывали им деньжат, не забывали родителей. Вроде и жаловаться не на что. И всё-таки обидно как-то: старики живут в деревне, а единокровные дети разбрелись по градам и весям, хотя были на то и свои, объективные, причины: дети у Агафоновых оказались незаурядные. Витюха со школьной скамьи такие способности проявлял к физике и математике, что учителя только диву давались и пророчили ему учёное будущее. И не ошиблись. По окончании школы Витюха на свой страх и риск рванул в Москву, сходу поступил в МГУ на факультет вычислительной математики и кибернетики, а по окончании университета, поработав пару лет в Институте математических исследований сложных систем, уехал на стажировку в Штаты. Да так там и застрял, вначале на пару лет, а потом окончательно. В Америке хваткие до всего, что сулит хорошую прибыль, бизнесмены охулки на руку не положат: если только у человека, будь он хоть из России, хоть из Африки, хоть из самой преисподней, на плечах голова, а не кочан капусты, быть ему на коне. Они его и приветят, как родного, обуют–оденут, денег посулят, жильём обеспечат, а главное, откроют такие перспективы карьерного роста, какие на родине тому и не снились. Короче, наобещают с три короба арестантов, лишь бы только удержать у себя нужного человечка, и слово своё сдержат. Вот и выбирай после этого между патриотизмом и научной карьерой. Проблема. Посему каждый и решает её на свой лад. Оно и справедливо, ибо свобода выбора есть главный залог того, что у нормального человека в этом случае всегда останется в душе тёплое чувство к родине, как бы ни сложилась его судьба на чужбине.

А с другой стороны… А с другой стороны, теперь уже родители остаются круглыми сиротами при живых детях. Ладно ли это? Вот и Елена тоже усвистела на поиски счастья в иные края. Хоть и не за границу, хоть и нашла себе дело в той же Москве, да велика ли разница для родителей. Им всё едино, где дети, если только не под крылом у отца с матерью. Чего бы ей-то уж не остаться в деревне. И женихи сватались, – ох, как подкатывали! – а она всё своё: хочу в город и весь сказ. И усвистела-таки. Хоть и не блистала девка способностями, как её брат, но и её умишком, а ещё больше смекалкой, природа не обделила. Помаялась, помаялась она в первопрестольной, а потом таки нашла свою жилу: учредила под своим именем турагентство – и дело пошло, даже за границей побывала, даже у брата в Штатах гостила. Не у всех оно получается, а у неё выгорело. Да что турагентство! Она и мужа себе в Москве отхватила, приличного мужика, и даже квартиру приобрела. Приглашала родителей на побывку. Те один раз приехали, погуляли по городу, кое-что посмотрели, кое-где побывали, да и вернулись к себе в деревню. И на том спасибо! Ну не лихая ли девка!? И ведь всё своими руками, точнее, мозгами. А говорят «деревенские»! Выходит, иные деревенские иным городским сопли утрут.

Такие вот дети выросли у стариков Агафоновых, да только радости старикам от этого маловато. Лучше б уж они у родителей под боком жили и деревенскими оставались. Однако как сложилось, так сложилось. Судьба – не палка: через коленку не переломишь. Не вернутся дети в село ни за какие коврижки. Да и зачем? Дурью маяться? А чем ещё? Не поисками же способа как из навоза рубли чеканить. Вроде бы старикам и радоваться надо, что так удачно сложилась судьба у наследников, а что-то не получается. Правда, время от времени Елена наведывалась в родительский дом, совсем уж не забывала, да что толку, только рану разбередит: приедет, побудет пару дней и снова улепетнёт в Москву. А ты оставайся. И почти такая же ситуация с сыном, если не хуже. Он тоже не забывал, благодаря кому вообще увидел свет божий, пару раз приглашал родителей в гости, но те так и не собрались: то ли испугались мороки, связанной с оформлением визы, то ли по причине глубокой старости, то ли по каким другим основаниям, но дело так и не сдвинулось с места, хотя колебания и были. А на нет и суда нет.

Вот на каком фоне старик Агафонов настроился писать письмо своему сыну в далёкую Америку, в неведомый ему городок Бостон. А кому же ещё? Не дочке же. Она хоть и побывала в Штатах, но как там устроена жизнь – всё равно понятия не имеет. А старика хотя и интересовали прежде всего дела в России, но и они были напрямую связаны с вездесущей Америкой.

И в заключение, прежде чем воспроизвести содержание этого письма, добавим от себя, что писал он его обстоятельно, время от времени надолго задумываясь и разговаривая с самим собой. Конечно, можно было бы закончить письмо и на другой день, но старик настроился начать и кончить его в один присест, даже если для этого придётся пожертвовать сном, и потому отвергал всякие домогательства Марии Афанасьевны, неоднократно предлагавшей ему отправиться на боковую, вполне справедливо полагая, что отоспаться можно будет и на другой день, не говоря уж про тот свет.

Итак, заглянем через плечо Ивана Ивановича и проследим за логикой его мыслей и чувств. Конечно, порядочный человек не стал бы предавать гласности чужие письма, но то, что недостойно делать в обыденной жизни, вполне допустимо в художественном произведении, а следовательно, мы, читатель, чисты перед тобой, своей незапятнанной совестью и даже самим Создателем.

Вот это письмо. Автор приводит его практически дословно, без купюр и существенных исправлений, а посему не отвечает за стилистические огрехи в тексте. Главным всё-таки остаётся содержание.

Итак, вперёд.

«Доброго тебе здравия, дорогой сынок Витюша!

Ох, давно я тебе не писал, почитай с января, после последнего новогоднего поздравления. А нынче уже август. Но и ты, поросёнок, хорош гусь: мог бы и сам чиркнуть родителям пару строк, так, промеж твоих дел. Мол, жив-здоров, дела идут, жизнь удалась. Да заодно и поинтересоваться нашим здоровьем: а вдруг, неровен час, мы с матерью уже принимаем воздушные ванны в тени райских кущ. А ты и знать не знаешь, ведать не ведаешь. Время-то вон как летит – узды на него нет. Кажись, вчера ещё был февраль, а уже осень на дворе. Да кабы ещё только на дворе, а то ведь осень жизни. И ведь как незаметно, собака, подкралась. День за днём, день за днём – и здрасьте вам: ещё накануне тебе было восемьдесят три, а сегодня уже восемьдесят четыре. А завтра стукнет все восемьдесят пять, оглянуться не успеешь. Я уж давно заприметил, что это минуты и часы тянутся, как резина, а годы – они, собаки, летят. Только успевай считать. Да, времена такие пошли, что, не в пример прошлым, есть что терять. Вроде и жалко, и умирать не хочется и хочется посмотреть, как оно дальше будет, да всё бестолку. Годы – не милостыня, Бог не подаст. Ну да будет размазывать сало по губам, мне ещё много чего тебе сказать надобно. С матерью, хоть она баба и хорошая, о жизни, а уж тем более о политике, особо не потреплешься, у ней один телевизор да домашнее хозяйство на уме, а ты у нас мужик башковитый. С тобой другой коленкор. Я вот сижу, пишу, а вроде как веду умную беседу. Даже вслух иногда проговариваю: мол, так и так, Ванюша, как ты мыслишь, прав я или не прав, а ты мне рассудительно отвечаешь. Даже твой голос слышу. Только не смейся, это у меня такая стариковская привычка появилась и никуда от неё, проклятой, не денешься.