Глупо уговаривать перестать быть святотатцем или просто дебилом. На этот раз и лесть не спасла. Настоятель воздел руки к небу, и в ужасе возопил:

– Игумен! Я игумен Феофил! О, Господи, вразуми хоть ты послушника!

– Да-да, игумен, – смутился Саня. – Прости, аббат, я постоянно забываю название твоей должности…

Тушите церковные свечи и выносите, к хрену, покойника, – что называется…

– Тебе повезло, что в день я могу делать только одну заметку, – смиренно молвил настоятель. – Кроме того, сейчас обители крайне требуется физическая сила.

Дальше двинулись молча.

***

Возле трёх туалетов у ворот, грузовик вываливал из кузова толстые чурки. За процессом вдумчиво наблюдали десять иноков. Подошли пастырь и его овца.

– Поможешь порубить и перетаскать дрова! – кратко приказал настоятель. Отгрёб на пару метров, потом встал и дополнил с места: – Зайдёшь ко мне в кабинет после ужина. Пойдём в часовенку и будем вместе молиться, чтобы Бог вразумил тебя на запоминание непривычных слов. – Святой перец ушёл.

– Звучит как подарок, – усмехнулся Сидоркин. Он встряхнулся, подбежал к кабине «ЗИЛа», вспрыгнул на подножку:

– Слышь, братан, дай сигарету.

– Держи, – безмятежный водила подал пачку.

– Я возьму пару?

– Валяй. Ты чё здесь работаешь, нанятой?

– Я послушник! – вор вытащил две сигареты.

– А чего шмотьё светское? – в тоне звучало равнодушное любопытство.

– Я новообращённый, и монашескую робу не успел приобрести. Благодарю, братан!

Карманник спрыгнул на землю, повёл кругом хищным взглядом. Хотя по логике это надо было сделать перед попрошайничеством. Монахи стояли с другой стороны грузовика, и видеть милостыню не могли. Вдали Феофил входил в здание со своим кабинетом.

– Отлично, – Сидоркин устремил взгляд на шпиль колокольни. Тот ясно вырисовывался на фоне утреннего неба. Одинокое облако проплыло мимо.

***

Стараясь не привлекать внимания, Саня направился к колокольне. По старым деревянным ступеням поднялся на самый верх звонницы. Пять колоколов, пятнадцать верёвок. Ворик выудил из носка зажигалку. Прикурил, прикрывая ладонью огонек, и с удовольствием затянулся дымком.

– Ааа, мля, – долгое табачное воздержание если не страшное, то мучительное.

Внизу стукнула дверь, раздалось топанье. Кто-то поднимался. Карманник напоследок жадно затянулся, выкинул оставшийся чинарик. Помахал ручкой, разгоняя дым.

На площадке с колоколами возник запыхавшийся Трифон.

– Я приметил, что ты вошёл сюда, брат Александр, – инок приложил руку к сердцу, глубоко выдохнул, приводя дыхание в норму. – Пойдем! Я погладил мою старую рясу, примеришь.

Сидоркин нехотя поплелся за монахом. Табак немного притушил раздражительность, распирающую карманника ежесекундно. Как оказалось, тюрьма и монастырь схожи в целом, но разнятся в деталях. Детали и вымораживали, причём не хило.

– Ряса ещё совсем новая! Я аккуратно носил! Просто маловата мне стала, – инок в радостном возбуждении вошел в келью. Схватил с топчана платье и протянул Сидоркину. – Надевай!

Оказывается, бонусы есть и здесь. Саня с удовольствием скинул рваньё, подаренное герцогом, и напялил платье. Замер посреди кельи, с интересом оглядывая себя. На нём топорщился длинный дьяконовский стихарь, в просторечии именуемый рясой.

– Как на тебя сшито, – захлопал в ладоши Трифон, с детской непосредственностью.

– Зеркало есть? – нетерпеливо спросил вор.

– Зеркал не держим! – бодро ответил инок. – Изобретение дьявола!

– Да ладно… Этот скупердяй изобрёл зееркалоо?! – удивился Саня.

Трифон не слушал или не слышал, он с восторгом на лице разглядывал одежду.

– Повернись, брат!

Послушник сделал плавный круг вокруг своей оси. Самодовольно ухмыляясь.

– Нигде не жмёт, брат Александр?

– Сойдёт. Просторней, чем тюремная роба.

– Брат Трифон, можно тебя на минутку? – в келью заглянул монах, заросший до ушей бородой. – Важный вопрос по главе из «Апокалипсиса»!

– Можно! – Трифон глянул последний разок на рясу и вышел.

– Ну что, в таком прикиде не стыдно и храм навестить, – рассудительно изрёк Сидоркин.

– Йэх! На! Нах!.. – Сидоркин, облачённый в рясу, с непостижимым удовольствием колол дрова. Изредка бросая взгляд на храм. Физический труд облагораживает, вот уж точно. Кроме того, дьявольская замута шла к финалу, а конец всегда радостней, чем начало. Принципиально и всегда. Такие вот противоречия млели в душе карманника.

Десять черноризцев оказывали Сане посильную помощь: сортировали дерево и таскали в сарай готовые чурки.

К кольщику подошёл монах. Вообще, кто такой монах? Палка-палка-огуречик, два глаза, нос, борода, ряса. Описывать бессмысленно, ведь все монахи похожи как тризнецы. Но данного инока описать всё же стоит.

– Истинно! – раздался глас. То ли с небес, то ли из-под земли.

Монах был упитан. На полголовы ниже Сани. Бороды не было. Вернее, слабая щетина пробивалась, но бороды как таковой, не было. Вероятно, она просто плохо росла. Ну, что ещё? Тёмные растрёпанные волосы под каре, жирные щёчки, нос кнопкой. Маленький, аккуратный, резко очерченный рот. И глаза – голубые и круглые, как у сиамского кота.

– Брат Алекса-андр! – позвал он тихо тонким голоском.

Сидоркин воткнул топор в чурку, разогнул натруженную поясницу:

– Ну?

– Ты не шутил насчёт еды? Ты и сегодня есть не будешь? Я желаю занять очередь!

– Жрать хочешь? – ухмыльнулся карманник.

– Ага… – вздохнул собеседник.

– Тебя как зовут? – послушник внимательно, даже очень, присматривался к иноку.

– Братец Сергий.

– Это ты меня впускал на территорию, когда я стучал? – припомнил вор.

– Я… – в круглых глазах сидело ожидание.

– Ты когда снова дежуришь у ворот?

– Сегодня вечером и ночью. А что?

– Серёга, ты первый в очереди за баландой! – торжественно объявил карманник, очевидно сделав какие-то выводы.

– Спасибо… А зачем ты спросил про моё дежурство?

– Иди-ка сюда, – поманил его пальцем Сидоркин.

Послушник нагнулся к монашьему уху, но заметил, что никто не работает. Иноки чутко замерли, прислушиваясь. Вор обвёл братию грозным взором:

– Вас учили, что подслушивать нехорошо?

– Да брось, брат! – ответствовал монах, заросший до ушей бородой, тот самый, что заглядывал в келью, когда карманник мерил рясу. – В этих стенах нет секретов, ведь Господь всё видит.

– Я намедни слышал сие. И вот что отвечу! Видимо, у Господа работа такая – подслушивать и подглядывать, – отпарировал послушник. – Но какое, блин, отношение к его работе имеете вы? Я хочу сказать братцу Серёге глубоко личную вещь, которая касается тока меня!

– Да ладно, остынь, – бородач горько пожал плечами, но постарался развернуться с равнодушным видом, понёс дрова в чулан. Иные иноки тоже принялись за работу.

Из келейного барака показался настоятель, и попрыгал к дровосекам.

– Спасите наши души, мать их ети… – хмуро проворчал Саня. – Позже поговорим, лады? – риторически спросил у Сергия, и вновь взялся за топор.

***

Был томный вечер. Монахи собрались в трапезной. Сквозь окна столовой-кухни подглядывал красный апрельский закат. Два десятка иноков заворожено наблюдали, как настоятель хлебает гороховый суп с лапшой. Саня сидел напротив Трифона, время от времени с задумчивым видом кидая в рот маленькие кусочки хлеба. Тело всё ещё терзало похмелье, а сердечко волнение, поэтому питать плоть абсолютно не хотелось.

– Мяу! – по столовой пробежал маленький чёрный котик.

Игумен отложил ложку и допил остатки бульона. Затем чинно, не спеша, выпил чай. Как по команде, с тяжким вздохом, монахи поднялись.

– Спасибо Господу, который нас поит и кормит! – нараспев возгласил Феофил. – Да святится имя его ныне и присно и во веки веков! Благослови братию, Иисус!