Лучше бы он этого не говорил. Доверие к нему, которое начало зарождаться в душе Евпраксии, моментально испарилось. Она собственными глазами видела, как дрались киевляне, и не считала, что они хоть в чем-то уступали людям фон Дюрента. И не удержалась от желания нанести ответный укол.

– Вряд ли победа была бы одержана без Горислава, – сказала она. – Он и его воины начали биться, когда ваши рыцари, барон, еще только приходили в себя и искали оружие. Насколько я могу судить, нападение отражали двадцать человек. И лишь половина из них была в немецких доспехах.

Это была чистая правда, а потому она подействовала на Фридриха фон Дюрента особенно болезненно. Хладнокровие в очередной раз изменило ему. Вместо того чтобы мягко склонить княжну на свою сторону, он разразился желчной тирадой в адрес Горислава и вообще всех русских, которых уподоблял грязным животным. И снова Евпраксия умело парировала нападки, произнеся холодно:

– Оскорбляя моих соотечественников, вы оскорбляете меня, барон. И не вам судить об опрятности после недавнего купания в болоте.

С этими словами она окинула многозначительным взглядом наряд фон Дюрента, который действительно смотрелся не самым лучшим образом. Он задохнулся, подавившись своей ненавистью. План втереться в доверие к Евпраксии окончательно провалился. Барон намеревался предложить ей свое общество на протяжении дальнейшего путешествия, однако теперь было поздно. Он заранее знал, каков будет ее ответ.

– Я искупаюсь и вновь буду чистым, – надменно произнес он, вскинув голову так высоко, что собственный нос частично заслонил от него собеседницу. – Грязная же деревенщина всегда останется грязной деревенщиной, сколько воды на нее ни лей.

Не позволив Евпраксии парировать выпад и нанести ответный, барон развернулся и пошел прочь. Она осталась стоять на месте, задыхаясь от гнева. Камень, брошенный в ее огород, достиг цели. Уже давно Евпраксия не чувствовала себя такой неряшливой и грязной.

Путешествие возобновилось лишь днем, потому что с утра зарядил дождь и походило на то, что он будет лить весь день, размывая дороги. Тучи плыли низко над лесом, задевая верхушки елей, воздух наполнился сыростью и прохладой. Убитых разбойников никому не пришло в голову хоронить, и казалось, что их мокрые лица кривляются в потоках стекающей по ним воды.

Обозники варили каши и похлебки, прикрываясь пустыми мешками. Один даже нахлобучил на голову перевернутую корзину, но Евпраксия, смотревшая в окошко, даже не улыбнулась. Томительные, нерадостные мысли бродили в ее голове, на душе было так же пасмурно, как снаружи. Девушка думала о том, что здесь, в чужих краях, она никому не нужна по-настоящему: ни людям, ни духам, ни божествам. Здешние птицы пели по-другому, цветы пахли иначе, деревья росли не так. А дорога уводила еще дальше, гораздо дальше.

Дождь унялся, так и не сменившись ливнем, которого все опасались. Тучи рассосались, обернувшись облаками, растянутыми по краям горизонта. Солнце полыхнуло таким жаром, что вмиг высушило зелень и землю. Стало душно. Евпраксия решила ехать верхом, чтобы ветер обдувал лицо, покрывшееся испариной. Ей подвели рыжую кобылку Лиску, с которой она успела подружиться. Скормив Лиске яблоко, Евпраксия села в седло боком, свесив обе ноги в одну сторону. Приличия не позволяли взрослым девушкам скакать верхом, а княжна чувствовала себя более чем взрослой. Она прогнала Горислава, вознамерившегося держаться рядом, и поехала впереди процессии, пропустив перед собой лишь троих дозорных, которые по обыкновению проверяли путь.

Лиска шла ровной рысью, почти не подбрасывая всадницу, однако посадка боком все равно утомляла и казалась ненадежной. Оглянувшись через плечо и убедившись, что Горислав следует далеко позади, Евпраксия устроилась на лошадиной спине так, как привыкла с детства, когда прекрасно обходилась без седла и сбруи, держась на лошади цепко, как блоха на собаке. Для этого пришлось подоткнуть под себя юбки, которые были достаточно просторными, чтобы прикрывать ноги до самых лодыжек, так что можно было не опасаться взглядов встречных путников.

Их хватало даже здесь, в лесной глуши. Дорог было мало, а путников – предостаточно. Брели странники, шли священники, ехали купцы, скакали гонцы с грамотами. Время от времени на обочинах попадались кости и черепа тех, кто тоже стремился куда-то, да не добрался. Присмотревшись, можно было заметить прячущихся в кустах людей, но то необязательно были преступники или беглые рабы, а бабы, дети и старики, которые боялись нарваться на опасную ватагу. Сопровождаемая вооруженным отрядом, Евпраксия чувствовала себя вполне уверенно. Редко кто осмеливался нападать на столь большие обозы, как тот, что тянулся за нею следом. Они были силой, способной постоять за себя, и уступали разве что военным отрядам, но те редко отваживались на беззакония и соблюдали писаные и неписаные обязательства пропускать через свои земли знатных лиц с их свитами.

Лес постепенно густел, меняя светло-зеленую окраску на темную, холодную. Но дорога, вынырнувшая из кудрявой поросли, просматривалась здесь гораздо лучше. Обзор теперь заслоняли не развесистые древесные кроны, а ровные, гладкие стволы, уходящие далеко вверх, в небо. Внизу росли лишь папоротники и неприхотливые кустарники, черпающие силы у сырой земли и не стремящиеся к солнечному свету. Да еще упавшие деревья виднелись там и сям, подобно поверженным богатырям.

Копыта Лиски колотили утоптанную землю уверенно и дробно, порождая слабые отголоски лесного эха. Задумавшаяся Евпраксия не сразу осознала, что слышит и другой топот, стремительно приближающийся из чащобы. Потом за толстыми стволами замелькали скачущие дозорные, которые, оглядываясь и подстегивая коней, вылетели на открытое пространство. Лиска захрапела, попятившись на подогнутых задних ногах.

– Зубры! Зубры! – крикнул дозорный предостерегающе. – Тикай, княжна!

Он проскакал мимо нее, продолжая кричать. Евпраксия попыталась развернуть лошадь, чтобы помчаться за дозорными в сторону обоза, но Лиска заупрямилась и, громко хрипя, попятилась.

Из-за поворота вылетела огромная бурая туша и заскользила, упираясь в землю четырьмя ногами. Даже издали размеры зубра потрясали воображение. Все быки, которых доводилось видеть Евпраксии прежде, выглядели бы рядом с ним полугодовалыми телятами. Высокий, как скала, горб затрясся, когда зубр заметил всадницу и ринулся на нее. Из его левого бока торчал обломок стрелы или копья. Он был ранен и разъярен причиненной ему болью. Но хуже всего было то, что следом за ним на дорогу выбежало еще несколько лесных исполинов.

Лиска наконец осознала степень нависшей угрозы и взяла с места в карьер. Правда, поводьев она не слушалась. Вместо того чтобы поспешить под защиту людей, она свернула с дороги и понеслась между толстых стволов. Евпраксия услышала за спиной голос Горислава, но, обернувшись, не увидела его, потому что взгляд ее был прикован к преследующему ее стаду.

Сейчас не имело значения, что незадачливый охотник попытался убить вожака стада. Важно было лишь то, что лесные быки были вне себя от злости и кипели желанием поквитаться с людьми. Потеряв из виду дозорных, они погнались за одинокой всадницей и не отставали, проявляя поразительную для своих размеров прыть.

Всякий раз, когда Евпраксия отваживалась бросить взгляд через плечо, она обнаруживала, что зубры никуда не делись, а продолжают ломиться через папоротники и кустарники, вздымая вверх тучи зеленой трухи. Правда, осталось их только два – раненый вожак и самец поменьше с обломанным рогом. Но их пыхтения и рева хватало, чтобы гнать Лиску по лесу с такой скоростью, что стволы мелькали то справа, то слева, не давая всаднице возможности ни управлять скачкой, ни отмечать путь, чтобы можно было вернуться обратно.

В какой-то момент Евпраксия обнаружила, что зубры уже не гонятся за нею, а находятся в отдалении, постепенно растворяясь в тени леса. Еще какое-то время они виднелись среди деревьев, подобно двум мохнатым утесам, а потом пропали из виду. Тем не менее, стремясь оказаться подальше от зубров, Евпраксия не сразу решилась натянуть поводья. Когда же она наконец сделала это, лошадь даже не подумала подчиниться. Вся в пене, она продолжала мчаться вперед, закусив удила.