— Если бы не облака, я бы рассказал про созвездия.

— Разбираешься? — спросил Джон, поднимая голову.

— Читал… Могу даже назвать несколько.

— Молодец.

— И луны не видно…

— Жалко, — Джон осторожно положил ему руку на голову, спутал мальчишеские волосы. — Я бы послушал. С удовольствием.

— Эй, — от неожиданности резко по привычке огрызнулся тот, но вспомнив что-то, смягчился и глянул на старика. Нет, «стариком» в прямом смысле слова Юнмин назвать его не мог — Джону на вид было лет тридцать, нет, даже не определишь — это из-за седины, она всё спутывает.

— Успокойся, — улыбнулся Джон. Они как раз стояли около прожектора, восьмёрками кружившего по полю. Свет мешал видеть ночью, так что пришлось отойти подальше, прежде чем зрение стало острее. — Смотри лучше. Вон туда.

Впереди была видна чернота — с такого расстояния только провал в песке, но Джон, когда парень на него взглянул, кивнул ещё раз, мол, смотри пристальнее. Юнмин пригляделся: там, где свет прожектора терялся в песке, будто засасываемый в огромную воронку, что-то шевелилось, перекатываясь невидимыми датчиками и тихо поскрипывая.

— Мина, — пояснил Джон. — Установили давно, ещё до нашего прихода. Нам повезло, что когда занимали пост, была ночь, так бы и не заметили.

— А днём? — поинтересовался парень.

— Днём не видно.

— Что за тип? — Юнмин взглянул на него снизу вверх. Он был невысокий, еле доставал макушкой до седых висков.

— Бесшумный, — объяснил Джон. — Многоразовый. Хапнет — сам не заметишь, так что осторожней. На всякий. — Юнмин долго стоял, в молчании переводя взгляд с винтовки Джона на мину, потом на ночное небо. Джон даже в темноте видел, что парню неловко. В таком возрасте нормально не любить тишину, в его же — наоборот, старость — это медленно, и всё же дурацкое предчувствие, принесённое паром из ртов, затхлостью и желтизной песка, какая-то дурацкая, навязчивая мысль не давала покоя. Юнмин обернулся и посмотрел назад — на играющий огоньками пост, на ходящих с другой стороны часовых, на построенные ими укрепления…

— Джон… — тихо позвал он. — Что случилось с твоей семьёй?

— Тем, кто выше по званию, такие вопросы не задают, — отрубил Джон, удивляясь собственной резкости. — Пойдём обратно.

Они вернулись к прожектору, и город как-то слишком сильно навалился на них безветрием и тягучей высотой небоскрёбов. Стало жутковато от темноты, раньше казавшейся окутывающе тёплой, а теперь пробирающей до костей. Сверху послышался храп, через пару секунд затих. Оставшееся время просидели в тишине. Джон наблюдал за правой стороной, там, где далеко был лес, и до него доносился смазанный шум крон. Юнмину досталась область с миной, и он заворожённо наблюдал за воронкой, от которой исходил странный жар, волнами растаскивающий в стороны картину неба и ночи. Он решил сказать, только когда их смена закончилась, и двое проснувшихся их подменили.

— Как думаешь, что это? — обратился он к Джону, когда тот, зевая, уже устраивался на камнях. — Там, над миной.

— Где?! — глаза Джона вдруг стали круглыми, он вскочил: оружие в руках, зрачки расширены. Юнмин указал рукой, и Джон толчком упёр винтовку в плечо, заглядывая в прицел. Следующим движением винтовка отправилась назад, а уши спящих прорезал его громкий крик, сопровождающийся бранью и жестикуляцией. Укрепления чуть ли не мгновенно ощетинились сотнями дул, наугад шарящих по темноте.

— Видели излучение, — запыхаясь, отрапортовал Джон чуть ли не в ухо подбежавшему командиру. — Мина сработала!

***

Где-то снаружи солнце клонилось к закату, Вайесс чувствовала, как растекается по горизонту вечерняя лава, как воздух постепенно погружается во тьму, как наверху загораются белым первые звёзды, оборачиваясь в реку и снова переплетаясь с обсидиановым фоном невозможности. Жизнь крутилась вокруг неё, но она была снаружи мира, дальше, чем предел осознания, дальше, чем может проникнуть импульс разума. Время здесь текло постоянно по-разному, но ей почему-то казалось, что за горизонтом действительно наступила ночь. Всё это время она слушала, стараясь запечатлеть образом каждое слово, вышедшее из Его уст, как сверкающую драгоценность, подобной которой нет ни в одном ювелирном магазине Арденны.

— …Пойми других людей, и будешь понята. Признай свои ошибки и прости ошибки другим. Каждый человек уникален по-своему, каждый в перспективе — обладатель свободы, и чтобы рассмотреть искру силы в душах, нужно знание. Знание о людях — как минимум умение видеть, как максимум — умение и желание в одном. Признай себя, и будешь признана. Признай других, и получишь зрелость характера, душевную связь. Важность ценностей человека напрямую зависит от важности его для остальной реальности и для тебя в частности. Не завышай успехи, но не обесценивай результаты. Спроси себя: всё ли, что ты делаешь, делается правильно? Что для тебя — правильно? Посмотри на картинку целиком, абстрагируйся от частичного — что в принципе может изменить твоё мнение?

— Изменить мнение… — Вайесс почти не задумалась над ответом, каждое слово резало слух. — Сам человек. Правда. Поступок.

Она размышляла о пройденном пути и пути предстоящем, об изменениях, о том, почему выбрала это направление. И, что странно, ответа не было. То, о чём она думала раньше, осталось за чёрно-белой стеной, тут её душа представала перед телом обновлённая, чистая, как наполнивший всё вокруг воздух. Её тело сияло, играя искорками на коже и одежде, а Он — светил, будто солнце, но холоднее и чище. К этому свету тянуло, словно он был наркотиком, словно Он был единственным, где душа может зародиться и где сгинуть.

— Правильно то, что ты таковым считаешь. И, чтобы иметь возможность ровнять мир под себя, нужно быть этого достойным. Научись быть уверенной в своих целях, желаниях, принципах, но не забывай о таковых для других. Каждый человек — линия, и изначально линии одинаковы, одинаково пусты: ты сама решаешь, как и когда наполнять их жизнью. Вина за событие и осознание произошедшего — не одно и то же: вина — изначально состояние прошлого, а осознание — начало пути к редактированию. Человек многогранен, как камень. Обтесать его, сделать лучше или раскрошить в пыль — решают не высшие силы, а принцип, который он вкладывает в собственную жизнь, делает своей силой или слабостью, мысль материализуется и превращается в страх, счастье, любовь, ненависть, скорбь, страдание…

***

Пули сверкали вокруг, улетая в пустоту улиц и оставаясь в промёрзлых стенах, отскакивая вспышками от баррикад, дымом отправляясь в темноту поля. Джон Фолкс уже не помнил, когда это началось, не знал, когда закончится. Многие называют это «адом», ему было приятнее слово «непостоянство», когда не знаешь, сможешь ли перезарядить винтовку — или тебя убьют, выстрелишь — или тебя убьют, прицелишься — или тебя убьют, и так по бесконечной спирали, до тех пор, пока тебя действительно не убьют, или же ты не попадёшь достаточное количество раз, чтобы этого не произошло. Небольшой фронт превратился из цитадели молчания в суету и громыхание, в бессвязность и хаос. Джон смотрел, как рядом с ним строчит автомат Юнмина, потом вдруг затихает — слышится сбитое дыхание, видны капли пота, летящие на бетон и сверкающее от влаги и, может даже, слёз лицо, побелевшая кожа. Джон хватает его за грудки и притягивает к себе, прямо к глазам, чтобы огоньки страха, копошащиеся в зрачке у парня, встретились с его — огнями злости, беспочвенной военной злости. Широкие плечи невольно распрямляются, и парень уверенно кивает. Автомат снова строчит, а Джон, возвращаясь на свою позицию, точным выстрелом отправляет ещё одну тень за углом смешиваться с ночью.

— Патроны! — кричит кто-то справа.

Джон боковым зрением наблюдает, перезаряжаясь, как трясётся и падает на землю рядом с пулемётом ящик с патронами, как цепь успевает залететь в приёмник, как парень, принёсший их, падает, и никто, кроме Юнмина, не обращает на это внимания. Короткий взгляд серых глаз Джона в очередной раз возвращает его на землю, снова гремит железо автомата. Выстрел в темноту, палец над крючком, гладкая поверхность металла, перекрестье прицела, снова выстрел. Пока темнота наступала, щерилась разноцветными трассерами и отсвечивающими фигурами, он продолжал стрелять, словно сама ночь, скапливающаяся в этих бесформенных тенях, была его врагом. В это время тени рассредоточились, пройдя простреливаемую местность, и скрылись за зданиями неподалёку, намереваясь зайти отряду в спину. На минуту всё затихло, и эта тишина была неприятнее звука, напряжение возросло в десятки раз, и Джон будто слышал, как каждый из полусотни оставшихся в живых с шумом выдыхает, пытаясь расслабиться и отдохнуть хотя бы несколько секунд. Приказы выводят их из ступора, слышатся крики и беготня, скрип переставляемых пулемётов, половина отправляется на другую сторону — не дать врагу застать врасплох.