Этим он предавал учения наставницы, но сделать уже ничего не мог — против голоса разума теперь стояла и боль душевная, и боль физическая, завладевшие его телом без остатка. Он как бы со стороны наблюдал, как по его глазам, а потом и по всей коже пробегают тёмно-синие всполохи, как затягиваются смертельные раны и скрепляются рёбра, как кровь вытягивается и твердеет, превращаясь во что-то наподобие ткани, наподобие длинных остроконечных рукавов, живыми вспышками пробегающих по всему периметру рук и стремящихся вверх. Энью бесплотным призраком собственного взгляда смотрел, как ширятся от ужаса лица двоих, как летит в его сторону и путается в переплетениях крови нож, как рвётся на части тело до конца невозмутимого Эльмана, разбрасывая ошмётки до самого коридора, как следом за ним за грань смерти отправляется парень-блондин рядом. Тело — его или уже не его — приобрело ненормальную гибкость, просочившись через приоткрытую щеколду двери и снова, скрипя, возвращаясь к человеческой форме. И в этот момент, разум с силой вкинулся обратно в тело, вернулась привычная чувствительность рук, и была это случайность или сила воли, Энью уже не знал. Он только знал, что теперь нужно было завершить то, что он уже начал — окончательно и бесповоротно.

Энью встретил ночную улицу полыханием синего костра, лентами тянущегося из ран. Магия спокойно и свободно полилась в него, накаляя ткань и заполняя лёгкие живостью и приятной прохладой воздуха. Энью чувствовал в себе что-то животное, первобытное, но в то же время — он покрутил руками, поразжимал пальцы и несколько раз подпрыгнул — все ощущения тела к нему вернулись, и не оставалось уже ни намёка на чужой контроль, даже сила, сочившаяся из него, была его собственной — силой, вышедшей из него и должной когда-то в него и вернуться. Ладони десятками языков костра вгрызлись в брусчатку, с утробным рычанием разламывая и круша землю под собой, пока ноги, провалившись через сыпучий грунт, не упёрлись в каменные своды пещеры.

— Так и думал, — прошептал Энью, наблюдая, как зажигаются огни в домах. — Но я пока не знаю время…

В этот момент что-то пришло ему в голову, потому что он вдруг выскочил из ямы и сделал круговое движение руками — что-то на интуитивном уровне, что сам он объяснить не мог, — от его костра вдруг отделились кусочки пламени, окутавшие лаз, и земля вместе с брусчаткой нехотя поползла обратно, занимая свои прежние позиции до тех пор, пока всё окончательно не стало так, как раньше. Когда из домов выбежали первые жители, держа в руках факелы, Энью уже успел скрыться в доме, пройдя к той комнате и полностью спалив тела вместе с кровью, уничтожая любые следы своего пребывания. Вышел он уже как обычный человек, спрятав языки пламени обратно в себя, пока не придёт время. Каждое умение было неосознанным, как будто рефлексом — ответом на окружающий мир и внутреннее состояние, и Энью, доверившись интуиции, направился к центру города, сжимая в кармане бумажку с начерканным на ней размытым адресом.

Джон Фолкс сидел, привалившись спиной к обломившейся стене. Далеко внизу валялся её кусок, отколотый тяжёлым снарядом: воронка тоже осталась — овальный, растрескавшийся пролом в асфальте, не раскрошивший дорогу только от того, что ещё остались целы держащие её балки. Трасса проходила рядом с серо-коричневым пустырём, наверное, когда-то бывшим парком, и Джон иногда, сидя за укреплениями, пытался представить, как здесь было тогда, в те времена, когда люди ещё копошились в теперь полуразрушенных домах, рассекали по трассам на автомобилях, любовались на деревья. Война уничтожила всё — и людей, и их спокойный мир. Теперь тот же самый мир, окружавший его, был серым, как его форма, серым, как корпус оружия, как затупившееся лезвие ножа. Иногда Джон Фолкс закрывал глаза и представлял, что он не здесь, а где-то далеко, там, где не болит подвёрнутая нога и где не нужно каждый раз подниматься и идти и, самое главное, — туда, где в воздухе витает не пыль каменной крошки, а, например, аромат цветов или запах еды. Джон нетерпеливо вдохнул, представляя, как это могло бы быть, но в нос только снова попала горечь пепла.

Впереди, наставленные друг на друга, превращаясь из отдельных частей в одну крепкую стену, стояли каменные блоки. Поодаль, метрах в десяти справа, на самом стабильном участке тихо доживала век старая машина, их сюда и притащившая. Теперь в пробелах между блоками стояло несколько пулемётов, а кое-где даже навалены мешки с песком или переносные щиты. Его часть отдыхала, положившись на внимание дежуривших на крышах разведчиков, у кое-кого даже остались сигареты, которые те сейчас благополучно доканчивали, пуская в бесцветный воздух бесцветный дым. Джон Фолкс раньше тоже курил, но в условиях военного дефицита разучился. Осталась только зажигалка, и он никак не решался её выбросить: среди всех его предметов она была единственной привезённой из родного города. Наверное, сейчас его уже стёрли в пыль — там, далеко, за горизонтом безжизненных полей. Жизни в этом мире вооружений становились расходным материалом, и какие-то пара миллионов золотых взрывом обрывали их десятками тысяч.

Разрушенное шоссе, поднимающееся над землёй на метров сто, огибало город целиком, но только здесь было достаточно крепким для обороны. Отряд ждал уже несколько недель, но враг всё не шёл, и ожидали со дня на день, так что часовых выставляли вдвое больше. Джон Фолкс был одиночкой, поэтому ему было не по кому скучать и не о чем жалеть — он просто ждал — ждал пыла сражения, экстрима и вероятности поражения, пока вся его жизнь сворачивалась в трубочку, превращаясь в переплетение ночей ожидания и бессонницы. Джон, как и все, боялся умирать, и сначала даже боялся драться, но потом это просто вошло в привычку, как кровь на бетоне, как пули, со свистом вылетающие из его винтовки, как запачканные ботинки и порванная куртка. Кто-то подошёл и сел рядом, но Джон не заметил ни шагов, ни треск бьющегося о заклёпки оружия, продолжая смотреть в одну точку. Точка оказалась одиноким камнем.

— Джон? — он узнал голос — мальчишеский, полутонкий. — Чего хандришь?

— Закончили же.

— Там, — парень кивнул головой в сторону машины, — Ещё остались блоки. Было бы неплохо подгрузить. Поможешь?

— Помогу.

Юнмин помог ему подняться — давали знать о себе боли в ногах. Парень шёл неуклюже, иногда шаркал, и Джон приподнял брови, указывая взглядом на походку. Тот виновато улыбнулся, и сразу же исправился. Джону показалось, что в молодых глазах засверкало, и мысленно проклял всё на свете за то, что вместе со стариками на войну отправляют детей. Блоки оказались на подъём тяжелее, чем на взгляд — пришлось брать вдесятером, а потом ещё тащить с десяток метров, унимая дрожь в руках и коленях от усталости. Винтовки они уронили на землю, и Джону стало сразу гораздо легче, как будто оружие весило больше бетона, а ещё тот факт, что они его не поставили аккуратно — будто вместе с ним они бросали на ветер собственную судьбу. Но это только пока не видел командир — в тот момент он заканчивал с последним блоком с другой стороны. Когда всё закончилось, а солнце начинало клониться к ночи, Джон снова без сил упал на стенку, только в этот раз поставив винтовку аккуратно. Юнмин к нему присоединился.

— Курить будешь? — предложил парень, доставая из кармана четыре сигареты. Джон резко накрыл его руку своей, заставляя вернуть половину в карман.

— С ума сошёл в открытую доставать? Давай, буду.

— Держи, — маленький свёрток будто сам оказался у него в руках. Из кармана медленно полезла зажигалка.

— Спасибо. — Джон немного помял в руках отполированную касаниями коробочку и зажёг маленькое пламя.

— Давно не курил? — поинтересовался Юнмин, протягивая руку. Джон передал зажигалку, не успев ей воспользоваться, и парень закурил первым, прикрывая огонёк от ветра. Из розовых губ вылетело облачко дыма. — Соскучился, наверное?

— Не-а, — зажигалка снова вернулась к нему. — Я и раньше-то не особо…