– Печальное зрелище, верно? – раздалось совсем рядом.

Я вздрогнул и опустил взгляд. В проходе стояла девочка лет восьми-девяти и смотрела мимо меня в палату. Ее короткие светлые волосы были убраны за уши, а яркие голубые глаза сочились состраданием, так хорошо мне знакомым. Судя по тому, что одета она была в платьице и босоножки, я мог сделать вывод, что она не одна из местных больных. А глядя на то, как она сжимает свое тело руками, и какая не детская морщина пролегла между бровей, я мог сделать вывод, что семья в палате ей хорошо знакома.

– Верно, – кивнул я и отвел взгляд, чтобы моя собеседница меня не узнала.

Хотя могла ли она? Мы ведь виделись всего-то один раз.

– Я прихожу почти каждый день и Улька всегда здесь. Лежит на кровати сестры и плачет, – рассказала мне девочка, которую я знаю под именем Настя. – Говорит, что это ее вина.

– Вряд ли это ее вина, – ответил я, отворачивая голову сильнее.

– Я говорю ей то же самое, но она не слушает. Все плачет и плачет.

– Это какая-то новая болезнь? – спросил я после минуты молчания.

– Никто не знает. Они просто впали в кому. Жизнь в них еще есть, но не больше чем в овощах с грядки на даче. Так говорят врачи.

Я бросил быстрый взгляд на девочку и тут же его отвел. Она не заметила этого. Она вообще на меня не смотрела.

– Сначала нашли Оксану, – продолжала свой рассказ Настя. – Утром. Нашла мама, когда услышала крик сестры. А потом их отец не вернулся с работы, и отправили людей на его поиски. Его нашли в одном из карьеров. Он лежал на спине и светился.

– Значит, что-то наследственное?

– Это ты мне скажи.

Внезапное изменение тона застало меня врасплох. Я испуганно обернулся. Девочка смотрела на меня в упор. Взгляд голубых глаз пронзал меня холодной сталью клинка.

– Ты уже видел мертвецов, – продолжала она.

– Я не…

– Это ты. Ты принес нам деньги в коробке с Вини-Пухом. Ты разговаривал с моим мертвым папой.

Девочка смотрела по-взрослому испытывающе, но с детской обидой на лице, словно ей не хотели покупать новую игрушку. В уголках глаз застыли слезы.

– Настя! – раздался крик в коридоре, а затем стук торопливых шагов. – Настя, сколько раз я тебе говорила не убегать.

Девочка надулась и подняла в воздух два оттопыренных пальца.

– Два? – воскликнула ее мать, Любовь Широкова, жена покойного сержанта Широкова, чью жизнь забрал проклятый Перевозчик. – Два раза?! Ох, Настенька, стоило только на минуту отвернуться, передать твоего братика врачу, как ты…

Ребенок на руках женщины развернулся и с интересом уставился на меня. Только в этот момент она увидела, что ее дочь была не единственным посетителем палаты.

– Ох, простите, надеюсь, эта мартышка не доставила вам проблем, – с каждым ее словом ее лицо вытягивалось все больше, а паузы между словами становились все длиннее, пока она не замолчала. – Ты! Это ведь ты!

– Нет, не я! Вы меня с кем-то перепутали, – крикнул я и побежал по коридору под веселый хохот малыша и просьбы женщины подождать и не убегать.

Но я всегда убегал. Убежать намного проще, чем принять вызов и встретить реальность лицом к лицу. Я не любил реальности, боялся ее. И всегда убегал от нее. Бежал и сейчас.

– Ты холодный.

Наташка прижалась ко мне крепче, словно хотела передать частицу своего тепла, передать частицу тепла всего мира. Это было приятно. Всегда приятно, когда о тебе заботятся.

Обратно мы шли той же дорогой. За время, проведенное в больнице, над городом нависли тяжелые грозовые облака. Солнечный свет померк и поднялся легкий, но пробирающий до костей ветер. Однако холод, донимавший меня, не имел ничего общего с погодой, не имел вообще ничего общего с этим миром. Привычным для нас миром.

– Что-то случилось?

Я взглянул на девушку. Быстро. Колким, оценивающим и одновременно испуганным взглядом.

– Там, в больнице, что-то случилось?

– Ничего, – я мотнул головой из стороны в сторону, стараясь сделать это как можно более небрежно. – Со мной все нормально.

– Да брось. Мне ты можешь рассказать.

– Все нормально, Полторашка.

– Я тебя знаю, – настаивала девушка, дергая мою руку. – Может даже лучше других. А может, и нет, – быстро поправилась она, заметив мой взгляд. – Но, по крайней мере, я вижу тебя насквозь.

В молчании мы прошли не больше десятка шагов, когда Наташка вновь заговорила:

– Поделись. Расскажи мне. Я же вижу, тебя что-то беспокоит. Не хочешь говорить со мной, расскажи все Саше. Мы же твоя семья, мы все делаем вместе.

– И душ принимаем вместе?

Острый локоток Наташки вонзился мне прямо под ребра. Вот же наглая девка – полтора метра от земли, а достает всегда куда надо.

Я задумался над ее словами. Наташка была права. Права, как и всегда. Может они и не родные мне по крови – кроме Сашки, разумеется, – но они близки мне по духу, по разуму и по общему секрету, что мы храним вот уже год. И если все это как-то связано, то они первые, кто должен об этом узнать. Хранить тайну я не в праве. Это не моя тайна.

Мы спустились по дороге вниз и перешли на сторону городского стадиона, в точности наоборот, повторив последний маршрут сержанта Широкова, что прошел здесь годом ранее. Свернув налево, мы двинулись вдоль стадиона в сторону городской центральной площади. Не знаю, намеренно ли, неосознанно ли, но Наташка вела меня в сторону моего дома, словно точно знала, что произойдет далее.

– Ладно, – сказал я, наконец, когда желтые стены двухэтажки, в которой я проживал со своей мамой, замелькали перед нами, – я расскажу тебе все, что знаю, а ты решишь, стоит это рассказывать пацанам или нет.

– Договорились, – кивнула Наташка, довольно улыбаясь. Как и всегда, когда добивалась своего. То есть, практически всегда.

Мы свернули к моему дому и двинулись вперед вдоль низенького заборчика широкой аллеи. Наташка все так же держала меня под руку и легонько вела вперед. Направляла меня, делала это так виртуозно, словно все движения подчинены моей воли. Мы исполняли с ней элегантный танец, и она виртуозно его вела.

– Я видел в больнице мужчину и девочку, – осторожно начал я, позволяя Наташке провести меня мимо ворот моего дома. – Они лежали в одной палате в детском отделении. У обоих одни и те же симптомы.

Я бросил на Наташку быстрый взгляд:

– Это вероятно так, выглядят они одинаково, хоть с врачами я и не разговаривал.

Наташка кивнула.

– Одинаково, это так?

– Лежат застывшие, словно статуи. Глаза и рот широко открыты.

Наташка крепче сжала запястье своей руки вокруг мое предплечья.

– И они… – Я на секунду задержал дыхание, а затем сделал глубокой вдох. – Из них исходит свечение.

Острые ноготки на секунду вонзились в мою руку, но тут же отступили. Им на смену пришли нежные пальчики, что прошлись по местам уколов вверх и вниз.

– Свечение?

Голос Наташки слегка охрип, но больше она ничем не выдала своего волнения: все так же уверено шла дальше, все так же бесстрашно смотрела вперед.

– Заметное только в темноте. При свете солнца его не разобрать.

Я остановился.

– И, Наташ, это свечение куда-то тянется.

– Тянется? – голос спокойный, взгляд все так же устремлен вдаль.

– Тянется к чему-то. – Я выдержал секундную паузу. – Или к кому-то.

Мы молча стояли посреди дороги. Парень и девушка. Она держала меня под руку. Я смотрел на нее, а она далеко за горизонт. Лицо разглажено, без единой морщинки. Спина прямая, дыхание ровное. Над нами свистел ветер и гнул к земле высокие сосны и тополя, подхватывая их листву и разнося по всей округе. Серое в тучах над нами сменялось черным, в дали тихо гремело. К земле во внезапном порыве стремились первые капли.

– Это он? – тихо спросила она.

Голос был практически не различим в громком завывании ветра, но я его слышал. Словно и не была ветра. Словно он шумел в другой, далекой от нас реальности.