Я отмахнулся от нее рукой как от назойливого комара, показывая тем самым, что разговор можно не продолжать.

– А как же те, кто мог бы умереть, если бы мы ничего не сделали? – воскликнула Наташка, поднимаясь на кровати.

– А как же те, кто умер? – спросил я, впиваясь в нее озлобленным, потерянным взглядом.

Повисла неловкая пауза. Наташка стояла на коленях на моей кровати, в моей рубашке с силой прижимая руки к груди. Я видел, как она страдает, как страдает вместе со мной. И я хотел ей верить. Хотел верить, но она не понимает. Не может чувствовать того же, что и я. И я был зол.

– Прости меня, я не хотела, – хныкнула Наташка.

– Я знаю, – рявкнул я в ответ, отбрасывая камень в сторону.

Он прокатился по гладкой поверхности стола и вместо того чтобы упасть на пол, угодил на нижнюю полочку с книгами.

Я сидел сжигаемый злобой и ненавидел себя за этой. Ненавидел за свои слова, за свои поступки. Девушка ни в чем была не виновата, она хотела лишь помочь, и из-за этого я ненавидел себя еще больше.

Острый пальчик ткнулся в мое плечо. Я поднял голову. Наташка стояла передо мной как нашкодившая девчонка, отведя руки за спину, и смотрела полными слез глазами. Ярость, бушевавшая во мне до этого, исчезла, словно ее и не было. Пожар так быстро потух, точно был лишь иллюзией, миражом, вызванным воспаленным от горя сознанием. Я не мог на нее сердиться. Но больше того я не мог видеть как она плачет.

– Давай мириться, – прошептала Наташка, снова тыкая меня пальчиком в плечо.

– Прости, малыш, – я раскрыл объятия. – Ты ни в чем не виновата, не знаю, что на меня нашло.

Наташка прижалась ко мне и обхватила руками за шею. Ее щека прикоснулась к моей, и я почувствовал, как скатилась вниз слезинка, оставляя мокрую дорожку.

– Я знаю, – прошептала она. – И мне так жаль. Ох, милый, мне так жаль.

Я сомкнул объятия на ее спине, такой худенькой, такой беззащитной, И глубоко вздохнул, пытаясь не дать этим предательским слезам пролиться и у меня. Наташка, наверное, не помнила, но именно эти слова она сказала мне, в тот день, сразу после того как она исчезла.

Мы простояли в объятиях друг друга, наверное, целую вечность. Я чувствовал, как мерно вздымается ее грудь, ощущал горячее дыхание на своей шее, и с каждым новым ударом, бешеный ритм биения ее сердца успокаивался, сравниваясь с моим.

Я же, в свою очередь, чувствуя тепло ее тела и ощущая горячее дыхание, постепенно уходил от проблем все дальше в воды бескрайнего океана, под бесконечным лазурным небом, чистым как капелька росы поутру. Я ощущал под ногами песок, ощущал набегающие волны и прохладу воды. Я шел все дальше, погружался все глубже, пока меня с головой не накрыл океан. Я бы вечно хотел оставаться на этом пустынном пляже, медленно плыть под водой ведомый подводным течением или силой отлива, и не думать больше ни о чем. И ничего не чувствовать.

– Ты все еще думаешь о ней? – спросила Наташка.

Ее голос звучал совсем близко, я чувствовал легкое прикосновение ее губ. Я долго молчал, не знал что ответить. Не думать о ней я не мог.

– Иногда, – медленно начал я, опуская руку ниже, чувствуя под пальцами грубую материю моей рубашки, плотный швы и идеальный изгиб спины Наташки, – я вижу ее перед собой. В коридоре во время перемены. Вижу вспышку ее огненных волос в толпе. Я хочу ее окликнуть, но она исчезает.

Я почувствовал, как пальцы девушки впились в мои плечи.

– А иногда, я чувствую ее запах совсем рядом, словно она прошла мимо. Я оглядываюсь… а ее нет. Но этот запах, – я отстранился от Наташки, чтобы взглянуть ей в глаза. – Ты знаешь? Свежесть хвойного леса и…

– И ваниль, – кивнула Наташка.

– Нет. Я думал, что ваниль, но это не так. Я перепутал запахи. Перенюхал дома все, что содержало или могло содержать ваниль, а затем нашел парашек ванили на полочке со специями. Это не она. Не ваниль. Но я нашел тот запах. Это легкая горечь миндаля.

Наташка смотрела на меня с улыбкой, смахивая слезы с ресниц.

– Не плачь, глупая, – улыбнулся я ей в ответ. – Я ведь больше не плачу.

Наташка вытерла слезы двумя руками и уверенно шлепнула себя по щекам:

– Так, а ну взяли себя в руки. Раскисли тут.

– И не говори.

Она наклонилась и подобрала осколок неба, а затем вложила его в мою руку и сжала ее в кулак.

– Мы должны хотя бы попытаться выяснить, что происходит, – заявила она, твердым, уверенным голосом. – Мы можем сходить в больницу и поговорить с девочкой. Она может что-то знать, может что-то рассказать.

– Наташа, я не хочу… – начал было я, но девушка меня перебила:

– А если бы там, на койке лежала я? Саша? Или… кто-то еще из твоих близких? Ты бы желал, что бы хоть кто-то тебе помог?

– Наверное.

Я виновато отвел взгляд.

– И у тебя есть мы. А у той малютки нет никого, кроме подруги, что дежурит в коридоре. Ей никто не поможет. И если это не какая-то семейная болезнь и хоть как-то связанно, – Наташка кивнула на камень в моей руке, – с этим, то только мы заем, что происходит.

– А что происходит?

Я посмотрел прямо в глаза Наташке, и она не отвела взгляд. Смотрела гордо, уверенно.

– Не знаю, честно говоря, но это и не моя работа – все узнавать.

– Вот как? А чья же?

И вновь острый пальчик уперся в мое плечо.

– Твоя, мой дорогой, – ответила Наташка и выпрямилась во весь рост. – Так что вставай, надевай штаны и возвращаемся в больницу.

Наташка уверенным шагом вышла из комнаты и зашагала по коридору в сторону входной двери.

Я подождал несколько секунд, а затем крикнул:

– Ты так и пойдешь в моей рубашке поверх своего беленько белья?

В коридоре тихо «ойкнуло» и Наташка, красная как рак, быстрым шагом перешла в ванную комнату.

– И откуда ты знаешь, что у меня белое белье? В ванной ведь было темно?

– А я и не знал, ты мне только что сказала, – с улыбкой отозвался я.

– Дурак, – прозвучало в ответ из ванной комнаты, и я с улыбкой принялся одеваться.

Мрачных мыслей не было и в помине. На душе стало легче, а тучи за окном растянулись, уступая место голубым небесам и яркому весеннему солнцу. Выглядывая в окно, я подумал, что все не так уж и плохо, и что вряд ли что-то плохое может с нами случиться из-за одного лишь посещения больницы. Самое страшное уже произошло, а молния, как говориться, не бьет в одно место дважды. Тогда я еще не знал, в какой круговорот событий нас всех затянет.

За время нашей беседы ее одежда успела высохнуть. Не то, что бы мы проговорили добрых четыре часа, просто не так сильно вымокли. До моей квартиры было рукой подать, и потому Наташка вымокла только сверху. Джинсы же практически не пострадали. Она спешно натянула на себя одежду и отдала мне мою рубашку. Я кинул ее на кровать и вышел из комнаты.

Мне дожидаться, когда высохнет одежда, нужды не было, я ведь был дома, потому просто надел на себя первые подвернувшиеся под руку вещи, накинул свою незаменимую джинсовую худи фирмы «Jee Jay», вставил ноги в черные кроссовки и, открыв дверь для Наташки, вышел в подъезд.

Дождь за это время прекратился. Тучи еще полностью не растянулись, но небо уже сверкало тут и там ослепительной голубизной. Свет дневного солнца пробивался в просветах туч и отражался от гладкой поверхности луж и ручейков, что стремились поскорее убежать вниз, в нижний город, затопив узенькие гравийные улочки. Ветер стих и перестал качать кроны деревьев, и те стояли спокойные, низко склонив потяжелевшие от капель воды ветви. Погода застыла, город наполнился звуками капели.

– Думаешь, это хорошая идея?

Наташка молча взяла меня под руку и настойчиво потянула вперед.

– Думать твоя задача, – заявила она мне, когда мы пересекали проезжую часть по улице Горького. – Я привыкла действовать импульсивно. Вот хочу чего-то и – раз! – все уже сделано. А о последствиях буду думать позже.