(«Господи, – подумал Кроу, – неужели он и вправду так сказал: “У нас есть основания полагать…”?»)
– …что вы можете нам помочь. Вы ведь анфро… точнее, антара…
Балби был умным, но не слишком образованным человеком. Его мозг был ориентирован на практические вещи. Длинные, сложные слова он оставлял коронерам и судьям. Но Кроу даже не попытался помочь ему в его затруднении.
– Антрополог, – напрягшись, наконец закончил Балби.
Кроу прикрыл веки в знак согласия.
– Специалист по… – Балби сделал еще одну паузу, прежде чем продолжить, но не потому, что эти слова были ему незнакомы, – просто он не одобрял идею, которую они подразумевали.
– По верованиям, – договорил за него Кроу. – Я занимаюсь этим, когда у меня появляется свободное время.
– По языческим верованиям, – уточнил Балби.
– По разным верованиям.
– Надеюсь, речь не идет о христианстве, сэр.
Была всего одна тема, которая могла бы поколебать Балби, предпочитавшего высокопрофессиональную манеру поведения, а именно житие Христа.
– И о нем тоже, – ответил Кроу.
Балби, бывший боксер, покачал бритой головой из стороны в сторону, словно разминая шею перед боем.
– Христианство, сэр, – это не система верований. Это слово Божье.
Кроу не имел ни малейшего желания вступать в дебаты с верующим, поскольку опыт, накопленный за столетия, подсказывал ему: дискутировать с верующими в высшей степени бесполезно. Верующие – они на то и верующие, чтобы просто верить и не задавать вопросов. Если хотите поспорить, правильно выбирайте оппонентов, людей совершенно другого склада ума. Поэтому Кроу решил, что самое время сменить тему.
– Возможно, инспектор, вы с констеблем хотите чего-нибудь выпить после дальней дороги? Позвать дворецкого? Правда, боюсь, у нас остался только яичный ликер, «Адвокат». Последняя бутылка виски закончилась прошлой ночью, и пройдет еще пара дней, прежде чем удастся восполнить запасы.
– Моя церковь не разрешает употребление алкоголя, сэр, – ответил Балби.
– В Библии я не встречал никаких запретов на этот счет, – удивился Кроу.
– Не знаю, какую Библию вы читали, – коротко хохотнул Бриггс.
Сам он вообще не читал ее, хоть и пытался убедить своего босса в обратном – впрочем, безуспешно.
– Ну, лично я предпочитаю вульгату[2], на французском. Удивительный язык, он просто поет, вы не находите? Гораздо благозвучнее, чем vetus Latina[3].
Кроу сразу же пожалел о своей непочтительности. Когда живешь на земле так долго, учишься множеству вариантов поведения. Ты можешь примерять их на себя, как одежду, и отвергать, будто устаревшую модель, вышедшую из моды. И это делается не для борьбы со скукой, а чтобы сохранить рассудок. Если все время пытаться быть самим собой, в конце концов останешься в прошлом, превратишься в реликт.
Отчужденная индифферентность высших слоев английского общества в двадцатых-тридцатых годах двадцатого века, их отказ воспринимать окружающее серьезно, легкомыслие местной jeunesse dorée[4] импонировали Кроу, но иногда он чересчур увлекался. Он не хотел унижать людей – для него они и так были ничтожны. От смертных исходила какая-то странная печаль, даже когда они были в расцвете молодости. Кроу сравнивал их со срезанными цветами – прекрасными, но обреченными на смерть. И у него не было желания добавлять им напастей, тем самым отравляя короткие мгновения их жизни.
– Алкоголь – напиток дьявола, сэр, – сурово заявил Балби.
Кроу улыбнулся:
– В случае с «Адвокатом» мы с вами на одной стороне, инспектор. Это не напиток, а оскорбление по-настоящему хорошего бренди. Вам нужно преследовать его изготовителя в судебном порядке.
– Я не преследую в судебном порядке, сэр. Я просто арестовываю.
Кроу едва сдержался, чтобы не заметить инспектору, что впечатлен его скрупулезным восприятием сказанного. Балби демонстрировал точность формулировок, достойную восхищения. Общение с человеком, для которого слова на самом деле что-то значат, было для Кроу точно глоток свежего воздуха.
Балби, профессиональный знаток людей, внимательно изучал этого необычного ученого. Инспектор уже мог сказать, что внешняя легкость была лишь фасадом, что за этой учтивостью, лоском, обаянием скрывалось что-то иное. Хотя что именно, пока было непонятно. Однако при этом обаяние Кроу нравилось Балби, но не как достоинство, а как проявление слабости. Его просили объяснить, почему праздношатание глубокой ночью кажется очаровательным. И почему обаятельны убийцы, мошенники… Ну, по крайней мере некоторые из них. Тем, у кого чиста совесть, незачем быть обаятельными – это нужно только тем, кто все время настороже. «Вот короли, например, – подумал Балби, – совсем не обаятельны – в отличие от придворных».
В его собственном арсенале обаяние отсутствовало. На самом деле Балби приходилось следить за тем, чтобы не удариться в другую крайность – грубоватую серьезность, которую он никак не мог в себе победить, хоть она ему и не нравилась.
Инспектор не сожалел, что помянул Господа, но досадовал на то, что ему пришлось это сделать. Было бы намного приятнее думать, что имеешь дело с набожным, благочестивым человеком. Не то чтобы Балби часто приходилось иметь дело с набожными людьми; напротив, хлеб с маслом ему обеспечивали нечестивцы. Просто от человека образованного инспектор ожидал иного, чем от преступника. И если Кроу непредумышленно был в разговоре слишком беспечен, сам Балби был – тоже непредумышленно – слишком серьезен и хотел побыстрее вернуться к делу. Ему незачем было провоцировать враждебную реакцию профессора – тот был ему нужен.
– Нам необходима ваша помощь, сэр, – сказал Балби.
– Да? – удивился Кроу. – И в какой области я мог бы вас просветить, джентльмены?
Бриггс ощетинился, решив, что больно уж этот тип напускает на себя важность. И ошибся. Этот апломб шел не изнутри – он был привнесен извне. Если бы сам Кроу попытался понять происхождение этого высокомерия, он связал бы его с трансформацией, произошедшей с ним еще во времена рыцарства и исказившей его сознание. Профессор жалел, что так вышло, но что сделано, то сделано.
– Взгляните вот на это, – сказал Бриггс.
Он извлек из портфеля большую плоскую коробку для фотографий. Неторопливо открыв ее, констебль передал Кроу первый снимок, внимательно следя за глазами профессора, когда тот принялся рассматривать фото. Бриггс рассчитывал, что Кроу вздрогнет, что весь его лоск мигом слетит с него при виде первого же трупа. Анна из военной лавки едва не лишилась чувств, когда констебль позволил ей лишь мельком взглянуть на этот ужас. Так неужели он хочет слишком многого, желая хорошенько напугать этого надутого бездельника из высшего общества? Бриггс так не думал.
Кроу уже неоднократно замечал, что одним из заблуждений, которые низшие классы питают относительно высших, является то, что низы считают сливки общества изнеженными, деликатными созданиями, напрочь оторванными от прозы жизни. Именно в этом Бриггс и ему подобные заблуждались в том, что касалось буржуазии. Кроу с детства привык к охоте и батальным сценам, он был так воспитан. Он видел кое-что намного страшнее того, что было изображено на фотографии, причем тогда ему не исполнилось еще и шести лет.
– На теле имеются странные отметины, – заметил Кроу, поднося снимок к глазам.
Балби извлек из кармана большое увеличительное стекло и протянул его профессору.
– О, как замечательно, что вы носите его с собой!
– Только в случае необходимости, сэр. Это не входит в мою стандартную экипировку.
– Жаль, – рассеянно бросил Кроу.
Из-за собственного энтузиазма он вдруг почувствовал себя довольно глупо. Полиции требовалась его помощь, а он думал только о том, чтобы выглядеть в их глазах не хуже Бэзила Рэтбоуна в роли Шерлока Холмса. Кроу не читал книг о великом сыщике, пока не увидел фильм и не осознал, как много потерял.
