А что, если бы удалось понять, что происходит при помутнении рассудка, если бы удалось изучить этот механизм и воспроизвести его у наших солдат без нанесения им травмы и без стресса? Тогда на территории Рейха можно было бы отказаться от радиоприемников, заменив их надежной и мгновенно действующей связью.

Макс сам смеялся, когда писал все это, но, с другой стороны, он получал удовольствие, и постепенно работа захватила его. Он находился в состоянии, которое испытывал иногда на теннисном корте, когда ему удавалось хорошо сыграть, – казалось, что на самом деле он не играет, а лишь является воплощением какой-то внешней силы, которая желает, чтобы мячик ловко перелетал через сетку. Работа продвигалась легко, идеи следовали одна за другой, и Макс только слегка корректировал их общее направление. Это больше походило на то, будто он читает статью, а не пишет ее.

Когда же Макс закончил и перечитал статью, он вдруг и сам поверил, что все это может быть правдой. Вполне довольный собой, он отослал свою конкурсную работу в Аненербе.

Макс рассчитывал в лучшем случае угостить на призовые деньги Герти ужином в ресторане. И совершенно не ожидал, что в итоге ему предложат работу.

Его пригласили занять должность в исследовательском центре в Вевельсбурге, который содействовал эсэсовцам и выполнял их распоряжения, но формально не входил в состав их организации. В письме было сказано, что, если дела пойдут хорошо, позднее можно будет рассмотреть вопрос о его официальном членстве в СС. В Вевельсбурге его встретит профессор Август Хауссман, возглавляющий региональное отделение Аненербе; он и объяснит Максу его новые обязанности.

Макс немедленно ответил согласием. Возможность вырваться с задворок зловонного сталелитейного завода была слишком заманчивой, чтобы ее упустить. Вот почему он сразу же сказал «да».

После чего стал мучиться, ожидая, что по этому поводу скажет Герти.

Когда он рассказал ей об этом, она покачала головой:

– Это же СС, Макс.

Герти не одобряла действия нацистов – не столько политически, сколько инстинктивно. Когда они пришли к власти, ей было шестнадцать, но уже в этом возрасте у нее были свои взгляды на вещи, которые, впрочем, еще не улеглись в какое-то подобие стройной идеологии. Любое несогласие душили репрессиями и страхом, поэтому у Герти было мало шансов встретить единомышленников, которые могли бы дать ее неприятию нацистов нацеленность и даже подобрать ему название.

У женщин – хотя и не у всех – встречается некая особая чувствительность сродни экстрасенсорным способностям: умение воспринимать другого человека, как звук, слушать его, как музыку. Так вот, нацистов, и в особенности эсэсовцев, Герти просто ненавидела. От них исходило что-то такое, что она ощущала чуть ли не кожей – как жужжание жирной мухи возле уха или навязчивый запах горелой пластмассы.

– Речь идет о том, чтобы работать рядом с ними, а не быть одним из них. Скорее всего, мы и видеть-то их не будем. И там определенно будет лучше, чем в Зальцгиттере.

Герти тогда ничего на это не сказала, просто посмотрела на Макса своими бездонными синими глазами; казалось, этот взгляд проник в самую его душу и напомнил ему о том, кем он был, а также что правильно и что неправильно.

Макс хорошо знал эту упрямую позу своей жены – одна нога выставлена вперед, руки на бедрах, как будто Герти готовится противостоять кому-то, кто пытается сдвинуть ее с места.

– Ты сейчас похожа на упершегося мула! – заметил Макс.

Герти рассмеялась, но он знал, что уступать она не собирается.

– Ладно, я напишу им отказ, – с усмешкой произнес Макс.

К счастью, выход все-таки нашелся. Его непосредственный начальник, Толстяк Меер, отказался дать ему разрешение на то, чтобы сменить работу. Макс испытал облегчение, потому что это автоматически снимало напряженность между ним и Герти, и со спокойной душой написал Хауссману о том, что ему запрещено принять их предложение. Ответной почтой Макс получил приказ оставить свой нынешний пост, подписанный не кем-нибудь, а лично «рыболицым» – Генрихом Гиммлером, главной шишкой в СС. Вот теперь выбора уже точно не было. Макс сказал Герти, что ей необязательно ехать с ним, что она может остаться у родителей. И тогда ее это не коснется.

– «И в радости, и в горе», – ответила она.

Это была одна из многочисленных причин, почему Макс так ее любил. Другая на месте его жены начала бы жаловаться и упрекать его. А Герти, поняв, что других вариантов нет, просто поцеловала мужа и сказала, что останется рядом с ним.

Арно отнесся к отъезду друга скептически:

– Но это ведь чушь собачья! Ты скормил им полный бред.

На что Макс тихим голосом ответил:

– Что ж, мы-то тоже каким-то образом заглатываем все это от разных проходимцев, и уже довольно давно.

Арно засмеялся и покачал головой:

– Ох, будь осторожен.

– Ну, с этим у меня полный порядок. Кто знает, может быть, если дела пойдут хорошо, они возьмут меня в СС?

– Повезло тебе, старик.

– Это пока неизвестно, но, думаю, в черном я буду выглядеть классно.

– Мысленно я с тобой. Хайль Гитлер! – Арно звонко щелкнул каблуками и выкрикнул нацистское приветствие с такой напускной серьезностью, что невозможно было удержаться от смеха.

– Хайль Гитлер, – спокойно ответил Макс и поджал губы, передразнивая притворно строгое выражение Толстяка Меера.

Глядя на них со стороны, трудно было понять, говорят ли они серьезно или валяют дурака. Впрочем, все, кто знал Макса, сразу бы догадались, что он-то уж точно дурачится. Такое глумливо-несерьезное поведение давалось ему легко, оно было отличительной чертой его натуры – точно так же, как для его жены была характерна вдумчивая серьезность.

Автомобиль миновал крутой поворот, и наконец показался зáмок.

– Ух ты! – воскликнула Герти.

– Тебе нравится, дорогая? – спросил Макс. – Потому что, если он не в твоем вкусе, я всегда могу купить тебе что-нибудь другое.

– Должна сказать, что выглядит он замечательно.

По правде говоря, Герти понравилось бы что угодно после крошечного домика, в котором они квартировали последние два года.

«Замок вздымается из окружающих его лесов, словно локомотив, вырывающийся из клубов зеленого дыма», – подумал Макс. Большая круглая башня с зубцами наверху напоминала трубу, а башня поменьше, с куполом, соединенная с первой длинной наклонной крышей, была похожа на кабину машиниста. День был ясный, солнечный, но местность здесь была затянута какой-то легкой дымкой, похожей на испарения под воздействием солнечных лучей. В многочисленных окнах замка горел свет, который можно было увидеть из долины.

– Добро пожаловать в центр мира! – торжественно произнес шофер. – Вевельсбург – это черный Ватикан!

– Да, – сказал Макс. – И надеюсь, очень скоро я стану частью этого величия!

Герти сжала его ладонь и улыбнулась. «Наконец-то дела налаживаются», – подумал Макс.

Из полицейских донесений Кроу выяснил следующие факты.

14 марта 1940 года примерно в одиннадцать часов вечера Дэвид Ариндон, хорошенько выпив, отправился спать в своем доме по адресу Сомерсет-роуд, 23, Эрлсдон, Ковентри. Ночь была не по сезону теплая, в его крови бурлил алкоголь, и поэтому Ариндон оставил окно открытым.

Его жена, которой больше спать было негде, присоединилась к нему приблизительно в 11:15, когда Дэвид, по ее мнению, уже отключился.

Она тоже выпила, но не так сильно, как он. В четыре утра миссис Ариндон проснулась и встала, чтобы налить себе стакан воды. Она была вполне уверена, что, когда уходила из спальни, ее муж был в постели. Спустившись на первый этаж, женщина закурила сигарету и стала думать, что лучше – убить его, бросить или просто смириться с судьбой, причем наиболее предпочтительный вариант меньше всего соответствовал ее темпераменту.

Когда в 4:15 миссис Ариндон вернулась в комнату, ее муж пропал. Вся его одежда, а также обувь были на месте. Он так больше и не объявился, и по прошествии четырех дней женщина обратилась в полицию.