– В приложении вы найдете список его правонарушений, – сказал Балби профессору, когда их поезд отошел от перрона Уотфордского вокзала.

Кроу взглянул на розовый листок.

– Мошенник, рэкетир, грабитель, к тому же избивавший свою жену? – удивился он. – О, да еще и бывший домушник. И аферист.

– Человек многочисленных талантов, – ухмыльнулся Бриггс.

Уотфорд остался позади, и полисмены, предвкушая скорое возвращение в родные края, почувствовали себя в компании Кроу свободнее. Они едва успели на утренний поезд, который был забит до отказа. Однако им, как полицейским при исполнении служебных обязанностей, охранник разрешил расположиться в почтовом вагоне. Во время войны поездов стало меньше, а из-за бомбардировок множество людей – больше, чем когда-либо прежде, – устремилось к своим полузнакомым родственникам в более спокойные уголки страны. Из-за неопределенного будущего и угрозы воздушных атак все очень нервничали и поэтому курили сверх всякой меры. Кроу, сам убежденный и заядлый курильщик, подумал, что в таком состоянии люди готовы скорее задохнуться от табачного дыма, чем погибнуть под ударами грозных «Юнкерсов Ю-87» «Штука» – немецких штурмовиков и пикирующих бомбардировщиков.

В вагоне охраны возникало ощущение, будто стоишь вплотную к костру. В тесных коридорах и купе пассажирских вагонов было невыносимо жарко от тепла человеческих тел и душно от сигаретного дыма, так что казалось, будто находишься не рядом с костром, а в середине его. Кроу видел мужчину, который курил так близко к своей жене, что возникало впечатление, будто она пытается затянуться с тлеющего конца сигареты. С другой стороны, дым все-таки немного заглушал животные запахи, исходившие от людей: их руки пахли соленой кожей, губной помадой, дорожными завтраками, маслом для волос и деньгами, а дыхание – хлебом и жиром.

Таким образом, почтовый вагон был самым удобным местом в поезде. Один из сопровождающих Кроу постелил для него полотенце на мешки с почтой, и профессор устроился вполне комфортно. Он вставил сигарету в мундштук, сунул его в рот и по привычке стал ждать, пока Жак подаст ему огонь, чтобы прикурить. Странный взгляд Балби навел Кроу на мысль, что сейчас так уже не принято. Друзья не нашли бы в поведении профессора ничего необычного и тем более предосудительного, но то были представители совсем другого класса. При этом Кроу понимал, что будущее принадлежит людям, таким как эти полицейские: чиновникам, лавочникам, торговцам и бизнесменам. Уроки выживания нужно брать у них. Наверное, не стоит больше позволять своему дворецкому помогать ему прикуривать, каким бы варварством это ни выглядело в его собственных глазах. Нужно будет забрать у Жака зажигалку.

Для Бриггса Кроу оставался загадкой. Констеблю ужасно хотелось узнать, кем же он все-таки работал на правительство. Кажется, профессор проговорился, что это как-то связано с картинами. И почему после запроса министерства внутренних дел, после запроса их главного инспектора (кстати, редкого идиота, совершенно не разбирающегося в работе полиции; интересно, зачем только такие должности раздают отставным армейским бригадирам?) и после запроса собственно Балби военное ведомство так настойчиво порекомендовало им именно Кроу? И вообще, с какой стати во все это вовлечено Военное министерство? Им что, делать нечего? Мало им мороки с этим Гитлером?

Слово «антрополог» было для Бриггса синонимом «книжного червя». В телеграмме было сказано: «Кроу разберется». Но Кроу тоже ничего об этом не знал.

– Я сортирую и упорядочиваю древние артефакты, – вдруг ни с того ни с сего сказал он.

– Вы как будто читаете мои мысли, – хмыкнул Бриггс.

– Я прочел это по вашему лицу. Последний час вы постоянно время от времени поглядываете на меня. Недавно посетив туалет, я выяснил, что к моим зубам не прилипло ничего лишнего, поэтому предположил, что вас мучит любопытство в отношении меня. Поскольку в наши дни людей в основном все больше интересует, кем человек работает, а не кто он такой, стало ясно, что вы задумываетесь, что такого я делаю для правительства. Как вам мои рассуждения, констебль? Я чувствую себя детективом вроде Шерлока Холмса, только любителем.

На самом деле Кроу действительно порой ловил себя на том, что пытается копировать бесстрастную натуру Холмса. За долгие столетия можно сменить несколько обличий и даже вследствие разного рода травм забыть, кто ты такой. Но если тебе на глаза попадается новая привлекательная личность – в данном случае благодаря перу мистера Конан Дойла, – весьма соблазнительно примерить ее на себя.

– Холмс и был любителем, сэр, – возразил Балби.

– Точнее, внештатным сотрудником. Согласитесь, инспектор, что это существенно отличается от любителя. – Кроу заерзал на мешке с почтой.

– В правоохранительных органах работают люди двух типов – стóящие полицейские и любители, – вставил Бриггс. – А стóящим полицейским Холмс точно не был.

Кроу удивленно поднял брови, как, вероятно, сделал бы в такой ситуации Холмс, и откинулся назад на своем мешке. В привлечении его к делу все-таки чувствовалось какое-то критическое отношение, хоть полиция сама обратилась к нему и попросила о помощи, которую профессор великодушно пообещал – в ущерб собственной работе, между прочим.

Тем не менее Кроу и сам не очень-то понимал, почему он здесь.

Он немного подурачился во время этого путешествия по железной дороге, называя Жака Ватсоном, но при этом профессора не покидала легкая досада по причине того, что уезжать пришлось в спешке и у него не было времени на то, чтобы спокойно собрать вещи в дорогу.

Кроу понятия не имел, в какого рода обществе окажется, прибыв в Ковентри, поэтому предпочел быть предусмотрительным и скомандовал Жаку взять все, что может понадобиться джентльмену, – от классического костюма до смокинга. Профессор придирчиво относился к собственному внешнему виду, и это доказывало, что мнение окружающих ему по-прежнему небезразлично. Позволить себе неопрятность было бы не только признанием того, что он в плохой форме; это было прямой дорогой к тому, о чем Кроу отказывался задумываться в этот солнечный день поздней осени. Профессор поправил запонку. Чтобы спокойно вращаться среди людей, ему необходимо было сохранять уважение к себе.

Этот камень. Эта рука. И не столько сама рука, сколько чувствовавшееся в ней напряжение. Конечно, это могло и не иметь никакого значения. Кто бы ни убил этого человека, камень могли использовать как отвлекающий маневр. Когда-то Кроу терпеливо перечитал Агату Кристи и кое-что знал об отвлекающих маневрах преступников. А может быть, это было памятным знаком из прошлого покойника, призванным служить ему утешением? Впрочем, довольно странное утешение. И к чему тогда еще и эти царапины, борозды, попытки стереть рисунок? Было ясно, что его хотели уничтожить. Линии, сделанные от руки, были тонкими, а соскрести их пытались гораздо менее изящным инструментом. Может быть, отверткой?

Кроу снова переключил внимание на папку с материалами.

Первое происшествие произошло в 1939 году, и касалось оно человека, о смерти которого никто не сожалел. Джон Хэмстри убил четверых детей – просто ради удовольствия посмотреть, как они будут умирать. Дело было слишком омерзительным, и поэтому газеты ограничились лишь смутными намеками на подробности. Не повесили Хэмстри только потому, что он был признан невменяемым; в конце концов его пожизненно определили в сумасшедший дом.

Чуть позже в том же году Хэмстри сбежал из тюремного фургона, когда его перевозили из Бирмингема (из одиночной камеры предварительного заключения) в Бродмур, психиатрическую лечебницу для преступников. Как это могло произойти, до сих пор неясно, но считалось, что водитель и охранники надышались выхлопными газами, в результате чего автомобиль попал в аварию, а сумасшедший вырвался на свободу. Однако в конце 1939 года его труп был найден на мусорной свалке каким-то бродягой. Идентифицирован он был по единственному сохранившемуся отпечатку пальца – на теле убитого осталось только двадцать процентов кожи. Поначалу подумали, что его растерзали бродячие животные, но коронер заявил, что они здесь ни при чем.