– Не возражаешь, если я вернусь на корабль? – спросил он. Рамиро сам предложил помочь с измерениями, но Азелио прекрасно бы справился с работой и своими силами. – У меня опять спазмы; я думал, они прекратились, но…
– Не вопрос, – ответил Азелио. – С тобой все будет в порядке?
– Не переживай, все будет нормально.
Рамиро схватился за живот и медленно направился прочь, но скрывшись из виду, моментально бросился бежать. Он тщательно спланировал обходной путь, а в безветренную погоду было несложно найти дорогу по звездам. Камни и песок разбегались из-под его ног и притягивались к ним; он думал, что уже привык к этому, но из-за скорости ощущения становились еще более странными. Его осанка одновременно казалась и более шаткой, и более уверенной, как будто он смотрел видеозапись, на которой он сам выполнял сложный эквилибристический трюк, заранее зная, что не потеряет равновесие.
Даже при свете звезд усеченный конус зонда резко выделялся на фоне окружавших его камней беспорядочной формы. Рамиро остановился, чтобы как следует сориентироваться, прежде чем встать на корточки и обхватить зонд руками. Проведя столько времени в гравитации Эсилио, он наверняка стал сильнее, чем был, живя на Бесподобной, хотя в конечном итоге его ноша по ощущениям с лихвой компенсировала это преимущество. Он ковылял по ложу долины, переваливаясь с ноги на ногу, ругаясь вполголоса и заставляя себя пройти три гросса шагов, прежде чем сделать привал.
Никто не ходил этой дорогой с того самого момента, как погибли все саженцы на первой серии опытных участков, и пользоваться ей сейчас особого резона не было. Если бы ему удалось оставить зонд незамеченным в пешей доступности от Геодезиста, это дало бы ему шанс вернуться на место взрыва, сделав вид, что он хочет забрать устройство на корабль. Возвращение зонда не входило в планы миссии, но Рамиро был уверен, что остальные члены экипажа вряд ли станут возражать против его желания провести детальный анализ материалов зонда, испытавшего на себе необычный нагрев во время снижения. Чтобы скоротать время на обратном пути, им всем потребуются свои собственные проекты.
Когда Рамиро снова приподнял зонд, чтобы оценить его вес, удивленный голос где-то на задворках его сознания спросил: Зачем идти на такие жертвы? Что изменилось бы, откажись он от своего безумного плана? Он смог бы посмотреть Грете в глаза и честно сказать ей, что не имеет к надписи никакого отношения. Истинным автором послания оказался бы один из поселенцев, решивший отколоть не смешную шутку, или настоящий гость с родной планеты, посетивший Эсилио шесть поколений спустя. Так или иначе – разве ему стало бы от этого хуже?
Его руки заныли; он опустил зонд на землю.
Он боялся, что новая система передачи заставит его бесконечно следовать по пути наименьшего сопротивления: узнав о принятом им решении, он бы непременно счел его приемлемым – не видя в нем ни полного противоречия своему характеру, ни вызывающей отторжение аморальности – при том, что такое решение уже не принадлежало бы ему в той же степени, как если бы он мог поразмыслить над ним без убийственного вмешательства знаний о будущем.
Чтобы ощущать себя живым, ему нужно было чувствовать, как он, прилагая усилия, мгновение за мгновением создает свою собственную историю. Недостаточно было просто взглянуть на события подобно биологу, наблюдающему за червяком в лабиринте и готовому принять к сведению, что поведение этого существа никогда не расходилось с его желаниями. Рамиро отчаянно хотел увидеть, как люди отказываются от новой системы – любой ценой, не считая войны – но ему было не все равно, сыграл ли он в победе реальную роль или остался не более, чем наблюдателем, который мог достичь цели, даже не пошевелив пальцем. С какой стати ему теперь идти по пути наименьшего сопротивления, если его никто к этому не принуждает?
Когда Рамиро поднял зонд и, тяжело ступая, направился вперед, его охватил прилив радости. Он сделал правильный выбор. Агата была вне себя от восторга, веря в то, что прародители совершили путешествие сквозь время, чтобы одарить ее своей добротой – но даже ее чувства блекли по сравнению с блаженством Рамиро, только что подтвердившим, что он сам кузнец своего счастья. Пусть предки сами беспокоятся о своих проблемах – в их помощи он не нуждался. Он мог и сам перехитрить Советников, заставив их отказаться от своей губительной и безрассудной затеи.
Передав Азелио последний саженец, Рамиро вслед за ним пробрался через шлюз.
– Пора отметить удачный урожай! – воскликнул он, рефлекторно стряхивая пыль со своих рук – несмотря на то, что ровно такое же ее количество поднялось с пола на замену.
– Не выдумывай! – Азелио занял оборонительную позицию перед пшеницей, снова пересаженной в горшки.
– Да не волнуйся ты; таким количеством зерна даже полевку не накормишь. – Рамиро позвал Агату и Тарквинию, после чего направился в кладовую с провизией, чтобы принести восемь караваев.
Вчетвером они расположились в передней кабине.
– Прежде, чем разрабатывать план взлета, – сказала Тарквиния, – я решила провести голосование насчет того, стоит ли нам сделать еще несколько витков на низкой орбите – чтобы поискать на поверхности планеты какие-нибудь ретро-останки будущих городов.
– Нет уж, спасибо, – ответил Рамиро. – Если здесь появится колонисты, я ничего не хочу об этом знать…, хотя колонисты бы все равно не стали аннулировать свои следы, будь у них такая возможность. Город они бы возвели только в местности, которая выглядит, как нетронутая земля.
– Они не обязательно должны быть переселенцами с Бесподобной, – заметил Азелио. – Если прародители прибудут на планету после воссоединения, кто знает, как долго ни здесь пробудут?
– Если мы просто посмотрим, хуже не будет, – согласилась Агата. На глазах Рамиро она доела первый каравай и уже взяла второй, но на полпути ко рту передумала, положив его обратно на тарелку. – Никто не желает?
– Я проголодался, – сказал Азелио. – Ты уверена, что наелась?
– Абсолютно.
Азелио протянул руку и взял каравай. Рамиро заставил себя отвернуться, пытаясь тем временем решить, вмешаться или нет. Возможно, ему все сойдет с рук, если он заберет каравай, отшутившись, что перетащил на корабль больше саженцев, чем Азелио – но в итоге ему пришлось бы съесть этот каравай самому. Двое заболевших не входили в первоначальный план, но разве это имело значение? Мельком взглянув на тарелку Агаты, Рамиро понял, что выбора у него больше нет.
Он сделал вид, что голосование по поводу облета планеты действует ему на нервы и решил не участвовать в разговоре, доев свою порцию раньше Тарквинии.
– Я, наверное, начну перетаскивать палатки, – сказал он. Ему был нужен шанс зайти в кладовку без свидетелей, чтобы раздобыть инструмент для резьбы по камню.
– Расслабься, – сказала Тарквиния. – Спешить некуда. Этим можно заняться и потом.
– Я хочу приступить, пока снаружи нет ветра, – настаивал Рамиро. – Если начнется буря, на это уйдет вдвое больше времени.
В кладовой он нашел рычаг для извлечения палаточных колышек, но так и не смог понять, куда делась стамеска. В условиях постоянной гравитации люди переставали с должной тщательностью следить за тем, чтобы каждый предмет хранился на своем месте. Рамиро поспешил уйти, не желая, чтобы Тарквинии стала интересоваться, что могло его так задержать.
Оказавшись снаружи, он извлек колышки и шесты первой палатки, после чего свернул ткань в форме квадрата. Особой причины забирать палатки с собой у них не было; по сути речь шла о простой чистоплотности, добродетели, которая имела куда больше смысла в замкнутом пространстве горы. Но если шесть саженцев пшеницы, которые, оставшись здесь, будут расти назад во времени, казались чем-то вполне уместным, то попытка заставить Эсилио сделать из пыли четыре палатки, выглядела сродни оскорблению. Возможно, когда-нибудь один из продолжателей дела Агаты найдет уравнение, точно выражающее количество необъяснимого барахла, на которое мог бы раскошелиться обращенный во времени мир, лишь бы ублажить посетителей с иной стрелой времени. Если предел действительно существовал, то он вполне мог стать решающей причиной, по которой на Эсилио бы никогда не появилась колония – целый город мог бы довести математику этой слаженности до такого состояния, в котором она бы просто рухнула под собственным весом. Эта мысль показалась Рамиро обнадеживающей; ничто так не помогает четкому выполнению плана, как содействие со стороны законов физики.
