– Точно не могу сказать, – призналась Тарквиния. – Мне еще ни разу не доводилось наблюдать планету.

– Если этот мир обогнул весь космос, – сказал Рамиро, – то у него должно было иметься достаточно времени, чтобы стать горячее, разве нет?

– Нет растений, нет пожаров, – заметил Азелио. – Если на планете нет источников света, согревать ее будут только медленные геохимические реакции.

– А. – Рамиро обратился к Агате. – Температура ведь не меняется, если повернуть время вспять, так?

– Как таковая – нет, – с осторожностью ответила Агата. – Представь, что все частицы газа в контейнере поменяли направление своего движения на противоположное – никакой разницы не будет.

– Но если «температура как таковая» не меняется, то как быть с ее последствиями? – не унимался Рамиро. – Будет ли тепло по-прежнему передаваться от горячего тела к холодному?

– Зависит от того, что конкретно ты имеешь в виду. – Агата не пыталась отвертеться, но самой большой ошибкой, которую она только могла совершить – это сделать безапелляционное заявление, не учитывающее нюансов проблемы. – На Эсилио мы должны увидеть примеры того, как два теплых тела изначально имеют одну и ту же температру, но затем тепло начинает перетекать от одного к другому – в результате чего первое охлаждается, а второе становится горячее.

Рамиро нетерпеливо зарокотал.

– Это же очевидно – до тех пор, пока наша роль ограничивается простым наблюдением, мы можем ожидать, что на наших глазах привычные явления будут происходить задом наперед. Но что, если мы прикоснемся к чему-нибудь на поверхности – какому-нибудь камню, который холоднее наших рук…?

– Почему ты ждешь простого ответа – правила, которое будет выполняться во всех случаях? – сказала в ответ Агата. – Раньше мы предсказывали направление теплопередачи, исходя из того, что энтропия возрастает вдоль одной из осей времени – тот же самый принцип будет справедлив и для Эсилио, большую часть его истории и с точки зрения его собственного будущего. Но эти две стрелы времени направлены в противоположные стороны, так что правила с каждой из сторон прямо противоречат друг другу. Эти правила никогда не были всеобщими законами, и именно здесь мы, наконец-то, вынуждены признать это как факт.

– Но разве скалы Эсилио не могли бы передать нам часть своего тепла, даже имея более низкую температуру? – предположил Азелио. – С нашей точки зрения их энтропия уменьшается, в то время как наша возрастает. Так что в итоге обе стороны играют по привычным для них правилам.

– Этот вариант не исключается, – согласилась Агата. – Но нельзя рассчитывать на то, что нам удастся все настолько аккуратно разложить по полочкам. Пока мы все еще держим дистанцию, можно говорить о двух сторонах и их правилах…, но в своей основе материя – это просто материя, она никому не присягает на верность. С точки зрения настоящих законов физики все направления в пространстве и времени равноправны, и именно таким законам подчиняются все до единого фотоны и светороды, которых ничуть не заботит ни так называемая энтропия, ни тем более вопрос о том, какую сторону им следует занять в случае столкновения термодинамических стрел.

– Допустим, мы оставим на Эсилио что-нибудь из нашего снаряжения – например, небольшую подзорную трубу. Мы ожидаем, что с нашей точки зрения по прошествии эонов пыль будет разъедать трубу, пока она, наконец, окончательно не развалится на части и не превратится в песок. Наша подзорная труба, наши правила – вроде бы все честно, не так ли? Но если этот песок остается на Эсилио, то каково будет его происхождение с точки зрения самой планеты? Скорее всего, он образуется из разрушившегося эсилианского камня – что для нас выглядело бы как эрозия наоборот. А в эсилианском времени из остатков этого камня рано или поздно самопроизвольно возникнет подзорная труба, которая будет лежать на земле до тех пор, пока мы не прилетим и не заберем ее с собой. Так что если мы возьмем материю, из которой состоит подзорная труба, и проследим ее историю достаточно далеко в обоих направлениях, нам станет ясно, что она не подчиняется ни тем, ни другим правилам.

– Все это очень занимательно, – возразил Рамиро, – но ты так и не ответила, получил бы я ожог, прикоснувшись к холодному камню.

– Никто ничего не будет трогать, пока мы не проведем достаточно экспериментов, чтобы выяснить, что безопасно, а что – нет, – вмешалась Тарквиния.

Рамиро сдался и направился прочь, бормоча о бесполезности теоретиков.

Азелио поймал на себе взгляд Агаты.

- От твоего рассказа о подзорной трубе мне было не по себе, – сказал он, – но кое-что беспокоит меня еще сильнее.

– И что же?

– Повтори свою рассказ с самого начала, – сказал он, – поменяв местами Эсилио и Геодезист. Если вместо подзорной трубы речь пойдет о каком-нибудь предмете с Эсилио, это будет означать, что мы уже везем его с собой. У нас на борту изначально должен находиться либо он сам, либо нечто, из чего он возникнет. Потому что с точки зрения временной стрелы Эсилио мы уже посетили планету и почти наверняка захватили что-нибудь с собой во время отлета.

– Черное солнце дожидается твоего внимания, – объявила Тарквиния, появившись в дверном проеме.

Агата ошарашенно подняла на нее глаза.

– Уже?

– Либо сейчас, либо придется ждать, пока мы не соберемся обратно.

– Разумеется. – Агата замешкалась. – Пока мы не сменим орбиту, телескоп в моем распоряжении?

– В полном, – ответила Тарквиния. – Но если ты его сломаешь, то можешь заняться шлифовкой новых линз.

– А из чего я их сделаю?

– Вторая часть твоего наказания будет состоять в поиске подходящих материалов на Эсилио.

Агата могла бы сделать всю работу, не выходя из своей каюты, но это казалось ей эгоистичным – эксперимент принадлежал им всем, и ей хотелось, чтобы каждый из членов экипажа мог без стеснения постоять у нее над душой, пока она сама занималась делом. Поэтому она перебралась в переднюю каюту и пристегнулась там к своей кушетке.

Тарквиния обучила ее работе с программным обеспечением телескопа, но, запустив его на собственной консоли и приступив к передаче команд через свой корсет, Агата все равно ощутила волнение, будто делала что-то не вполне законное. С момента остановки двигателей Геодезист приближался к солнцу Эсилио по гиперболической траектории, оставляя позади звезды из скопления их родной планеты. Но после того, как они обогнули солнце, чтобы приблизиться к скорости самого Эсилио, ей, наконец-то, представилась возможность сравнить обе разновидности звезд, найдя наилучшее применение темной массе, расположенной на переднем плане.

С помощью навигационной системы Агата наметила ожидаемую траекторию черного диска на фоне изображения неба в обычном свете. Затем она выбрала две дюжины точек в шлейфах различных звезд, которые непременно должны были пройти позади Солнца, и измерила их текущее положение с максимальной точностью, которую только позволяли ее приборы. Мысль о том, что изображения этих шлейфов могли искажаться под действием гравитации, была не такой уж шокирующей – если эта сила могла изогнуть траекторию планеты в эллипс, то почему бы ей не отклонить луч света? Поражала сама возможность отличить искривление светового луча под действием некой силы от ситуации, в которой свет просто следовал вдоль наиболее прямой исторической линии в пространстве, которое было искривлено само по себе.

Азелио пристегнулся к стоящей рядом с ней кушетке.

– Что, если твои наблюдения всего лишь измерят величину оптического эффекта, созданного атмосферой солнца? – спросил он, пытаясь проверить ее на прочность.

– Мне придется это учесть в окончательных расчетах, – признала Агата. – Но при определенных условиях гравитационные эффекты должны проявиться со всей однозначностью, даже когда луч свет находится вдали от наиболее плотных слоев атмосферы.

– Серьезно? Но ты ведь всегда говорила о том, что свет звезд «едва касается диска», – возразил Азелио.