А любоваться было чем — чтобы сжать чужие плечи, Нед выпустил на пол ее ночную сорочку.

***

Дорога через весь город, от Шордича до Саутуорка, показалась сегодня не слишком длинной: Уилл все думал и думал о том, что было между ними с Китом вчера, что случилось с ними вообще, и боялся даже помыслить о том, что могло быть, если бы…

Если бы он никогда не встретил Кита.

Если бы Кит не подошел к нему, не взял за руку.

Если бы не полоснул по руке ножом, смешивая их кровь — в одну, становясь с Уиллом — одним.

Если бы Кит не вернулся ос своего путешествия, или, хуже того — вернулся другим.

Если бы они не помирились вчера.

Если бы Кит больше не захотел с ним знаться. Никогда.

Это — было по-настоящему страшным. А все остальное — неважно, неважно, неважно.

С блуждающей на губах улыбкой Уилл потянул на себя дверь «Розы» — и почти услышал разносящийся по всему театру рык Хенслоу, походивший на рык одного из его медведей.

— Как заболел? А кто будет играть Гавестона? Кто будет играть, я вас спрашиваю? Кочерга?!

***

Нед отпихнул его первым — его движения стали на удивление неловкими, ладонь соскользнула с плеча, пальцы скомкали жесткую стеганую ткань рукава. Кит решил не размышлять о том, что это было — триумф самообладания, или, напротив — слабости. Ему вообще не хотелось поддавать что-либо вскрытию, хотя бы один день он стремился не быть мрачным чернокнижником, похищающим безжизненные тела с кладбищ, чтобы надругаться над ними с помощью ножа и книг во имя истины.

Покойники были надежно упакованы в своих могилах, а живые должны были двигаться вперед и бежать, чтобы оставаться таковыми.

— Нед, — он погладил Аллена по щеке там, где красовался набитый им же синяк. — Ты ведь играешь завтра моего Эдуарда? Неужели здесь ты забыл о репетициях?

Нед отвел его руку от своего лица, и, быстро подняв облакоподобную кружевную сорочку из-под ног, обвязал ее вокруг бедер — хотя ему так и не удалось скрыть другие нескромные последствия череды их перепалок.

— Нет, никого я не играю, — буркнул он, направляясь туда, где сидела, обмахиваясь исписанными листами, будто веером, леди Френсис. Взял ее руку в свою, и почтительно, несмотря на свой внешний вид и ее, поднес к губам. — Хенслоу взбеленился из-за того, что мы устроили в моей гримерной. Орал, топал ногами, потел, да и запретил мне выходить на сцену в субботу с синяком на лице. Даже не знаю, Кит, благодарить ли тебя за это. Учитывая то, что ты подарил мне «Эдуарда» — выходит как-то совсем глупо…

Он был смущен, и густо краснел под смуглостью кожи. Он решил отступить вовремя, чтобы продолжить войну после — когда представится возможность. В этом Кит даже не сомневался — он слишком хорошо знал своего Неда, говорящего из-под его пера, но думающего так, как ему вздумается. Нед не мог превратиться в существо с глазами барашка, попавшего под нож — как Томми Кид, но и сбежать никуда не мог. Он был связан со своим драматургом — деньгами, славой, восторженными воплями влюбленных девиц и ладанными объятиями леди Френсис. От таких обязательств отказываются только недалекие дураки, а Нед Аллен, взяв понемногу от каждого из сыгранных им героев, надевая то одну маску, то другую, и сам того не ведая, привык брать все, что преподносила ему судьба — пусть для этого и приходилось преодолевать трудности, продираться сквозь тернии.

И, в конце концов, это премилый вызов — когда твой терновый путь ведет к тому, кто пишет для тебя фразы, которыми так легко греметь со сцены из-под личины славного героя.

— Как жаль, — пожал плечами Кит, продолжая прозрачно, вешне, солнечно улыбаться. — Я хотел бы увидеть тебя в этой роли прежде, чем уеду.

Леди Френсис, не по-женски крепко пожав Неду руку, вмешалась в этот странный, завивающийся речными водоворотами разговор:

— Пускай в этот раз мистер Аллен отдохнет — скоро великий праздник, и ему это будет простительно, с учетом того, что он и так работает на износ. Но если господин Хенслоу еще хоть раз попробует отстранить нашего друга от роли — я лично приду к нему, и как следует отдеру за уши. Я, хоть и родилась на свет слабой женщиной, могу постоять за тех, кто мне… дорого обходится. Ты знаешь об этом, Кит, как никто другой. А тебе, Нед, еще предстоит узнать. Наконец, неужели во всей этой вашей «Розе» не нашлось ни одной склянки достаточно густых белил, чтобы попросту затереть ими чертов синяк?

Казалось, миледи, как попавшая под росу и ласковый мягкий дневной свет роза, была готова расцветать на глазах, упиваясь собственным манящим ароматом. Вот так, в очередной раз бросив играть и вывернув свою душу, как пьяница выворачивает свой скудный завтрак, перебрав с элем, Нед Аллен сумел удивительным образом угодить своей новой покровительнице.

Да и Кит, хоть и делал вид, что ершится, тоже остался доволен.

Им обоим было некуда бежать друг от друга — и Нед знал, что если Кит останется жив, то обязательно придет в его гримерную, размалеванную цветами, еще раз.

Оставалось с тоской думать о том, что скажет Хенслоу в ответ на подобный визит высокой особы — не ей, о нет, перед прекрасной дамой в бархатной полумаске он станет мести пол рукавами, пытаясь поцеловать край ее платья. Но что еще хуже — где-то вдали, за плечом своего ухватистого и ушлого дядюшки, стояла мисс Джоан Вудвард, держа на локте корзинку с пирожками, и смотрела на будущего мужа с немым сдержанным упреком. Этот взгляд можно было назвать смиренным — если бы Нед не знал, что кровь не водица, а жирная мамаша Джоан была той еще набитой деньгами и спесью стервой.

Выходило, куда ни бросайся — Тамерлан Великий в двух частях, в первой и второй, был продажен до мозга костей, и все зависело лишь оттого, которая из окруживших его плотным кольцом дам поставит больше.

Страсти улеглись, уступив место отвратительно тянущей, набившей оскомину повседневности.

— Благодарю вас, миледи… — Нед еще раз приложился к теплой, цепкой ручке графини, и поднял глаза на Кита — без желания удушить его на месте, но с ощущением крепкого, шероховатого поцелуя на губах. — А ты, Кит, ни о чем не беспокойся. Если госпоже будет угодно посвятить меня в дело, что занимает вас — я смогу быть полезен.

Кошелечек леди Эссекс развязался в очередной раз — и из него показалась блестящая золотая монетка, готовая упасть на раскрытую ладонь алчущего актера.

***

Старик Хэнслоу раздухарился — любо-дорого посмотреть.

Крыл направо и налево, брызгал слюной, вытирал с багровой лысины пот, и, глядя на него, нельзя было сказать, сколько в том было игры, а сколько — настоящего гнева. Все они тут были актеры, как ни крути. Театр затягивает, учишься играть, даже просто стоя на сцене и, может быть, не желая того. Но на то он и театр, за то Дик и любил его, а вот Катберт — тот нет, не понимал, считал пустым кривлянием, но вслух при папаше не озвучивал. Так они оба были воспитаны — в почтительности и уважении к старшим, не привыкли говорить поперек. Хотя вот сейчас, думал Дик, — вот это воспитание, накрепко вбитое папашиной тяжелой рукой, ему впрок не пошло.

Дик стащил с головы парик, отчего по затылку сразу пробежал холодок, забегая за шиворот. Дик поежился, запахнулся в королевскую багряницу, присел на край сцены, наблюдая за развернувшейся в «Розе» нешуточной драмой. Его дело маленькое — скажут играть, будет играть, благо роль — вот она, а на память Дик никогда не жаловался, мог запомнить любой объем за сутки, с самых ранних пор, как только папаша выпустил его на сцену в роли мальчишки-оруженосца. Смешно сейчас вспомнить, как дрожал тогда — аж ноги подкашивались. Боялся упасть, боялся, что полный зал, который тогда сливался в одно страшное многоглавое чудовище, будет смеяться над ним. Но обошлось. Потом была вторая роль, третья — и все мальчишки, слуги, оруженосцы. А девчонок он никогда не играл — за этим папаша следил строго. Дик не понимал, почему кому-то можно, а ему — нельзя. Но лишь до поры, потом уразумел, что прав папаша, нечего ему в этих ролях делать, если, конечно, хочет сохранить себя и не стать кем-то вроде Марло.