В самые тяжелые моменты я спасалась бесконечными бормотаниями, кажется, я просила прощения у Зэлдара и что-то шептала про Союз, впрочем, вряд ли эти слова долетали до его слуха, они лишь позволяли отвлечься мне на беспокойные мысли.

Мы пересекли приемный корпус и оказались перед разветвлённой системой коридоров, что означало как хорошую новость, так и плохую. Хорошую — потому что где-то за ними скрывалась портовая часть, где, вероятно, могли находиться корабли, открывающие путь к свободе. Плохую, потому что в узких пространствах сражения и столкновения становятся ещё более непредсказуемыми.

В этом я снова смогла убедиться вскоре. В какой-то момент при очередной схватке я застыла на месте и присела, пытаясь справиться с острой и одновременно тянущей болью, в этот момент мое сознание начало снова мутиться, терпеть было слишком сложно. Замелькали мысли, что было бы неплохо, если бы ребёнка все-таки достали из меня и не пришлось бы переносить мучения. Казалось, я была готова на все, чтобы остановить ашерово пламя в моем животе.

Через несколько мгновений я ощутила себя в руках Зэлдара, который шагал стремительно и губы его были решительно сжаты в противоположность типичной яростной мимике. Кажется, он сразил кого-то своим разрушительным взглядом, способным вызывать сильную головную боль на дистанции. В этом мне как-то пришлось убедиться, но уверена, я еще не знала об истинных масштабах его способности.

Но потом случилось непредвиденное. Впереди раздался оглушающий грохот, означающий, что часть стен, определенно, оказалась нарушена.

— Проклятье, стыковочная высадка… — выругался мой спутник, а уж если он стал тревожиться, значит ситуация была и впрямь непростая. Единственный плюс моего незавидного положения был в том, что меня куда больше беспокоили события внутри моего тела, чем снаружи.

И правда, вскоре в округлом серебристом коридоре показалось не меньше десятка солдат, вооруженных не только мечами, но и импульсными пушками. Быстро втолкнув меня в боковой проход, Зэлдар ринулся им навстречу и лишь вселенная знает, что он мог противопоставить дальнодействующему оружию. Хотя, возможно, он застал солдат врасплох и мог очень быстро поражать своим смертноносным взглядом. Я не знала и, по правде говоря, не хотела знать.

И лишь когда сдавленные крики и ругательства немного затихли, я решила выглянуть наружу. Зэлдар яростно сражался против троих одновременно, одно его плечо было окровавлено и двигалось с трудом. Я с трудом сдержалась от стона, который мог отвлечь его. В какой-то момент один из союзных солдат, получив ранение по касательной, начал заваливаться в сторону и должен был упасть, но внезапно в его руках обнаружилась пушка, направленная прямо на Зэлдара.

Я не уловила, как во мне проснулась решительность. Находящееся на грани сознания тело, испытывающее лавинообразную боль, за доли секунды подняло валяющийся на полу меч и полоснуло солдата по спине. Если бы спросили, кто это сделал, я бы определённо ответила, что это была не я, а неведомые мне рефлексы. Меч прошёл в горячую плоть очень легко, словно бы в масло, в воду, не застревая на костях и сухожилиях, почти не испытывая сопротивления. Чувство могущества, опасное чувство. Красивое и смертоносное оружие, дающее иллюзию лёгкости управления человеческими жизнями. Солдат упал моментально, он не успел осознать, что с ним стало. В этот момент я в первый раз в своей жизни убила человека.

Через пару секунд со всеми солдатами было покончено. Я так и не выпустила из рук меч, ошеломлённо взирая на Зэлдара. Из его глаз лился янтарь, струился теплыми медовыми потоками между нами, даря дыхание сладкой осенней травы, и на миг боль и тошнота отступили. В остальное время эти ощущения каждую секунду создавали внутри меня разъедающий коктейль. Я всеми силами старалась не смотреть под ноги и не обращать внимания на разливающийся вокруг действительный запах. Глаза Зэлдара хорошо справлялись с этой задачей.

Я пыталась уловить в них что угодно — затаившуюся ярость или открытое негодование, разрушительное презрение или объяснимую обиду, жгучую злость или равнодушие, убивающее всякую надежду, но никак не спокойствие и умиротворение. Я не увидела пустыни, тяжелых рассыпающихся барханов, колючего песка и выжигающего ветра. Я не нашла в желтом взгляде ничего… привычного. Того, что заставляло меня раз за разом искать ответы на вопросы о судьбе Зэлдара.

Передо мной стоял иной человек, чье мужественное лицо не выражало ровным счетом никаких эмоций, лишь глаза по-прежнему смотрели внимательно и решительно. Он не играл роли и не прятался за жесткой маской. Он просто… изучал меня. Я несколько раз моргнула. Отсутствие пустыни могло означать всего две вещи — или нечто поменялось в Зэлдаре, либо что-то обрушилось во мне самой. Обе они мне казались вероятными и невероятными одновременно. Я была не готова увидеть реальность в ином свете. В моем внутреннем диалоге, который я частенько вела с собой, Зэлдар всегда представлялся яростным и разрушительным не столько снаружи, сколь внутри.

Мое внимание вновь вернулось в мою голову, в адское пекло боли и тошноты, норовящей выкрутить пустые кишки наизнанку. Я схватилась за живот, чувствуя себя затравленным зверем. Зэлдар быстро шагнул навстречу, мягко отстранил мою руку с мечом и тот улетел вниз, а сама я оказалась на его руках, крепко прижатая к твердой груди.

— Альтарея… Немного… Надо потерпеть… — говорил ли он в самом деле или это была моя фантазия — не важно.

Ускользающее сознание запуталось в долетающих резких звуках сражений, пятнах ярких точечных ламп, проносящихся над головой и отражающихся в блестящей обивке коридоров, моих порывистых вздохах, норовящих поглотить как можно больше кислорода и скорых решительных шагах мужчины, уносящего меня прочь… Мои кости и мышцы принудительно расступались под натиском ребенка, казалось, они готовы были порваться… Все это ярким и слишком навязчивым калейдоскопом крутилось в моей голове, я беспомощно пыталась спрятать лицо в черных защитных одеяниях дальтерийца, цепляясь за него влажными руками, судорожно сжимая пальцами его плечи, словно бы этот тесный контакт мог хоть на милитандер унять боль и озноб, пожирающие меня.

Он и помогал… Лишь мое сознание, устав от непрерывной борьбы, убегало, оставляя на моем месте не личность, кем себя мнила Альтарея, а беспомощное подвывающее животное. Жалкое. Я нисколько не желала, чтобы Зэлдар лицезрел меня в этом виде: неопрятном, безумном и начисто лишенном силы воли. Я бы многое отдала, чтобы укрыться от его глаз. И все же он оказался единственным наблюдателем моего полного забвения.

Однажды моя собака Монита была настолько неосторожна во время игры с соседским псом, что угодила лапой под садовый инвентарь — устаревшую модель робота по уходу за дворовыми растениями. Острые шипы зацепились за живую плоть, в то время как механическая головка для утрамбовки земли проехала по предплечью животного, дробя кости. Папа на следующий день избавился от робота. Он боялся, что на месте Мониты могу оказаться я. Я же весь день просидела с несчастной собакой, которая после первых ошеломленных визгов, могла лишь часами скулить и подвывать. Я никогда не забуду слезы, застывшие в ее глазах и бесконечную мольбу о помощи. Монита была не собой — она превратилась в комок боли и в нечто человеческое одновременно. Мне не хотелось от нее отходить. Я легко гладила ее мягкую шерсть, словно прикосновение моей ладони было способно забрать часть того, что ей пришлось пережить. Собака скоро поправилась, но этот урок, преподнесенный мне в пять лет, вложил свою долю кирпичей в мое понимание законов мира.

Монита вспомнилась мне сейчас — я стала дотошно похожей на нее в ее страдании. Оно объединяло нас, проводя абсолютное равенство. Я почти превратилась в животное, но не стала им. Она — в почти человека. Мы были чем-то… иным в своей боли. Боль обнажала в нас фундаментальную суть, показывала то самое, что принято скрывать. И что роднит всех тех, кто хоть раз обжегся этим открытым пламенем. Острое желание жить, наслаждаться возможностью видеть и ощущать мир в его многообразии, соприкасаться с ним каждое мгновение, не теряя себя. То, чего сейчас так сильно не хватало.