– Кому тогда принадлежит вторая часть дома?

– Я не знаю. Он давно пустует. Раньше там работал один человек. Он рано умер, а его дети, повзрослев, соблазнились плюсами цивилизации и переехали в мегаполис.

– Почему вы не присвоили себе весь дом?

– Когда его дети окончательно уехали, у меня не было большой надобности претендовать на чужую территорию. А сейчас мне слишком много лет, чтобы ломать голову над тем, в какой из комнат я хотел бы провести свой день. Меня целиком и полностью устраивает та часть дома, в которой живу я.

– И вы не поддерживали с соседями отношения?

– Я хорошо знал деда и отца того, кто в итоге покинул этот дом. Это были славные люди. Настоящие трудяги. Видишь ли, давным-давно люди часто жили там, где работали, и работали там, где жили. Я, правда, должен признаться, не попадаю под это описание. Мои родители переехали сюда ещё до моего рождения. Бурная жизнь мегаполиса была не для них. Отец тоже был композитором и в успокоительных звуках природы он нашёл вдохновение. Соседи же держали рогатый скот. Я помню, как отец показывал его мне в то время, пока отдыхал от изнурительной работы. Мой отец любил здесь всё. Мою маму, меня, дом и соседей. Когда окончил университет, мне пришлось часто бывать в командировках и поэтому пропустил момент, когда другая часть дома опустела.

Мужчина неожиданно замолчал – в горле застрял ком, который удалось протолкнуть стаканом воды.

– Если мне не изменяет память, – продолжил мужчина, – последний из покинувших дом вроде бы был плотником.

Но я могу ошибаться.

«Плотником?» – подумала Глория, машинально опустив голову вниз.

Её пальцы сжали подлокотники кресла и в очередной раз нащупали их неприятную обратную сторону. В голове засела странная мысль. Очень быстро ей пришлось поднять голову обратно, потому что мужчина продолжил свою историю.

– Через какое-то время я понял, как работает мой отец.

Я занялся музыкой, пошёл по его стопам. Я вспоминал его каждый раз, когда давал себе возможность отдохнуть. Где бы я ни был, у меня всегда были перерывы на отдых. В моей жизни был совсем короткий промежуток времени, когда я, находясь дома, в перерывах ходил к соседям, тогда ещё жившим здесь, брал одну из их лошадей и гулял с нею по полю, расположенному перед домом. Мне почему-то никогда не хватало смелости попросить разрешения покататься на одной из них. Но в любое время суток я мог уйти с лошадью почти до края поля. Такие смиренные животные, такие выразительные, огромные и всегда с печальными глазами, обладающими какой-то магией. И я, наполненный миром звуков и нот, мысленно пробовал ей о чём-то сказать. Увлекшись, ронял пару слов вслух, сам себе смеялся под нос, удерживал узду и шёл дальше. Смешно, наверное.

Композитор поймал себя на неудачной мысли, что, проехав десять штатов, Глория должна выслушивать сентиментальную ахинею, исходящую от него.

– В вашем доме получается два входа?

– Да. У каждого своё крыльцо. И оба с разных сторон. Мы никогда не мешали друг другу, как ты понимаешь. Подъездные дороги тоже к каждому входу свои.

– Что видно из ваших окон? – спросила Глория.

– Окна в гостиной смотрят на поле и на подъездную дорогу к моему входу. С другой стороны окна выходят на речку, хоть она и далеко.

– А за речкой виден Нью-Йорк? – не успокаивалась Глория.

– Не совсем, – опешил Композитор. – За речкой – лес.

Нью-Йорк видно из гостиной. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне просто интересно. Интересно, где вы живёте и как работаете. И что больше всего на вас оказывает давление, что вдохновляет на работу?

– Было бы, конечно, неправильно полагать, что меня может вдохновлять только вид из окна.

– Согласна с вами.

– Вдохновение приходит неожиданно. Бывает, что оно накрывает тебя во время или сразу после общения с каким-нибудь человеком. Бывает, что через какое-то время, и почти всегда неожиданно. Свою рабочую комнату я обустроил без окон. Возможно, это неправильно, но мне так проще сосредоточиться на важном. И уж если возникает необходимость посмотреть в окно, я выхожу в гостиную или из дома.

Здесь красивые закаты.

– Закаты, – словно в тумане повторила девочка.

– Как-нибудь я сфотографирую и покажу тебе.

– Вы живёте один?

Композитор проигнорировал вопрос и предложил приступить к работе. Но Глория твёрдо стояла на своём и повторила вопрос, чем вызвала лёгкое негодование и раздражение мужчины.

– Я живу с собакой, – с трудом ответил мужчина.

– Живёте с собакой? – удивлённо переспросила Глория.

– Да. Я живу с собакой.

– А дети? – не успокаивалась девочка, видимо, не подозревая, что в жизни людей бывает отсутствие их.

– Мои дети давно живут самостоятельно. Они теперь совсем взрослые люди. Они поступили как и дети моего соседа. И… если ты хочешь провести какие-то расчёты и узнать, сколько им или мне лет, то, дорогая, мне нечего скрывать от тебя свой возраст, мне уже восьмой десяток, – раздражённо ответил мужчина.

Получив несколько ответов, Глория по голосу Композитора поняла, что его терпение на исходе, и сама предложила приступить к работе.

В этот день она заключалась в дотошной обработке очередных фрагментов записей. Скрупулёзно и тщательно Глория и Композитор подбирали буквально каждую ноту, пробуя тысячи вариантов звучания каждого такта.

Мужчина был немного раздражён за убитое на разговоры время, поэтому решил выжать сегодня из девочки по максимуму. Глория же проявила себя за работой очень работоспособной, положительно воспринимала замечания и пожелания.

Он сдался первым, ощутив сильную усталость, но одновременно и духовное удовлетворение за пока ещё не полностью выполненную работу. Просматривая на своём компьютере полученный за сегодня материал, он расцветал в улыбке и сгорал от желания делиться этой новостью буквально со всеми, включая собственную собаку.

Мужчина любезно предложил сделать перерыв на обед, на что Глория не раздумывая согласилась. Но после приёма пищи, как это обычно бывает, работоспособность девочки упала. Интерес к новому материалу угас, желание работать с энтузиазмом пропало.

Ближе к окончанию «рабочего» дня, незадолго до ужина, они практически перестали импровизировать и по большей части играли чужие композиции. Ужин Глории состоял из картофельного пюре с мясом и чая. По его окончании девочку хотя и тянуло на очередные разговоры, им уже не удалось снова поговорить «по душам» – Композитор был скован и закрыт, а она заразительно зевала и под конец начинала путаться в словах.

– Как же я устала, мистер. Который час? – промолвила Глория, так и не дождавшись ответа.

Мужчина лишь на секунду посмотрел через монитор на спящую девочку и вернулся к просматриванию свежего материала.

Словом, лучше говорить с человеком

о его свободе, чем о его рабстве.

Андре Моруа

Третий день пребывания Глории в подвале таинственного незнакомца оказался очень тяжёлым. Она работала по заданию практически без перерывов на протяжении более четырёх часов. Сегодня она была на удивление милой, отвечала на каждый вопрос Композитора и не задавала в ответ свои. Композитор старательно прослушивал игру Глории, часто поправлял и вносил корректировки. Не давал ей ни малейшего повода для прерывания работы, лишь изредка отвлекаясь на второстепенные вопросы, касающиеся по большей части тех или иных её переживаний по «сценарию» предложенного произведения. И Глория снова совершала чудо, извлекая нужные ноты, трогавшие душу Композитора.

В качестве поощрения за проделанный труд, Композитор предоставил ей неограниченное время на обед, во время которого Глория ни в чём себе не отказывала, попробовав почти всё, что у него имелось.

Послеобеденная работа в этот день, как и в последующий, заключалась в том, что Композитор прежде чем что-либо выводить на экран монитора, детально описывал какое-нибудь событие, не связанное с общей темой произведения. В этот раз ему было интересно, как Глория мыслит, может ли сопереживать. Сюжеты, предлагаемые им, особо не отличались друг от друга, скорее, предыдущая история походила на следующую. Не обошлось без затяжных диалогов, и, на удивление, Композитор позволял ей высказаться.