Композитор вывел на её монитор ноты одной композиции и попросил изучить их. Немного поговорил с девочкой о том, что она думает по поводу музыкальной темы. Глория сразу же предложила несколько своих вариантов, которые тут же стала играть. Затем Композитор поделил монитор

Глории на две части, на одной из которых остались ноты, на другой в режиме реального времени стали высвечиваться ноты, которые она только что воспроизводила на клавишах пианино. Ей приходилось несколько раз останавливаться, пробегая глазами по только что сыгранным нотам, мысленно делать самой себе какие-то замечания и что-то шептать себе под нос.

В такие моменты она была похожа на какого-нибудь редактора или художника, аккуратно подбирающего и пробующего какие-то элементы. Глория не заметила, как этот процесс увлёк её с головой. Игра в некотором смысле затянулась, и Композитору пару раз приходилось её возвращать в реальность своими монологами, состоявшими в основном из замечаний и пожеланий. Иногда ему даже приходилось выключать звук в её динамиках. В такие моменты Глория, как самая послушная ученица, возвращала руки на подлокотники и, сохраняя ровную осанку, с его позволения начинала делиться своими впечатлениями. Потоку её слов не было предела. Внутри себя Композитор был искренне рад её изменившемуся настроению и как следствие – пробудившейся энергии, желанию работать.

В те промежутки времени, когда Глория дотошно проверяла саму себя, он любовался её детским личиком, в котором прослеживалась взрослая серьёзность. Она была предоставлена самой себе, и поначалу он боялся хоть както нарушить её настрой.

«На кого она похожа? – думал про себя Композитор,

вспоминая лучшие свои годы, проведённые с учениками.

– Её задумчивые глаза, беглый взгляд и отблеск монитора на лице. Тонкая линия губ, слегка вытянутый подбородок и едва заметные скулы».

– Какому классику ты отдаёшь предпочтение? – поинтересовался Композитор в конце этой работы.

– Не хочу вас обидеть, мистер, но вопрос, наверное… глупый.

Мужчина изменился в лице.

– Из американских композиторов трудно кого-то выделить, потому что Америка, по сути, образовалась из выходцев европейских держав, а в школах преподают классику

Европы и России. Вы же сами знаете.

– Россия… – растягивая слово, произнёс Композитор.

– Да, Россия. Мне из русских очень нравится Прокофьев⁸.

Руки Глории опустились на клавиши и стали играть Танец рыцарей⁹, но звук в динамиках очень скоро пропал.

– Но почему, мистер? – с обидой в голосе спросила Глория.

– Что в этом может быть хорошего?

– Хорошего? – переспросила девочка. – А что может быть в этом плохого?

– Я сказал нет, Глория! Точка.

– Что же мне играть?

– Что угодно. Чимарозу¹⁰, Генделя¹¹. Хоть Бетховена¹².

– Чимарозу и Бетховена я играла на конкурсе. И если вы не забыли, в одной из своих программ я играла импровизацию на них.

Вспоминая события только что минувших дней, Глория взяла первые несколько аккордов из своей конкурсной программы. Начала она с произведения Чимарозы.

– Если бы я попросил охарактеризовать музыкой твоих родителей, ты смогла бы это сделать? – снова перебил Композитор.

Глория перестала играть и задумалась. Её посетила

странная мысль – она совершенно не помнит события, случившиеся в автобусе или рядом с ним, но прекрасно помнит каждый прожитый день в театре и за его пределами. Но почему вдруг театр, а не дом, где были мама и папа?

– Умеешь ли ты анализировать людей и выражать в музыке свою любовь, интерес и привязанность к ним? – продолжил тем временем мужчина, наблюдая за девочкой. – Скорее всего я угадаю, что маму ты любишь больше всего.

– Маму, – произнесла с непонятной интонацией Глория, затуманенно глядя на клавиши.

– Почему ты стала такой грустной?

– Вам показалось, – сухо ответила девочка, подняв глаза на камеру. – Не обращайте внимания, прошу вас.

– Хорошо, тогда ответь мне, кого из родителей ты смогла бы охарактеризовать игрой на инструменте? И главное как?

Как бы ты хотела, чтобы звучала мелодия, описывающая, к примеру, маму?

– Это довольно сложное задание. Боюсь, что я сразу не справлюсь.

– Жаль. Хотел вызвать у тебя эффект неожиданности.

Посмотреть, как сработало бы твоё воображение.

– Отца! – выпалила Глория.

– Прости…

– Я хочу сыграть мелодию, которая охарактеризовала бы моего папу Фрая!

Композитора смутило переменчивое настроение, но предпочёл никак не комментировать её выбор.

Пальцы Глории вновь легли на клавиши. С первых нот вступления Композитор узнал произведение Джорджа Гершвина «Рапсодия в блюзовых тонах»¹³, которую она играла, не поднимая глаз, непринуждённо, но очень проникновенно.

– Я редко его видела, – тихо произнесла Глория. – Лишь с годами я стала понимать, как много он делает для меня и мамы. Его любовь мы чувствовали на расстоянии. Он именно тот человек, который с особым трепетом произносит твоё имя.

Она подняла глаза и добавила:

– Понимаете, о чём я?

Мелодия продолжала звучать и создала в тесном пространстве «кокона» неповторимую атмосферу, наполненную согласием и интимностью. Звучание, льющееся из-под пальцев Глории, было таинственным и ровным, словно вырисовывало недописанную картину из детства. Здесь не было места для пауз и замечаний Композитора. Ремни, обхватывающие её руки чуть выше локтей, привели к тому, что она несколько раз сбилась, но в этом Глория видела знак сглаживания шероховатостей своей игры.

– Я мысленно посвящала ему все свои выступления, – произнесла Глория. – Он был со мной и, наверное, понимал на расстоянии, как мне тяжело.

– Он имел на тебя такое сильное влияние? – тихим голосом спросил Композитор, стараясь не сбивать продолжавшуюся игру девочки.

– Я совсем не помню его, когда мне было года три, четыре. Он появился в моей жизни как посторонний человек, и поначалу я не могла мириться с тем фактом, что у мамы есть ещё кто-то кроме меня. Это звучит странно и смешно – мне не более пяти лет, а я уже контролирую круг знакомых моей мамы. Видели бы вы, как менялась мама при появлении моего отца. Её глаза, да и она вся словно загоралась. В ней пробуждалась жизнь. Иногда мне становится стыдно за то, что я не замечала этого и поэтому позволяла так себя вести.

– Ну, наверное, это простительно,– произнёс мужчина, пролистывая у себя на компьютере в одном из окон браузера редкие семейные фото Глории. – Ведь ты была совсем маленькой.

– Маленькой, но даже совсем маленьким, нам кажется, что мы абсолютно взрослые люди.

Повторив отрывок произведения ещё раз, руки девочки опустились.

– Когда мне было лет восемь, отца отпустили в продолжительный отпуск, и он, посоветовавшись с мамой, взял меня в свой пикап, и мы уехали в Фолли-бич¹⁴. Ему нравился джаз и госпел, помню, как в его машине постоянно звучали Армстронг¹⁵, Миллер¹⁶, Гершвин, Паркер¹⁷, Синатра¹⁸, Дэвис¹⁹. Ему безумно нравится опера «Порги и Бесс»²⁰. Он много читал про создание этого произведения, и его вдохновила история о том, как Гершвин однажды посетил Фолли-бич.

Мой отец никогда там не был. И вот однажды он приехал туда вместе со мной.

– Наверное, там очень красиво?

– Красиво, – повторила Глория с улыбкой. – Там своя атмосфера.

Глория сложила руки и опустила голову. В «коконе» отзвучала последняя нота. Композитор вздохнул, остановив свой взгляд на лице девочки.

– Может, нам стоит сменить тему? – нарушил тишину Композитор. – Как ты думаешь?

– Нет, – резко ответила девочка. – Я доиграю эту композицию.

Она играла, до конца не понимая, что с ней происходит.

Мелодия перестала быть похожей на оригинал, но от этого не стала хуже, а перед глазами Глории всплывали моменты жизни, когда она, держась за руку отца, шла вместе с ним по пляжу и парку Фолли-бич. Слева от неё проходили красивые молодые пары, очень легко одетые. Подолы невесомых длинных платьев девушек развевались по ветру, волосы парили вокруг их лиц, а парни с белоснежными зубами улыбались солнцу, уходящему за горизонт. Мелкие и частые мини-гостиницы создавали бесконечную панораму ярких огней вдоль пешеходной аллеи. А справа манил прохладным солёным воздухом бесконечный океан. С тех пор она на всю жизнь запомнила звук прибоя. Дрожащей рукой она сжимала крепкую и надёжную, как тогда казалось, руку отца.