- Жмудин, Иван Севастьянович, депутат парламента, - уже представлял Гайнанов следующего человека.

Подошел Серж Ларис, одетый в простое платье преобладающе черного цвета. Со злостью посмотрел на Гайнанова, но когда обернулся к Бачуриной, глаза были полны сочувствия. Серж ничего не сказал вдове, лишь сжал ее руку пальцами - и отошел.

Политики, бизнесмены, священнослужители, депутаты... Большинство считало необходимым сказать вдове несколько слов, полных притворного участия. После этого они спешили к стоящим поодаль Казарину и Лебединскому. Здесь уже задерживались подольше. "Вице-премьер", - прошелестело по огромному залу. В сопровождении свиты появился один из тех, кто олицетворяет собой государственную власть. Ослепляя вспышками, защелкали фотоаппараты репортеров. Вице-премьер подошел к вдове, пожал ей руку, произнес подобающие слова. Затем государственный муж надел повязку и встал в траурный караул у урны с прахом покойного. По соседству вертелись, на правах распорядителей церемонии, Лебединский и Казарин. Через десяток минут вице-премьер собрался покинуть зал, но заметил Царедворцева и задержался, чтобы обменяться с академиком несколькими фразами. У выхода из театра политика поджидали журналисты, обрушившие град вопросов и получившие несколько коротких ответов.

В ряд с урной Великого стояли гробы и урны с останками других погибших а авиакатастрофе, в окружении родственников и друзей. Но к вдовам и матерям, стоящим здесь, с соболезнованиями подходило совсем мало народу.

Вереница запряженных вороными лошадьми катафалков двинулась от здания Театра драмы к располагавшемуся неподалеку старому Зареченскому кладбищу. Следом потянулась траурная процессия. Для пущей торжественности устроители отказались от автобусов, и весь путь предстояло проделать пешком.

Вдоль тротуара, через равные промежутки стояли милиционеры. Многие были вооружены автоматами. На крышах, вопреки прогнозам Кузнецова, расположились снайперы и наблюдатели, задействованные по случаю приезда вице-премьера. Кладбище оцеплено ОМОНом, а близлежащие кварталы перекрыты для движения транспорта. Меры безопасности были приняты беспрецедентные.

- А это кто? Неужто вдова? Молода слишком.

- Привыкла жить в неге и богатстве.

- Сколько ж это денег на такую процессию пошло?

- Ничего, вдове на ее век хватит. А мало покажется - другого найдет.

Обыватели, теснящиеся на тротуарах, кто шепотом, а кто и не стесняясь, в полный голос обсуждали проходящую мимо процессию. Обрывки этих разговоров долетали и до ушей Бочуриной, вызывая в душе гнев.

Вдова шла за катафалком, заставляя себя держать голову низко опущенной. А ей хотелось держать голову высоко и гордо, бросая вызов Жизни и Смерти, всему Ровску, уставившемуся на нее из окон и с тротуаров, Казарину, Лебединскому, всем кто хочет видеть в ней смазливую пустышку. В роду Бачуриных умеют смиряться с утратами, но никому не прощают причиненного зла. Таня найдет того, кто причинил ей горе, и поквитается с ним. Не для того, чтобы доказать что-то окружающим, а чтобы выполнить долг перед самой собой. Она не позволила себе плакать, даже когда опускали прах в яму.

- Зацепенела от горя, - говорили старушки. - Ей поплакать надо, вылить слезами боль. А то душа затвердеет, прикипит кровавой коркой.

- И слезинки не проронила. Не жалко ей Петра, - шипели родственники Великого, обиженные и обделенные несправедливым, завещанием, еще не оглашенным, но уже всем известным.

Только усевшись в машину, чтобы ехать домой, когда рядом не осталось свидетелей, Бачурина беззвучно завыла, кусая губы.

- Ну вот и похоронили Великого. Неплохо бы вслед за ним отправить и бабу.

- Ты что, с ума сошел? О чем болтаешь?

- Я дело говорю. Тебе с этого тоже обломилось бы. Только все следует провернуть как можно скорее.

- Ты что - не видишь, что в городе происходит?! Сплошной шухер. Хочешь, чтоб на меня Великого навесили?! Ментам только того и надо: и дело закроют, и меня под вышак подведут.

- Все под Богом ходим. Лучше подумай, что ты можешь получить в случае успеха.

- Для такого дела много информации требуется. Какая охрана, где бывает... А после смерти Великого его телохранители наверняка когти рвут. О Гарике Откате слышал? Был такой, под делового красился. Года два назад прямо у дома и пристрелили. Вместе с качком - охранником. Снайпера, понятно, не нашли. А мне и искать не надо. Гарик Великому дорогу перебежал. Ему по-хорошему предложили отвалить в сторону. Гарик не понял. Гришин мастер на такие разборки.

- Великого закопали. Гришин, верный его пес, тоже в аду, как и хозяин. Кого ты боишься? Шалаву-девку, умеющую только задом вертеть?

- Для чего же хотите ее убрать?

- Чтоб под ногами не путалась. А тут и случай удобный.

- Не нравится мне все это. И разболтался ты очень. Подставить меня хочешь?

- Ты меня не первый год знаешь...

- То-то и оно, что не первый. Давай, по саду пройдемся, покурим.

- Холодно.

- Ничего, не замерзнешь.

Оглашение завещания должно было состояться в доме Великого. В этот час здесь собрались все заинтересованные лица или их представители. Ожидали нотариуса.

С правой стороны большой залы плотной кучкой держались родственники покойного. При жизни Петр Алексеевич не слишком допускал их к бизнесу. Да и в дом родственники приглашались не часто. Близкая родня, родители и брат, давно умерли. Остались многочисленные кузены, которых из года в год, по мере того как богател Великий, становилось все больше. Нельзя, однако, сказать, что Петр Алексеевич зазнался и совсем забыл тех, с кем связывали кровные узы. Те из родни, кто желал преуспеть на том или ином поприще, получали разнообразную поддержку: стипендии для обучения, кредиты на организацию собственного дела. Но в корпорацию "Цесарь", как и другие предприятия, принадлежащие Великому, дорога родственникам была закрыта. Петр Алексеевич придерживался на сей счет строгих правил, считая, что карьеру следует делать благодаря собственным способностям, а не родственным связям. Когда-то, в начале своей предпринимательской деятельности, он сильно обжегся, приютив под крышей своего кооператива нескольких родственников. Как своих, так и со стороны жены. Своими интригами они едва не довели Петра Алексеевича до разорения. Все мнилось, что их обделяют. Есть такая порода людей: сколько не дай, все им мало. Родственникам постоянно казалось, что их труд и способности не оценены по достоинству. Стоило Великому повысить в должности любого из сотрудников, как родственнички начинали его подсиживать. Особенно усердствовала родня жены, нашептывавшая ей, что Петр слишком доверчив и беспечен, что он доверяет всяким проходимцам. Затем это выливалось в семейные скандалы. Не мирились родные и между собой, разбившись на два враждующих клана, объединившихся вокруг брата и жены Великого.

В конце концов Петр Алексеевич выделил долю брата и тот открыл собственное предприятие. Скандалы на время затихли, чтобы вспыхнуть затем с новой силой. Прекратить весь этот кошмар удалось лишь ценой развода. С тех пор Великий, наученный горьким опытом, держал родственников на расстоянии. Если бы он состоял на государственной службе - другое дело. В этом случае грех не порадеть за родного человечка. А когда рискуешь собственными деньгами - родство только помеха. Поэтому никто из приглашенных родственников никогда раньше не бывал в доме Великого.

Большинство не виделось с ним по десятку и более лет. А некоторые даже никогда не встречались. Сейчас вся эта группа глазела по сторонам и прикидывали, сколько может стоить вся эта роскошь. Первая жена, с которой Петр Алексеевич развелся много лет назад, и дочь Великого от первого брака в Ровск не приехали, послав вместо себя специально нанятого адвоката. Адвокат был одет во фрак и бабочку, явно взятые напрокат, и стоял посреди комнаты, вытянувшись, как жердь. За напускным высокомерием он безуспешно пытался спрятать неуверенность. Наниматели требовали урвать как можно больший кусок от наследства, но адвокат не знал, как выполнить поручение, поскольку не имел никакого представления о состоянии дел Великого. Зотов еще вчера сообщил Бачуриной, что этот человек посетил его с требованием представить отчетность предприятий Петра Алексеевича и копию налоговой декларации за прошлый год. Сейчас адвокат косил глазом на вдову, надувал щеки и хмурил брови, стараясь придать себе независимый и важный вид.