Татьяна спустилась в зал с прахом Великого. Эта мраморная ваза, украшенная бронзой, одновременно и притягивала женщину к себе, и пугала. Бачурина подошла к постаменту и, протянув вперед руку, с усилием заставила себя коснуться урны. Мрамор был холоден, как само дыхание смерти, и Татьяна ощутила, как этот холод проникает в ее сердце. Совсем не вовремя и некстати вспомнилась сказка о Снежной королеве, которую она любила перечитывать в детстве. Вот и ей в сердце попал кусочек волшебного зеркала тролля. Сердце еще не оледенело от горя, но Бачурина и не противилась превращению. Она была не прочь и самой стать Снежной королевой, чтобы наказать мир, столь жестоко поступивший с ней.

А ведь все начиналось как совсем иная сказка, как добрая и радостная сказка о Золушке. С обязательным - в это так верилось - "и жили они долго и счастливо".

Гримаса судьбы: известие о смерти Великого принес тот же человек, что, по сути, и познакомил ее с Петей.

Дом засыпал вместе с населяющими его людьми. И когда затих последний звук, стало жутко от мертвой тишины, окружавшей ее. Сейчас как никогда она ощущала себя беззащитной перед враждебным миром. Не было никого, в чью грудь можно зарыть лицо, кто поймет, защитит, успокоит. То, что осталось от мужа, защитника и опоры, лежало здесь, в этом зале. Но какое дело мертвым до живых?

Бачурина вдруг ощутила непреодолимую потребность перемолвиться словом хоть с одной родной душой. Взглянув на огромные настенные часы, подаренные ее дядей Константином Никовани, она обнаружила, что уже гораздо позже, чем она думала. Два часа ночи. В Испании, где постоянно проживал Никовани, сейчас кажется полночь. Таня поднялась в свой домашний кабинет и принялась искать записную книжку, с номером телефона дяди. Никовани владел несколькими домами, но в это время года, вероятней всего, находился в Ла-Пуэбла на Мальорке.

- Oigo. Слушаю, - голос на другом конце провода, против ожиданий, не был сонным. Видно, Никовани не собирался еще ложиться спать.

- Buenos noches, tio! - произнесла Бачурина на испанском обычное приветствие.

- Hola! Девочка моя! Рад тебя слышать! Как твои дела?

- Плохо, дядя Константин. Умер Великий.

- Lo siento mucho. Соболезную тебе.

- Завтра похороны.

- Держись, девочка.

- Стараюсь.

Помолчали. Затем Никовани заметил:

- Но ведь Петр, кажется, ни на что не жаловался.

- Погиб в авиакатастрофе. А вы разве ничего об этом не слышали?

- Последние десять дней я провел в больнице. Нам не позволяли ни телевизора, ни газет. Так что я ничего не знал о происходящем в мире. Впрочем, в моем возрасте люди могут себе это позволить.

- Отчего вы оказались в больнице?

- Ничего страшного. Профилактический ремонт.

- Я вспомнила. Вы рассказывали о каком-то мюнхенском докторе.

- Я лечусь у него уже пятнадцать лет. Но хватит обо мне. Как ты там, после смерти Петра? Я могу чем-нибудь помочь?

- Не знаю. Боюсь, что ничем.

- Кто возглавит корпорацию?

- Не знаю. Мне сказали, что я имею какие-то права. Но завещание еще не оглашено. И все оказалось так сложно... Зыбко... Будто идешь по болоту. Не знаешь, на кого опереться, кому верить.

- Большинство людей верит другим, потому что не верит в себя.

- Тогда я не знаю, к кому отношусь - к большинству или меньшинству. Я сомневаюсь в своей способности разобраться в хитросплетениях большого бизнеса. И привыкла доверять людям.

- Раньше ты могла себе это позволить. О тебе заботился муж.

- Теперь мне часто приходится поступать подло, - пожаловалась Татьяна. - Интриговать даже в дни похорон мужа.

- Верю, что у тебя просто нет иного выбора.

- Не знаю, дядя. Иногда хочется все бросить и спрятаться где-нибудь в глуши.

- Тебе следует выполнить долг перед мужем. А когда кончатся поминальные дни, приезжай ко мне. Буду рад тебя видеть.

- Спасибо, дядя.

Попрощавшись с Никовани, Татьяна осталась сидеть в кресле, вспоминая прежние встречи с дядей, о существовании которого она узнала уже зрелой женщиной, в момент знакомства с князем.

Бал в Париже, устроенный Великим в ее честь - когда это было? Кажется, вечность назад. Хотя с того дня прошло всего три года.

Великий подвел к Тане, беседовавшей с женой российского посла, седовласого старца, сохранившего величественную осанку.

- Таня, разреши тебе представить графа Вольтурно. Граф великолепно говорит по-русски.

- Вы бывали в России?

- Ни разу. Но всегда хотел съездить. - Старик принялся осторожно расспрашивать Бачурину о детстве, о родных. Будто сомневаясь, что перед ним истинная наследница титула графов Бачуриных. Затем вдруг неожиданно сообщил:

- А ведь мы с вами родственники. Рассказывала ваша бабка о своей сестре Ольге?

- Да. Та вышла замуж за одного грузинского князя и уехала в Париж.

- Ольга Волонцевич - моя мать. Я князь Константин Никовани. Бабушка не раз говорила, что Никовани едва ли не самый древний род в Европе. Когда-то они правили древней Иберией. Оспаривали царский скипетр у владык Армении. Но тысячелетия стерли даже воспоминания об этом времени и развеяли могущество рода Никовани.

- Вы говорите как поэт, - не удержалась Таня.

- Естественно! Я ведь грузин. Хоть и родился в Париже, но зачат в благословенном Тбилиси.

- Сколько же вам лет? - недоверчиво посмотрела Таня на князя.

- А вы как думаете?

- Шестьдесят пять. Может, чуть больше.

- В нашем роду это еще не возраст. Мне гораздо больше. Но сколько - не скажу. Проболтаетесь, а это отпугнет женщин.

- Но если вы Никовани, почему представились графом Вольтурно? Не слишком похоже на грузинские корни.

- Тем не менее, я не самозванец, а-ля Монте-Кристо, - с достоинством произнес Никовани. - Граф Вольтурно - один из титулов, на которые я имею полное право. Правда, он не столь древний, как княжеский. Итальянский король Виктор-Эммануил даровал графский титул моему предку, сражавшемуся добровольцем в войсках Гарибальди, за участие в походе 1860 года.

- Если бы я лучше знала историю своей семьи, вам не удалось бы меня одурачить. Но, увы, все, что мне известно о Бачуриных, Волонцевич и их родственниках, имеет в своей основе лишь рассказы бабушки. Но все-таки: зачем вы назвались графом Вольтурно? Не поверили, что я могу быть вашей внучатой племянницей?

- Только давайте опустим слово "внучатая". "Дядя" звучит как-то лучше, чем "двоюродный дед".

Никовани пригласил новоявленную родственницу погостить у себя на вилле в Ла-Пуэбла, на Мальорке. Вилла оказалась маленьким белоснежным дворцом, утопавшим в зелени садов. Тане здесь сразу понравилось. Она с восторгом осматривала дом и окрестности. Особый интерес вызвала библиотека, где среди множества книжных полок висели полотна старинных мастеров. Картины украшали кабинет: портреты князя, его предков и одно полотно Сальвадора Дали. На одной фотографии были запечатлены Дали и его жена Гала, сидящие вместе с Никовани за столиком на открытой веранде.

- Вы были с ними знакомы?

- Да. Мы познакомились еще в тридцатых. Но война всех разбросала.

- Какая война?

- Гражданская. Здесь, в Испании. С Дали мы встретились еще раз, уже через тридцать лет. Вот тогда и была сделана эта фотография.

- Это кто? - Бачурина указала на фото, где князь стоял у самолета с человеком, одетым в летную куртку.

- Бруно Муссолини, - пояснил Никовани.

- Муссолини?

- Да. Сын итальянского дуче. Во время войны его авиационная часть дислоцировалась здесь, на Мальорке.

- И что же, сын Муссолини участвовал в войне?

- Как и его отец, Бруно считал себя непревзойденным асом. Однажды он вызвал на поединок одного из лучших республиканских пилотов. Они встретились в бою у островов Колумбретес.

- И что же?

- Бруно вернулся на базу, расстреляв все боеприпасы. Его самолет был похож на решето.