Теперь я подарил это письмо Черненко. Его предупредили, что я собираюсь сделать ему подарок, и он также знал, о чем я собираюсь с ним говорить: ему были заранее переданы два составленных мной вопроса. Он подготовил общее заявление, которое, надев очки, прочитал с продолжительными паузами для перевода.

Он похвалил мои усилия, ’’направленные на развитие сотрудничества между нашими странами в различных областях”, а затем сказал: ’’Сегодня важнее всего найти практические пути предотвращения атомной катастрофы в мире. Я подчеркиваю ’’практические пути”. В мире достаточно общих заявлений доброй воли: их в изобилии делают западные государственные деятели. Но никакие слова, даже самые выразительные, не могут приостановить гонку вооружений. Чтобы добиться этого, надо засучив рукава браться за дело и подготовить конкретные предложения по ограничению вооружений”.

Это прямо касалось меня: я привез с собой конкретное предложение. Когда, закончив читать свое заявление, Черненко снял очки и отложил в сторону бумагу, настала моя очередь. Я взял свои вопросы, переданные ему раньше, и прочел первый. Затем я сказал по-русски: ’’Господин Генеральный секретарь, в этом году в интервью с газетой ’’Вашингтон пост” вы сказали, что Советский Союз несколько раз призывал Вашингтон последовать его примеру и обещать, что не применит первым ядерное оружие... Если Вашингтон согласится дать вам такое обещание... и за ним последуют страны НАТО, готовы ли вы вместе со странами Варшавского пакта также обещать не применять первыми ядерное оружие? Приветствовали ли бы вы подобное соглашение?”

После долгой паузы он сказал: ’’Как вы знаете, мы сделали это предложение два года тому назад. Я повторил его в интервью с ’’Вашингтон пост” и телекомпанией Эн-би-си. Однако каждый раз, когда мы его делаем, мы получаем отрицательный ответ от вашей страны и от вашего президента”.

Прервав переводчика, я снова сказал по-русски: ’’Господин Черненко, естественно, Америка всегда будет придерживаться такой позиции, поскольку это предложение обеспечивает вам огромное преимущество из-за того, что вы обладаете гораздо большим количеством обычных вооружений...”

’’Предположим, что было бы наоборот, — прервал он меня, — предположим, что Соединенные Штаты сказали бы Советскому Союзу: ”Мы готовы обещать, что не применим первыми ядерное оружие”, а я бы ответил: ’’Нас это не устраивает”. Представляю, какой шум поднялся бы тогда в мире: видите, Советский Союз собирается первым применить ядерное оружие”.

Теперь переводчик был нам больше не нужен. Разговор стал непринужденным. ”Я понимаю вашу точку зрения, господин Генеральный секретарь”, — сказал я, — ”но разрешите мне сделать другое предложение. Готовы ли вы подписать соглашение о том, что обе стороны не применят первыми ни ядерное, ни обычное оружие и согласятся на проведение инспекции при соблюдении заранее согласованных условий? Я думаю, что такое соглашение не оставит места для страхов и подозрений со стороны Соединенных Штатов и создаст атмосферу взаимопонимания, в которой можно будет спокойно и последовательно проводить переговоры по всем вопросам сокращения вооружений”.

’’Мне надо подумать, — ответил Черненко. — Мое первое ощущение — подобное соглашение не защитит нас от саботажа и уловок, которые могут спровоцировать войну. Русский народ хорошо помнит двуличность нацистов, когда они надели на своих солдат польские мундиры и сфотографировали их на немецкой территории, чтобы доказать, что поляки напали на них первыми. Это стало поводом для объявления нацистами войны Польше”.

Я ответил, что в атомный век подобная провокация была бы безумием, поскольку она привела бы к ядерной конфронтации и собственному уничтожению. Черненко слегка улыбнулся и сделал жест, означавший согласие. ’’Возможно, этот вопрос мог бы быть решен путем переговоров”, — сказал он.

Я прочитал свой второй вопрос: улучшатся ли шансы для проведения скорейшей встречи на высшем уровне, если Соединенные Штаты сделают заявление, что они не намерены первыми применять силу?

”Да”, — ответил Черненко.

Я почувствовал большую уверенность и заговорил свободнее. Я старался убедить Черненко как можно быстрее приступить к организации встречи с Рейганом и не допускать бесконечных проволочек из-за пререканий по поводу количества различных видов вооружений у каждой стороны. ’’Пусть комиссии решают, сколько боеголовок оставить каждой стороне, когда начать разоружение и обеспечить проверку этого соглашения. Пусть комиссии подготовят соглашение об ограничении испытаний ядерного оружия в космосе. Это — технические вопросы, они не будут разрешены в один день или на двухдневной встрече на высшем уровне между руководителями наших стран”, — сказал я.

”Но какой же смысл проводить встречу, если не будут достигну ты конкретные результаты?” — ответил он.

”Не думаете ли вы, что подписание соглашения о том, что ни одна из сторон не применит первой силу, будет конкретным результатом достаточным для проведения встречи?” ’

”Да, — сказал он, — пожалуй, вы правы. А как отнесется к этому предложению президент Рейган?”

На этот вопрос я не мог ответить. Белый дом твердо проинструктировал меня считать нашу встречу исключительно частной и делать все предложения только от собственного имени.

”Я не знаю, — ответил я, — но уверен, что президент Рейган готов рассмотреть любые предложения. Я знаю, он искренне хочет мира и, одержав замечательную историческую победу на последних выборах, захочет войти в историю как президент, обеспечивший мир на Земле”.

Черненко слушал меня с большим вниманием, не прерывая и не возражая. ”Мне было бы интересно узнать реакцию президента Рейгана”, — сказал он. Я воспринял это как знак того, что при правильной подготовке можно будет организовать встречу на высшем уровне.

Затем мы перешли к вопросам, связанным с торговлей. Я показал ему экспортную лицензию, которую получил для строительства в Сибири углепровода. Я сказал, что эта лицензия - важное достижение, и мне никогда не удалось бы получить ее в период действия торговых санкций президента Картера.

Сделав нетерпеливый жест, Черненко ответил, что американская политика запрета торговли с Советским Союзом совсем не на пользу американским бизнесменам, и в любом случае обречена на провал. ”Мы активно торгуем с остальным миром, — сказал он, - и наши отношения продолжают развиваться. Если мы не сможем получить то, что нам нужно, из Америки, мы найдем это в другом месте”.

Интервью продолжалось уже больше часа, однако Черненко не проявлял признаков нетерпения вернуться к своим делам, и его интерес к нашему разговору не уменьшался. Я почти закончил обсуждение вопросов, список которых составил перед встречей. Я выразил надежду на восстановление культурного обмена между США и СССР и сказал, что все еще надеюсь организовать выставки картин Эрмитажа и Пушкинского музея в Вашингтоне, Нью-Йорке и в Лoc-Анджелесе, попросив оказать мне в этом деле помощь. Он обещал ознакомиться с этим вопросом.

Пришло время прощаться. Я заверил, что передам содержание нашего разговора Белому дому. ”Я всегда готов немедленно приехать в Москву, если вы сочтете, что я могу быть полезным”, - сказал я.

”А теперь я хочу сделать подарок вам”, - сказал Черненко. Он обошёл стол и подал мне громадный пакет в половину моего роста. Я долго возился с лентами и бумагой, пока, наконец, не открыл коробку. В ней находилась великолепная ваза, украшенная прекрасной пасторальной сценой ручной росписи. Эта ваза бьша копией вазы, заказанной царем Николаем I на Российской императорской фарфоровой фабрике, одним из тех произведений искусства, которые я покупал в Москве в двадцатые годы.

Видя, как я доволен, Черненко просиял и обнял меня. Отношения между нами становились все теплее и казались началом настоящей дружбы. В то время я не мог знать, что эта моя встреча с Константином Черненко будет последней и ему никогда не доведется встретиться с президентом Рейганом.

Я быстро попрощался и поспешил к машине. Мне предстояла пресс-конференция, а затем - выступление через спутник в утренних новостях по трем программам американского телевидения. Чтобы успеть к моменту, когда спутник окажется в нужном положении, мне было необходимо прибыть в студию Гостелерадио к трем часам по московскому времени. Однако репортеры не дали мне закончить пресс-конференцию до двух сорока. Времени оставалось в обрез.