Очень прошу немедленно распорядиться, чтобы не было допущено никакой волокиты и чтобы надежные товарищи понаблюдали лично за успехом и быстротой всех работ для этой концессии. Это крайне, крайне важно. Арманд Хаммер едет с директором его компании, Мишелем (Mr. Mishell)”⁵.

В этой записке отразились все характерные черты Ленина: деловитость, внимание к деталям, нетерпимость, с которой он старался отделаться от бюрократии, тормозившей движение советской экономики. Не знаю, почему у него создалось впечатление, что мой отец, а не я, был американским миллионером — возможно, он слышал это от Рейнштейна, уехавшего в Россию до того, как отец подарил мне акции нашей фирмы, — но это запало ему в память, и он повторил это в еще одной записке.

Как все, что делал Ленин, эта записка немедленно принесла желаемые результаты — как по мановению волшебной палочки были устранены препятствия, тормозившие нашу работу в Петрограде.

Мне удалось организовать погрузку, и, когда русские товары прибыли в Нью-Йорк, мой брат Гарри и американские коллеги были приятно удивлены.

Их стоимость не только покрывала стоимость отправленного зерна, но оказалась почти в полтора раза выше. Хотя за нашу работу нам платили только комиссионные, вырученная дополнительная сумма восстановила утраченное прежде доверие к торговле с Россией, и последующие партии американского зерна поставлялись без задержек.

Отправленные мной из Ревеля советские товары были первыми поступившими на нью-йоркский рынок прямо из Советской России, если не считать русские товары, которые, насколько мне известно, ввозили в Америку уже через год после Октябрьской революции из Владивостока, ставшего частью Советской России только в 1922 году после эвакуации японцев. События развивались в таком темпе, что мне, по-видимому, имело смысл самому вернуться в Америку, чтобы подробно обсудить нашу будущую торговую деятельность.

Приехав в Нью-Йорк, я начал подумывать о работе в качестве московского представителя по продаже американских машин и оборудования. Я знал, что советское правительство оказывает всяческую поддержку кампании по механизации сельского хозяйства. Потребность в тракторах была очень велика.

До войны мой дядя Александр Гомберг возглавлял агентство Форда на юге России. Я решил посоветоваться с ним, не заинтересует ли Форда возобновление связей с русским рынком. Он откровенно сказал, что Форд настроен по отношению к большевикам не дружески, однако предложил организовать с ним встречу.

Я поехал в Детройт, где на железнодорожной станции меня встретил один из руководящих работников фирмы Чарльз Соренсен и отвез на машине в Дирборн, в редакцию газеты Фэрда ’’Дирборн индепендент”. Меня представили главному редактору Камерону, а через несколько минут в кабинет вошел сам Генри Форд. Это был человек очень высокого роста, худой и нескладный, одетый просто, в рубашку с мягким воротничком и фланелевые брюки.

Он начал разговор с резкой фразы о том, что, хотя русский рынок, безусловно, представляет огромные возможности для его продукции, он предпочел бы подождать, пока в России не сменится власть. Только что окончив колледж, я, как большинство молодежи, считал Генри Форда замечательной фигурой в американской промышленности. Однако я нашел в себе мужество ответить:

”Ну что ж, мистер Форд, если вы ждете смены режима в России, то вам еще долго не придется с ней торговать”.

Форд окинул меня проницательным взглядом: ’’Почему вы так говорите?” Я объяснил, как мог, и хотя он, по-видимому, со мной не согласился, но, казалось, слушал с интересом и пригласил меня пообедать.

Во время обеда Форд рассказал забавную историю о предвоенной России. Оказывается, он много читал о методах борьбы русских анархистов. И вот однажды он получил из России по почте адресованный ему лично большой круглый сверток. Он собирался сразу же вскрыть его,, но жена и сын посоветовали быть осторожным и обратиться в полицию. Так он и сделал. Специалист по взрывным механизмам тщательно исследовал сверток.

Пробормотав, что ему не нравится его странная форма, он прижал к нему ухо. ”Не тикает, но, может быть, механизм остановился”. Он снова осмотрел посылку, потом, повернувшись к Форду, спросил: ’’Есть у вас бетонный подвал с крепкими стенами?” Затем этот храбрец отнес посылку в подвал и постепенно, слой за слоем, действуя с максимальной осторожностью, стал снимать бумажную обертку.

Форд сидел наверху, с тревогой ожидая, что его дом того и гляди взлетит на воздух. Через некоторое время полицейский появился в дверях со смущенной улыбкой. ’’Все в порядке, мистер Форд, это

всего лишь кекс”, - сказал он и протянул традиционный ’’кулич”, который пекут в русских семьях на пасху. ’’Адская машина” оказалась всего лишь маленьким подарком от моего дяди, никогда не предполагавшего, что он вызовет такой переполох. ’’Кулич оказался великолепным, — добавил в заключение Форд. — Я его весь съел сам, каждое утро брал с собой на работу по большому ломтю”.

Мы обедали в маленьком белом коттедже около экспериментальных мастерских, где Форд тогда проводил большую часть времени, работая над усовершенствованием трактора Фордзон. После встречи с Лениным мне было очень интересно встретиться с этим гигантом американской промышленности.

Когда я упомянул, что русские больше интересуются тракторами, чем автомобилями, Форд нахмурился и помолчал. ’Тракторы у нас хорошие, - сказал он, — и я не успокоюсь, пока не докажу миру, что использование живой тягловой силы на фермах устарело. Но автомобиль — это символ прогресса. Если Россия хочет развиваться, то ей необходимы механические транспортные средства”.

Я ответил, что у русских ужасные дороги. ’’Это одна из величайших ошибок, — сказал Форд и сделал быстрый жест рукой, как ни странно, напомнивший мне Ленина. — Машины должны быть во-первых, а дороги — во-вторых. Если у них будут машины, дороги появятся сами собой. То же самое произошло в Америке.

Вы должны убедить ваших русских друзей в том, что автомобиль — это не роскошь, а средство передвижения, необходимое в современных условиях”.

Улыбаясь, он повернулся к Соренсену: ’’Как вы думаете, считают американцы наши автомобили предметом роскоши?”

Соренсен усмехнулся: ’’Конечно нет, не предметом роскоши, а необходимостью. Роскошные автомобили в нашей стране покупают только богатые”.

Форд снова повернулся ко мне. ’’Понимаете? Вот это вам и следует сказать русским. Сколько им нужно тракторов?”

”Миллионы, — ответил я, — если они только будут им по карману”.

”В том-то вся и беда, — ответил Форд. — Знаете, доктор Хаммер, мы несем убытки на каждом тракторе. Когда мы планировали производство тракторов, финансовый отдел предупредил, что я буду терпеть убытки на каждом тракторе до тех пор, пока не начну продавать их по тысяче в день. Мы еще не достигли этой цифры, но достигнем. А пока я могу позволить себе работать в убыток”, — насмешливо заявил он.

После обеда Форд показал свою полностью механизированную образцовую ферму. ’’Вот что им следовало бы иметь в России, -сказал он. - Если советское государство так прочно и могущественно, как вы утверждаете, почему бы ему не завести такие фермы? Ведь вы говорите, они собираются перепрыгнуть из средневековья в двадцатое столетие”. Он задумчиво почесал затылок: ’’Что же, если они такие, какими вы их описываете, я думаю, им ничто не может помешать”.

Я ответил, что это как раз то, чего пытаются добиться большевики, но им страшно мешает отсутствие технической подготовки и квалифицированных инженеров.

’’Вам это может показаться неправдоподобным, но в России вас считают одним из самых замечательных людей в Америке, вас и Эдисона. Если не касаться различий между коммунистической и капиталистической системами, они высоко ценят все, что вы и Эдисон сделали для американской промышленности, и стремятся научиться вашим методам работы. Если мне удастся это устроить, согласились бы вы разрешить нескольким молодым русским инженерам приехать сюда для обучения вашим методам работы, обращению с тракторами и автомобилями, с тем чтобы, вернувшись на родину, они могли обучать других?”