XXIX. Nostalgia Once every year, in autumn’s wistful glow, The birds fly out over an ocean waste, Calling and chattering in a joyous haste To reach some land their inner memories know. Great terraced gardens where bright blossoms blow, And lines of mangoes luscious to the taste, And temple-groves with branches interlaced Over cool paths – all these their vague dreams shew. They search the sea for marks of their old shore — For the tall city, white and turreted — But only empty waters stretch ahead, So that at last they turn away once more. Yet sunken deep where alien polyps throng, The old towers miss their lost, remembered song. XXIX. Ностальгия Раз в год, в печальных осени огнях, За океаны стаи птиц летят, В счастливой спешке щебеча вразлад, Чтоб оказаться в памятных краях. Висячие сады в чудных цветах, И манго сладкие, за рядом ряд, И в рощах храмов ветви шелестят Над тропками – все это видят в снах. В полете ищут линии брегов Да в шпилях града белого черты — Но лишь пустые воды впереди, Так что меняют курс они свой вновь. А средь полипов в глубине морской Ждут песнь их башни древние с тоской. XXX. Background I never can be tied to raw, new things, For I first saw the light in an old town, Where from my window huddled roofs sloped down To a quaint harbour rich with visionings. Streets with carved doorways where the sunset beams Flooded old fanlights and small window-panes, And Georgian steeples topped with gilded vanes — These were the sights that shaped my childhood dreams. Such treasures, left from times of cautious leaven, Cannot but loose the hold of flimsier wraiths That flit with shifting ways and muddled faiths Across the changeless walls of earth and heaven. They cut the moment’s thongs and leave me free To stand alone before eternity. XXX. Истоки Не надо нового мне барахла — Ведь свет сперва явил мне старый град, От моего окна где крыш каскад Спускался в гавань – видам нет числа. И улицы, заката где лучи Оконца красили дверей резных, И шпили с блеском флюгеров златых — Все это в детстве снилось мне в ночи. Сей клад из сдержанной закваски лет Тех призраков докучных гонит вон, Снуют что с чепухой со всех сторон Меж неба и земли бессменных сред. Они мгновенья путы рвут на мне — И вот я с вечностью наедине. XXXI. The Dweller It had been old when Babylon was new; None knows how long it slept beneath that mound, Where in the end our questing shovels found Its granite blocks and brought it back to view. There were vast pavements and foundation-walls, And crumbling slabs and statues, carved to shew Fantastic beings of some long ago Past anything the world of man recalls. And then we saw those stone steps leading down Through a choked gate of graven dolomite To some black haven of eternal night Where elder signs and primal secrets frown. We cleared a path – but raced in mad retreat When from below we heard those clumping feet. XXXI. Житель Он стар был, Вавилон когда был нов; То тайна, сколько спал он под холмом, Его гранит где мы с большим трудом Отрыли и явили миру вновь. Там были основанья крепостей И статуи, в которых отражен Вид фантастических существ времен, Что не остались в памяти людей. А после мы нашли ступеней ряд, Вниз ведших чрез фигурные врата В покои, в коих ночь царит всегда, И Знаки Старших холодно глядят. Мы внутрь вошли, и ужас нас объял: Там в недрах кто-то тяжело ступал. XXXII. Alienation His solid flesh had never been away, For each dawn found him in his usual place, But every night his spirit loved to race Through gulfs and worlds remote from common day. He had seen Yaddith, yet retained his mind, And come back safely from the Ghooric zone, When one still night across curved space was thrown That beckoning piping from the voids behind. He waked that morning as an older man, And nothing since has looked the same to him. Objects around float nebulous and dim — False, phantom trifles of some vaster plan. His folk and friends are now an alien throng To which he struggles vainly to belong. XXXII. Отчуждение Не уходил он плотью никогда, Рассвет его в постели заставал, Но еженощно дух его летал К мирам, где нет земного ни следа. Он Йаддит зрел, не тронувшись умом, И в Гурской области не встретил смерть, Вдруг флейты зов вселенной круговерть Пронзил из бездн в безмолвии ночном. Он будто постарел с тех самых пор, И видится ему весь мир иным. Вокруг предметы плавают, что дым — Лишь плана большего фантомный вздор. Семья, друзья ему теперь чужды, Не может быть он частью их среды. |
