- Глаза вывалятся, будешь так пялиться, - заметил Сид и, не встретив сопротивления, подобрал лежавшие на снегу поводья.
Садиться на коня не стоило, Вереница, искренне озадаченный странным поведением Изверга, решил пройтись некоторое время пешком. Все равно, что бы такое скверное не творилось, худшая в степи стратегия – стоять на месте и ждать, что еще случится. Потому что оно обязательно случалось.
Сдвинуть Изверга с места не получалось. Он словно окаменел, и даже не рычал в ответ на тяжелый пинок, который отвесил ему вконец отчаявшийся хозяин. Сид, грязно выругавшись в неизвестно чей адрес, обошел вокруг коня, принюхивался изо всех сил, даже пытался высмотреть своими полуслепыми глазами что-то на горизонте, в небе, на земле…
Ничего не было. Ничего.
Не считая того, что у него самого в основании черепа, там, где заканчивалась шляпа и начиналась коса, что-то давило. Голова, вроде бы, не болела, но ощущения были такие, словно он пил три дня к ряду худшее на всем Севере пойло, а потом вздумал потаскать на себе лошадь.
Сид потер переносицу, почесал затылок через капюшон. Не помогло. Голова у него определенно кружилась, и это совсем не радовало – особенно в сочетании с взбунтовавшимся конем. Если он тут посреди степи упадет, то Изверг уж точно не станет подбирать своего хозяина и везти к людям. Больше похоже на то, что конь упадет первым и придется его пристрелить.
Эта мысль Вереницу как-то отрезвила, он наклонился, зачерпнул ладонью снега и намазал на лицо. Не полегчало, а пихать себе снег за шкирку все же не стоило. Мороз, по сидову разумению, был весьма и весьма солидный, края воротника шитой-перешитой дубленки подернулись белизной, а черная грива Изверга и вовсе поседела. Вереница поскорее запихал намокшую от снега руку обратно в рукавицу и уже ей растер по лицу не до конца растаявшие, колючие мелкие льдинки. Они пахли незнакомым дымом.
И тут ударило снова. Изверг застонал почти по-человечески, а потерявший равновесие Сид едва успел уцепиться за стремя, чтобы не рухнуть на внезапно подогнувшихся ногах.
Как будто кто-то врезал по затылку тяжелым предметом вроде бутылки, вот только некому было. Вереница едва дышал, сжимая веки так, словно хотел подвести щеки к самым бровям.
Перед глазами было красно, в череп что-то ввинчивалось, просверливая, как ледоруб, еще недавно казавшуюся твердой черепную коробку. Изверг орал, а потом упал на колени, лишив Вереницу последней опоры, и тот, едва не придавленный тяжелой конской тушей, свалился в снег. Шляпа откатилась в сторону.
Не замерз насмерть Сид Вереница чудом.
Чудо явилось в обличье Изверга, который, едва отойдя от шока, на подгибающихся, как у новорожденного жеребенка ногах, подошел к развалившемуся хозяину и принялся вылизывать тому лицо. Лицо было бледнее снега, и на нем ярко светилась сбегавшая из ноздри кровь. Добравшись до нее, конский язык замер, а потом скользнул вверх, к зажмуренным глазам. Конь удивлялся, почему живой еще хозяин кажется совсем не живым, и можно ли, наконец, сжевать его повязку.
Намерение свое Изверг осуществить не сумел, и когда хозяин вдруг зашевелился. Сид неловко обхватил замершую в нерешительности гнедую с белой протокой морду и притянул к себе, словно собирался поцеловать. Изверг прижал уши, но не дернулся, и лишь опасливо косился на выжившего из ума хозяина.
Вереница подержался за конскую голову с минуту, уперевшись лбом в мягкий извергов нос, потом перехватился за налобник узды, подтянулся и кое-как смог сесть. Изверг, устав терпеть, что ему отрывают голову, опустился на колени. Сид предложение оценил и кое-как перекатился в подставленное седло.
Мыслей не было.
Изверг медленно брел куда-то вперед, наверное, все еще на Юго-запад.
Сид болтался в седле, по очереди шевеля пальцами то на левой, то на правой ноге. Руки, даже не пытавшиеся держать поводья, забрались под дубленку в надежде оттаять потерявшие всякую чувствительность пальцы.
Увидь кто Сида Вереницу вот таким, подумал бы – безумен. А, взглянув в лишившиеся очков глаза, уверился бы совершенно точно – еще и слеп. Со вторым утверждением Сид, если бы был в состоянии хоть что-то связное говорить, наверняка бы поспорил. Первое и ему самому казалось неоспоримым.
Потому что такого с ним еще никогда не случалось. Да, были сны, реальные до тошноты, но тошнотой все и кончалось. И сбывались иногда, и то, отличить просто кошмар от предсказания Сид не мог – плохо запоминал и те, и другие, а прозрения приходили лишь когда он видел что-то, присутствовавшее во сне живьем. Как с Ричи вышло.
Но он не спал.
На этом едва-едва ворочавшиеся мысли Вереницы стопорились, не желая двигаться уже ни в каком направлении. Он потерял сознание, просто так, посреди степи, без всякой веской на то причины. И еще было плохо коню, но тот очухался значительно быстрее. И хорошо, а то бы нашелся Сид только весной, и то, в лучшем случае. Волки отыскали бы намного раньше.
Прошло около получаса, и изменившийся ветер в первый раз принес запах мусорной кучи. Это Сида, в тот момент сражавшегося за собственное сознание, очень расстроило и подвигло на затейливую последовательность изощренных богохульств.
Изверг шел не на Юго-запад. Он возвращался домой, а что за место конь мнил своим домом, не знал даже сам Вереница. Скорее всего, какую-нибудь ферму на Севере. В любом случае, единственным местом, куда Изверг мог его притащить здесь, был Последний хутор. Возвращаться туда не стоило, но, немного поразмыслив, Вереница решил, что это и не худшее развитие событий. Там, если повезет, должен обнаружиться надувшийся как мышь на крупу Ричи, который поворчит, покричит, да и дотащит беглого напарника до печки, размораживаться. С мыслями о самогоне или на худой конец горячем отваре Вереница снова стал задремывать, уронив голову в длинную извергову гриву. Конь, в любой другой момент обязательно воспользовавшийся бы слабостью всадника, в этот раз вел себя на удивление спокойно.
Сиду было холодно. Пальцев на ногах он давно уже не чувствовал, и мог лишь предполагать, что в ответ на его попытки ими пошевелить они действительно шевелились. В коленях, несмотря даже на толстенные ватные штаны, образовалось по льдине, и Вереница очень сомневался, что ноги у него еще гнутся. Это когда он вообще был в состоянии оценивать свое состояние.
Потом он спал.
Или не спал, но сон видел точно, непонятный и ужасно похожий на какой-то извращенный сюжет из книжки, правда, Сид был уверен – такой он еще не читал. Разные попадались книги. Когда откровенно скучные и на три четверти непонятные, когда – просто не оторваться. Та, которую он вроде бы и смотрел и читал, медленно замерзая в седле бредущего по сугробу Изверга, поначалу казалась скучной.
Сид будто бы сидит на полу посредине широкого, белого коридора, а вокруг все сверкает, как натертое жиром. И пол, холодный словно снег, но при этом гладкий. Такие же стены, а потолок где-то высоко, и с него льется свет, ярче даже отраженного льдом солнца. Сид слепо щурится, трет рукой саднящие глаза, судорожно принюхивается…
А запаха нет. Ни единого.
Ему приходит на ум слово «пресный». Оно не совсем правильное, больше подходит к стряпне, чем к этому странному месту, но за неимением прочих пока остается. И все-таки Вереница упрямо втягивает носом воздух, лишенный всякой особенности.
Может быть, он потерял нюх?
От этой мысли Сида подбрасывает, он перекатывается с уже изрядно подмерзшего зада на коленки, корячится, думает встать, но пол слишком гладкий, и сапоги, к подошвам которых пристал подтаявший снег, проскальзывают. Вереница остается стоять на коленях посреди белого света, упирается загрубевшими ладонями в идеально гладкие половицы.
Снова принюхивается, крутит головой. Ничего. Кругом белое, свет, и конца-края коридору не видать. Сид уверен – даже если нормально видеть, а не как он.
Видит он скверно, и оттого иллюзия всеобъемлющей ПРЕСНОЙ белизны еще сильнее.
Сид некоторое время думает, что он умер, и даже немножко сомневается – а не зря ли он сотворил столько безбожных дел. Впрочем, ни чертей, ни ангелов не видно, так что Вереница успокаивается, начинает дышать ровнее, и вскоре даже встает, прилепившись к стене.
