Ты, Иосиф, профиль взявший от Флавия,
вёл тогда витиеватые беседы
В Летнем саду с мраморным богом, который
за доли секунды
Перевоплощался в гигантов столетий, оставаясь
непостижимым и крылатым.
А я, как пустотелая рыба-копилка, глотала
монеты метафор,
Рассыпаемые Тобой и Твоими щедрыми,
темноволосыми собеседниками
Из облаков, курсирующих наподобие круизных лайнеров.
Язык вашей дружной компании Ты называл «смесью
Вечнозеленого шелеста с лепетом вечносиних волн».
А как же иначе?
Ведь, в противном случае, облака бы обрушились
на землю.
А я всё глотала и никак не могла наесться.
Вот такой прожорливой тварью я оказалась.
Но я заглатывала только то, что падало с неба:
Дождь ли, снег, плетение лучей богоподобных звёзд.
Всё потому, что в моём мире была зима…
В Твоём мире тоже случались ледниковые периоды,
И тогда Ты, как кубики масла, плавил айсберги
в тропиках,
А вьючных животных пустыни отправлял на полюс.
А я – всего лишь латимерия или змея,
Которая ищет горячих камней, чтобы согреться
или поджариться.
Зачем мне, рыбе, пытаться рассыпать божественную
манну?
Разве предназначение рыбы – не плавать в воде,
И не вскармливать своей блестящей плотью Великих?
Зачем я пытаюсь мимикрировать в мастодонтов,
Способных перемещаться между адом и раем,
Жечь сердца глаголом, вдруг осознать себя богом или
садовой глиной,
Видеть то, что не дано увидеть другим и понимать,
Что время боготворит язык?
Возможно, я должна радоваться лишь тому, что родилась
в Твоём аквариуме
И вскармливаться от VY Большого пса…
А, может быть, прав был старик Дарвин,
И у меня есть возможность отрастить конечности,
Выйти из воды сквозь огни тысячелетий
и через миллионы перевоплощений,
И если не стать мастодонтом, то хотя бы кормить других
рыб в своём аквариуме??
Ведь Ты, со своей кудрявой компанией, зажёг
в сердцах и умах
Простых земноводных веру в эволюцию.
Ты провёл меня сквозь эоны своих воплощений:
От катархея до конца времён,
сквозь Метаморфозы Овидия,
И тайнописью открыл радость от журчания
Струи, выходящей из пасти венецианского льва,
Податливости бородатого от мха камня базилики,
Зоркости душистых игл пиний, цепкости почерка
Брунеллески
И научил меня замечать, замечать, замечать…
Купол Санта-Мария-дель-Фьоре,
схваченный каррарским мрамором, словно
Опустошённый до дна и перевёрнутый сосуд-мастос,
по терракотовому панцирю
Которого барабанит дождь, вот она – мембрана
Вселенной,
Пульсирующая от ударов Твоих астрономических единиц,
порождающая нежность.
Я теперь вижу сквозь века, и понемногу мои плавники
превращаются в крылья.
