Я высунулась на улицу, несмотря на строжайший запрет высовывать туда свой нос. Закупила все, что продавалось в соседних магазинах (а продавалось, надо отдать магазинам должное, немного) и быстренько вернулась обратно. Мне было не по себе. Позвонить Женьке было некуда – мобильные все еще ждали своего часа, а в подвал телефон еще не установили. То есть теоретически он был, но спаренный с соседним детским центром, расположенным в том же подвале, но с гораздо более солидным сроком существования. Если в центре никого не было, то и в Женькину комнату дозвониться было невозможно, так как по каким-то загадочным причинам звонок проходил только к детям, и Женька его просто-напросто не слышал. Заведующая детским центром брала трубку, и если звали моего мужа, она со всех сил дубасила ему в стенку и орала для надежности: «Женяяяя! Возьми трубку!»

В тот день в детском центре, видимо в связи с путчем, не работали. А может быть ГКЧПисты отключили им связь. Не знаю. Но я сидела и волновалась, хотя мне это категорически воспрещалось в моем положении. До родов оставалось буквально несколько дней, а тут на тебе.

Чтобы усугубить положение, по телевизору гнали классику. Я ела все, что подворачивалось под руку, и очень жалела, что нельзя выпить. Периодически мы перезванивались с родителями и обсуждали последние новости. Почему-то, несмотря на все неудобства перестройки, никому не хотелось обратно в коммунизм. Я печально смотрела на сваленные в одной из комнат мешки с китайско-польским товаром, вспоминала Пекин и думала о том, что же мы будем со всем этим теперь делать.

Примерно к девяти часам вернулся Женька. Ему тоже было как-то невесело. Он выгреб на работе все деньги из сейфа, а своим торговцам велел пока сидеть дома. Я накрыла на единственный бывший в нашем распоряжении стол, который стоял в большой комнате, ужин, мы включили доставшийся нам в наследство черно-белый телевизор и уставились в экран. С него нам в программе «Время» стали вещать несколько товарищей с унылыми, постными физиономиями. Стало совсем безрадостно. Малопьющий Женька попросил водки. Я тоже поставила себе рюмку и плеснула в нее сок. Мы чокнулись за здоровье Горбачева и грозно посмотрели в сторону телевизора. Он продолжал нести полную околесицу про возвращение социализма, коммунизма и всеобщей справедливости. Оказалось мы успели как следует подзабыть, как все это когда-то было.

Я предложила открыть заначенную банку красной икры. Женька был «за». Часам к двенадцати мы съели все, что могли, Женя выпил под всю эту праздничную закуску бутылку водки, я допила сок. Страшно захотелось спать – все-таки папа нас рановато разбудил в тот день своим утренним звонком. Разобрав диван, мы тут же уснули, перестав мучиться за судьбу страны.

На баррикады вследствие моего интересного положения решено было не идти. То есть по этому поводу даже не велись дебаты. При всем моем активном образе жизни и передовом мышлении я не особенно туда и рвалась – видимо сработал материнский инстинкт. Единственное, чего нам серьезно хотелось на данный момент было не сохранение демократии и гласности, а завершение всей этой катавасии. По Москве ездили танки, и мы боялись, что если что, то не сможем доехать до роддома.

Впрочем ситуация довольно быстро нормализовалась. Уже на третий день путча стало ясно, что он проваливается потихонечку. Штурмом взять Белый дом не удалось. Народные герои взгромождались на танки и толкали речи. Царила всеобщая эйфория. Я сидела не у дел. Явно пропускала самое интересное.

Вскоре после путча случились-таки роды. Доехать до роддома мы уже могли без всяких проблем. Все Машкины ужасы меня миновали, волновала только несколько испорченная процессом фигура. Мне приносили на кормление нашего мальчика, и я называла его Малышом – мы с Женькой так и не удосужились за все девять месяцев придумать ему имя. Так как я в детстве очень любила книжку «Малыш и Карлсон», и мне очень нравился сам Малыш на иллюстрациях к этой книжке, то и своего мальчонку я с удовольствием называла по «имени» главного героя.

Малышом Саша у нас так и остался потом на многие годы. Даже когда он превратился в огромного дядьку и просил все-таки перестать называть его «этим дурацким прозвищем», у нас то и дело срывалось с языка: «Малыш!»

* * *

Две галочки в голове, две! Это хорошо запомнилось. Но тут я оторопел – моя одноклассница из соседнего подъезда съехала! Это ладно я просек, а если бы не просек? Ищи-свищи. Они правда уехали недалеко. Но пока б нашел. Изнервничался б. Но родители ее на месте. Так вот и просек. К ним-то она ходит в гости. И мне на вопрос: «как дела?», отвечает: «отлично, купили квартиру с Женькой». Я думаю, во блин! Ну и еще она беременная. Ладно, нашелся тут еще один из другого района. Тоже случайно вычислил. Как в детективе, шел за ним прям от нашего метро до его нового места дислокации.

Тут еще случился путч. Я пошел защищать демократию на баррикады. Мать говорила не ходить. Она хотела, чтоб эти обратно коммунизм ввели. А я думаю, хоть какое в жизни разнообразие, схожу на баррикады. А там – едят, пьют, речи произносят, братаются. Весело. Такого потом ни разу не припомню. Даже на День города так весело не было. Все не то. Тем более, что три дня. Меня в ЖЭКе считали героем. Палыч так и сказал: «Ты у нас герой! Отстоял демократию. На хрен не нужна, а обидно бы было все-таки, если б не отстоял!» Так я матери повторил слова Палыча. Говорю: «На хрен, мать, она не нужна, но ведь Палыч-то прав. Обидно было б, если б не отстояли». Она потом радовалась, потому что мне даже премию дали по такому случаю. С войны-то и то не так встречали. Одно слово, герой.

Осенью я кормила Малыша. Вот и все мои занятия. Пеленать, кормить, купать и не забывать есть самой. Впрочем, забыть об этом было сложновато. Женька приставил ко мне свою маму, которая ходила в НИИ, фактически ничегошеньки там не получая ни в аванс, ни в зарплату. Беспокоясь по укоренившейся привычке по поводу своего стажа и будущей пенсии, Женина мама совсем увольняться с работы не стала, а перевелась на полставки. Таким образом, у меня с одной стороны было свободное время, с другой, мне сложно было быстренько похудеть и обрести прежнюю стройную фигуру, так как меня усиленно кормили во благо кормления мною Малыша.

Машка все время твердила о том, как мне повезло с мужем, свекровью и друзьями – муж привозил из Китая и Польши вещички сыну, свекровь помогала с ним возиться, а подруга, имевшая в США родителей, работавших там по контракту, привозила мне памперсы. Много, конечно, памперсов не привезешь, но я их экономила и использовала по ночам и на прогулках. Та же «американская» подруга, уже имевшая двухлетнего ребенка, рассказала, как сделать памперсы многоразовыми, и я упорно их расстилала и сушила, и вставляла внутрь новую «начинку» из имевшегося в наличии подручного материала. По определенным причинам некоторые приходилось выбрасывать сразу, но в общем и целом, жизнь сильно облегчалась.

Ремонта наша квартирка пока так и не дождалась. Женька решил нам с Малышом снять дачу следующим летом и сделать в наше отсутствие ремонт. Мебель мы тоже не покупали, единственным мало-мальски обставленным местом была детская – там стояла кроватка, письменный стол и два кресла. Письменный стол мы купили для пеленания на нем Малыша и для того, чтобы Женька за ним мог считать свои прибыли и убытки. Стул Женя забирал по мере надобности из большой комнаты и садился за выделенный ему краешек стола. За большим столом мы ели, и на нем множились разные бутылочки, баночки и кастрюльки – на кухне-то с мебелью тоже было небогато.

Два кресла предназначались для меня и того, кто «сидел» с Малышом. Чаще всего этим человеком была Женькина мама, но периодически ее кто-нибудь из других родственников сменял. И если я на своем кресле кормила ребенка, то няни на своем в основном читали, следя за сном младенца. Когда Малыш спал, я занималась своими делами или тоже спала. Остальные же считали своим долгом блюсти его сон неусыпно, поэтому рядом с гостевым креслом на полу росла кучка прочитанных книг. Иногда Женька, подходя к кроватке, чтобы сделать Малышу козу, просматривал книжную кучу и выбирал оттуда что-нибудь себе.